Благодарю вас. Сегодня какое у нас?

Аудитория: 4-е августа 14 года ЭД*.

4-е августа 14 ЭД. Примечательный день, потому что это день после праздничного парада* и никто не заболел воспалением легких от вечного дождя, который идет по праздникам. Очень примечательный день.

Специальный Инструктивный курс Сент-Хилла, 4-е августа 14 года ЭД.

Хорошо. Похоже, в последнее время вы побили здесь несколько рекордов в результатах ваших экзаменов. Результаты экзаменов по лекциям и тому подобному поднимаются выше, выше, выше, выше, и поэтому я очень горжусь вами. Спасибо вам большое.

Кроме вашей собственной сообразительности в изучении данного предмета, это частично есть следствие того, что я рассказывал кое-что об учебе и преподавал вам это, и думаю, что в последние недели, а их было немало, вы узнали очень много об учебе — и это тема данной лекции.

Я хочу рассказать вам в этой лекции, пока это еще не остыло, очень коротко о главном из того, что я узнал об учебе — неважно, насколько сырым и грубым получится это изложение, и неважно, насколько тщательно это будет проработано позже. И я тут немного себя опорочу тем, что буду читать лекцию по записям. Но я не хочу, чтобы это зашло слишком далеко, прежде чем стать темой лекции и записи, так как я обнаружил, что это начинает меркнуть в моей памяти. Последнее время я храню в своей памяти очень мало информации, а та, которую я туда все-таки помещаю, иногда склонна меркнуть и потом теряться. Я не хочу, чтобы это случилось — я хочу передать вам эту информацию об учебе.

Так вот, до сих пор технологии учебы или технологии образования не существовало. Звучит как совершенно невероятное, фантастическое утверждение, но это правда. Это правда. Существовала школьная технология, что-то типа того, но она не имела большого отношения к образованию. Существовала технология того, как ходить в школу, как обучать в школе, как учить детей ходить в школу, как переходить из класса в класс, как сдавать экзамены, как поступить в вуз. Существовало ужасно много этой школьной технологии. Нужно различать школьную технологию и технологию образования — это первое, что я попросил бы вас сделать — потому что образование крайне редко, вообще говоря, имеет что-либо общее со школой.

Инженер-выпускник является на работу, и он прекрасно обучен различным способам нахождения уравнений кривых для определения количества гравия в бесформенной куче; и, тщательно измерив эту кучу и получив уравнение кривой для нескольких ее участков, выраженное в виде формулы, он может, глядя на эту баржу и измеряя ее, сказать в конце концов, сколько гравия на этой барже.

Этот случай произошел на самом деле, произошел в Кавите* до войны, за много лет до войны. Этот молодой инженер только что вышел из школы и вот что он сделал. Он пошел и вычислил количество гравия на барже с помощью интегрального исчисления*. Это была очень кропотливая работа.

Главный инженер складов послал его выяснить, достаточно ли у них гравия, и тот не возвращался почти полдня. Так что в конце концов главному инженеру стало очень-очень любопытно, и он пошел выяснять, где этот молодой новый инженер и что он делает, не съели ли его акулы, или что там еще. Он нашел его там — инженер вносил последние штрихи в свои вычисления, и сообщил ему — молодой инженер сообщил главному инженеру — с чувством великой победы тот факт, что в его распоряжении имеется от 115,2 до 115,4 кубических метров гравия. У него были целые страницы вычислений. А старший рабочий склада, филиппинец, стоявший рядом, посмотрел на молодого инженера очень недружелюбно и сказал: “И это — то, чем ты занимался?”. И главный инженер даже не успел включиться в разговор и выяснить, в чем дело, как филиппинец проговорил: “Видишь те отметки, сделанные белой краской спереди и сзади баржи? Так вот, они показывают, сколько гравия в барже!”.

Я получил чудесный пример того, насколько педантичной может быть школьная учеба, в противоположность образованию. Вчера вечером я прочитал диссертацию на тему о слайдах*. О подготовке диапозитивов. Боже мой, это были самые запутанные вычисления — насколько близко вы должны находиться к экрану, и какова должна быть плотность диапозитива, для того чтобы в лекционном зале у вас получилось хорошее изображение. И это продолжалось и продолжалось, и если бы у меня самого не было опыта именно в этой области, я бы все это воспринял совершенно всерьез. Но я думаю, его ручка набрала такую скорость, что он не мог ее остановить. Ведь когда слайды слишком темные, если что и делают — так это берут более яркую лампу. Не двигают проектор вперед и назад по залу и не вычисляют сверх-отражательную способность экрана, и всякие такие вещи. Так вот, поэтому, имея огромный опыт (и это весомый опыт: я знаю слайды, и их плотность, и все такое по опыту), я понимал, что информация, которой меня так усердно потчевали, имеет очень и очень мало важности. Это было интересно. Вы знаете, интересно, что кто-то мог так много написать об этом предмете.

А Рэг*, я и Бонвик*, не так давно в цирке, с помощью неправильного напряжения на проводах и обычных простыней, подвешенных между цирковыми опорами, увеличили изображение на 4-5 диаметров больше того, что можно было ожидать как от изображения, так и от проектора. Все были в восторге; они выглядели прекрасно. У нас был экран 4х4 метра из простыней, на которых даже были складки. Был только один слайд, который из-за этого приобрел странный вид, один слайд примерно из двух сотен: просто получилось так, что складка попала на лицо молодого человека, и оно просто стало искривленным. Совсем не критический момент.

Вы берете слайд с какой угодно плотностью, вставляете его в проектор с достаточно сильной лампой, натягиваете простыню, которая будет отражать свет — и вот вам самое лучшее слайд-шоу, какое только можно соорудить, и никто ни слова вам не скажет. Две страницы текста о том, как вычислить плотность слайда — не такая уж важная проблема.

Таким образом, образование, в противоположность школьной учебе, должно включать в себя относительную важность преподаваемых данных. Это очень, очень важно. Относительная важность преподаваемых данных, под которой подразумевается относительная применимость преподаваемых данных — применимость. Так вот, в школьной учебе, в противоположность образованию, на самом деле, отсутствует представление о применимости.

В формалистской или схоластической школе образования, в такой технологии, очень важно знать, что “Плиний* в году пум-пу-бум тире бум, согласно этому, действительно, точка с запятой, открыл, что существуют осетры”. Ну и что вы будете делать с этими данными? И, тем не менее, вся карьера человека может потерпеть крах из-за его неспособности озвучить этот факт. Это в науке “рыболовство”, раздел “ихтиологии”* — рыбная ловля, рыбы. Парень идет в Управление рыбного хозяйства. В его билете на выпускном экзамене — вопрос: “Кто и что и когда открыл осетров?”. Просто попробуйте теперь себе это вообразить: молодой человек из Управления рыбного хозяйства, где-то там далеко, у северного побережья Норвегии, шторм, холод около 40 градусов ниже нуля — он пытается сосчитать, сколько траулеров далеко в море нужно будет спасти в следующие 24 часа, используя эти данные о Плинии. Только посмотрите на это теперь. Неприменимо!

Так что в области школьной учебы присутствует своего рода напыщенность, для которой нет никакого реального основания в образовании. Вы найдете это в искусстве. Вы найдете людей, которые действительно думают, что они имеют отношение к искусству и действительно знают что-то об искусстве, потому что просто могут отбарабанить названия огромного количества картин. “Вот эта картина и та картина, и вот еще картина, и она была написана Юлианом Нюни* в 1710”.

Вы говорите: “Чем Юлиан Нюни ее написал, браток? Что он использовал?”.

“Хм, э… ха-ха. Я думаю, это масло”. Но он знает, что это 1710 год. И он знает, что это был Юлиан Нюни, и он знает, что название полотна — “Позорное утро” или что-то там такое.

Но вы спрашиваете этого типа, вы говорите: “Чем он это написал?”.

“Хм, я думаю, это было… Я думаю, это масло. Я… я думаю, это масло. Я… я… я думаю, это масло. Это масло”.

Он не понял. Это очень ценно — знать, когда чем писали картины. Поймите, это довольно ценно. Вы можете этим пользоваться. Ну, вот просто грубейший пример возможного применения такого знания: вы видите нечто написанное “лучшей краской для быта компании Ай-Си-Ай”*, и это представлено как написанное в 1510 году — и вы знаете, что это неправда, потому что краску на эмульсии из арахисового масла тогда не делали. Это грубый пример. Но вы видите, что это действительно некоторым образом применимо при установлении подлинности произведения. Чем он это написал? Это очень хорошее, применимое данное.

Я расскажу вам о похожем факте. Вчера я рвал на куски энциклопедии, чтобы выяснить, упоминал ли вообще еще кто-нибудь некую форму искусства. Я не мог нигде этого найти, но нашел-таки в словаре, что “доре” значит “золотистого цвета”. Я подумал, что это очень интересно, потому что название формы искусства, которую я искал, было “доре-тип”, и я не знал, где искать это дальше. Я думал, что это, возможно, имя человека, наверное, это у меня связалось с Густавом Доре, знаете, и его офортами*. Нет, это было названо не по имени человека, и поэтому это так и не сохранилось как название — потому что это был не человек. Это был просто вид репродукции произведения искусства в золотистых тонах. Поэтому его назвали доретип, и название было настолько эзотерическим, что сохранилось только в сверх-сверхпрофессиональных областях. Если парень действительно держал бы ухо востро и перерыл бы все, что можно, он узнал бы, что была такая штука, как доретип. Но в противном случае он ничего не узнал бы об этом. Каждый знает, например, что такое дагерротип*. Ничего похожего. Что это за доретип?

Это становится важным, если рассматривать развитие фотографического изображения, фотовыставок и тому подобного. Да, существовал тип печати, с помощью которого производили необычное фотографическое изображение. И вы должны быть способны отслеживать такие вещи в обратном направлении. Кроме того, кто изобрел это — мистер Волл или мистер Полл — это на самом деле не имеет почти никакого отношения к делу. А как это было сделано, в такое-то и такое-то время — о, вот это может оказаться очень важным.

Таким образом, когда вы имеете дело с образованием, нужно быть очень осторожным, чтобы не склоняться излишне в сторону значимости. Не склоняйтесь в сторону значимости, отделенной от массы. Это очень интересное данное. Так вот, когда вы занимаетесь вопросами о связи значимости и массы, то вы занимаетесь неким действием, которое можно определить как “сочетание значимости и массы”, того или иного рода. Это определенное сгущение красок, но причина того, что кто-то предпринимает действие или занимается делательностью и тому подобным, состоит в том, что у него есть какая-то идея о том, как выполнить что-то, сделать что-то или избежать чего-то. У него там есть значимость. Там представление об этом. Даже когда мы смотрим на множество частиц, летающих повсюду в воздухе, и говорим: “Это хаос”, мы добавляем значимость к массе.

Но в образовании, если значимость никогда не добавляется к массе, а стоит в первозданной чистоте совершенно особняком, вы обычно застреваете на курсе: никакой делательности. Давайте вернемся на землю. Я только что привел вам пример этого, о том, кто что изобрел. А потом там говорится: “И между этими двумя людьми как раз в то время были большие разногласия. Один из них имел большую уверенность в великой судьбе своего открытия, чем другой”. Ох, к чему это вообще? Это ни с чем не связанная информация. Это всего лишь значимость: она не имеет никакого отношения к делательности или к действию, и никакого отношения к массе, которую вы сейчас конфронтируете. И она заставляет вас чувствовать себя дураком, уловили мысль?

Школа специализируется в том, чтобы заставлять вас чувствовать себя дураком, что побуждает поинтересоваться, а думают ли вообще в школе об образовании? Существует школьная технология, которая учит, но никогда по-настоящему не дает образования, никогда по-настоящему никого не обучает. Вам это понятно? Но она могла бы быть изумительной. Можно наполнить до верху весь университет курсами вроде “Трудов Томаса Харди*”. Можно иметь там “Тяжелое положение шахтеров побережья Корнуолла* во времена Древнего Рима”. Можно иметь там “Число синонимов и антонимов, использовавшихся охотниками и охотницами в шестнадцатом столетии”. Можно иметь там курсы, где людям ставят “неуды” за то, что они сослались не на то слово, они использовали не то слово в связи с не той группой животных. Знаете, как оно бывает: “выводок перепелок” и “выводок лис” — вы знаете, такого рода вещи. Сплошной педантизм!

Необходимо принимать во внимание вашего студента. Ваш студент старается, в конце концов, стать художником, и я боюсь, что когда он так много времени потратил на изучение того, сколько жен было или не было у художников, его представление о живописи будет, что это “жениться и развестись”, или “стать ходячим каталогом”.

Ну, конечно, если вы судья, если вы собираетесь быть профессиональным судьей или профессиональным критиком, не художником, но одним из этих типов, естественно, вам нужно быть именно ходячим каталогом. Вам нужно ошеломлять всех. Это хороший способ заткнуть всех за пояс. Вы прогуливаетесь, глядя на вещи вот так, вот так: “Да, этот вот человек, он подражает… подражает Иоганну Табу*. Да, это весьма малоизвестный художник 1416 года”. Понимаете, вам нужно знать подобные вещи, если вы собираетесь стать таким специалистом.

Вот почему практически никогда выпускник университета не становится представителем искусств. Это почти невозможно. Это неслыханно, например, и в обучении мастерству короткого рассказа. Да они [те, кто обучает мастерству короткого рассказа] больше губят писателей! Интересно также то, как они это делают — они разъединяют значимость и действие. Они разделяют эти две вещи, так что это становится чистой значимостью, совсем без связанных с ней действий или масс. И когда вы это делаете, вы определенным образом приводите парня к неконфронту предмета и интровертируете его. Чтобы студент стал интровертированным, дайте ему слишком много значимости, и слишком мало делательности, и слишком мало массы.

Это все еще сбивает вас с толку. Вы смотрите на меня вот такими глазами, и я хочу спросить — ну что тут непонятного? Где-то тут есть неправильность.

Я не знаю, как изложить это сколько-нибудь проще, чем я это излагаю. Если вы собираетесь учить парня шариковым ручкам, дайте ему шариковую ручку! Это трудно, а?

Аудитория: Нет.

Не учите его истории шариковых ручек! В моих словах больше смысла?

Аудитория: Да.

Здорово. В этом есть смысл? Нет?

Аудитория: Есть.

Таким образом, когда вы отделили значимость от действия и разъединили эти две вещи, то у вас может быть школьная учеба, но не может быть образования. Вот как это делается, по сути.

Если вы хотите в конце концов получить целый ворох ничего не умеющих делать выпускников, если хотите в конце концов получить целый ворох живописцев, которые не умеют писать, целый ворох докторов, которые не умеют “докторить”, инженеров, которые не умеют “инженерить”, тогда, ей богу, вам надо просто взять делательность и массу, связанные с предметом, и отложить их в сторону, как то, с чем вы действительно не очень-то хотите связываться, и углубиться в тотальную значимость всего этого. И тогда вы создадите в высшей степени непрактичного человека. И это делается только так. Других способов сделать это немного. Это сработает достаточно сильно, и он так и не выйдет из школы, так и не покинет ее — он станет преподавателем!

Я узнал, что для человека, который не умеет делать это, заниматься преподаванием этого — ужасная ошибка. Давайте сразу сойдем с небес на землю, здесь, в Саентологии. Если наши инструкторы не могли бы одитировать — ах! Что творилось бы? Если бы наши инструкторы не умели бы одитировать — с какой катастрофой мы столкнулись бы в области образования? Предположим, все они знали бы историю одитинга, и потом предположим, они могли бы рассказать вам все, что когда-либо было написано на эту тему до мельчайших подробностей, и сказать вам точно, где это найти, и сказать, сколько там страниц — предположим, они могли бы сделать все это, но не могли бы одитировать. Это было бы просто катастрофой. И любая трудность в преподавании, которую испытывает инструктор, как-то связана с неконфронтом делательности или массы этого предмета. Вы уловили мою мысль?

Вот инструктор обнаруживает, что ему действительно не нравится преподавать геометрию или что-то в этом роде. Что ж, он ничего не может делать с этой геометрией. У него слепое пятно* именно в этой области.

Так вот, это стало настолько ясно заметно при рассмотрении и изучении учебы, что я был практически огорошен этим предметом. Это доходит до того, что если человек просто пишет о других, способных делать что-то, то он слишком далек от того, чтобы создать хороший учебник. Человек, пишущий о людях, способных делать что-то (независимо от того, с кем он при этом консультируется), слишком далек от делательности и массы, чтобы суметь сделать хороший учебник, по которому можно учиться.

Это стоит отметить.

Все эти многое объясняющие сведения на данную тему, которые я вам здесь даю, возникли тогда, когда я осознал, что, если мы поднимаемся выше и знаем что-то об уме, мы должны разобраться с другим предметом, существующим совершенно отдельно от того, с которым мы стараемся разобраться. Мы наследуем пропущенные мячи прошлого. Они не проработали предмет образования, поэтому мы должны проработать предмет образования, чтобы предоставлять его: просто ради нашего собственного практического применения. Так вот, они этого не сделали. Они получили за это много денег, им платили за то, чтобы они это сделали, и они этого не сделали. Поэтому вы чувствуете то же раздражение, которое почувствовали бы по отношению к стрелочнику где-то там, на железной дороге; он получил зарплату за то, что будет переводить стрелку, и не перевел ее, и “20 век лимитед”* сошел с рельсов. И вы говорите: “Эх, так его раз-эдак, это была его работа, и он не сделал этого”. Опять то же самое, то же самое. Приехали. Нам приходится конфронтировать трудный предмет, в котором человек изучает, чем он сам является, и для нас было бы лучше, чтобы весь предмет образования был как следует проработан. Но вместо этого он только запутан. В этой области витает множество предрассудков.

И я понял, что необходимо — даже несмотря на то, что мы в большой степени расчистили это — что мне необходимо взглянуть на этот предмет с новой точки зрения. Поэтому я занялся областью знаний, аналогичной нашей или похожей на нашу в том, что это практический предмет (если вы знаете определенные вещи и делаете определенные вещи, то получаете определенный результат — практический предмет такого типа), и к тому же такой, который как бы выходит за собственные границы, попадая в область искусства, так что нужно иметь здравое суждение, вкус и тому подобное. И я занялся этим предметом, (1) потому что он был доступен, (2) потому что он меня в какой-то степени интересовал, но в основном потому, что он действительно показывал весьма достойный образец того, что обычно делает одитор.

Другими словами, у него есть определенные теории и действия, которые он должен выполнять, которые при применении дают определенный результат, если при этом пользоваться здравым суждением и хорошим вкусом. Однако это не то же самое: одитинг и фотография — это далеко не одно и то же. Но вот что общее у одитинга с фотографией: когда вы делаете определенные вещи и делаете их правильно, тогда в конце концов вы получаете результат, определенный результат. Но если вы делаете эти вещи слегка неправильно, то в конце не получаете результата. Также, если вы делаете это, не пользуясь здравым смыслом, вы также в конце не получаете результата. Это сопоставимые действия.

Так вот, я занялся данным предметом [фотографией] и выбрал полный, мощнейший, с восклицательным знаком, профессиональный курс по нему [по предмету фотографии], в котором было все, от “А” до “Я”. Кстати, все это было плотно втиснуто по времени между всем остальным, что я должен был делать в последние несколько месяцев. И как бы там ни было, я узнал очень многое об этом [о фотографии], просто субъективно испытывая что-то, что не имело никакого отношения к тому предмету, которым мы занимаемся [т.е. к Саентологии], что-то, о чем я обладал только дилетантскими знаниями. И как я вам недавно показывал, думаю, это начало приближаться к профессиональным результатам. Следовательно, курс был изучен хорошо и действительно привел к конечному результату.

Я теперь миновал момент простого изучения предмета, и могу на самом деле развивать те его аспекты и составные части, которые необходимы, чтобы производить лучший результат. Я уже перешел эту границу. Например, совершенно нормально делать то, и другое, и третье точно по учебнику — но если у вас по учебнику все получается ужасно хорошо, что ж, тогда вы можете придать этому ту дополнительную изюминку, которая выведет это на высший уровень. Другими словами, вы обладаете способностью применять учебник настолько хорошо, что в то время, когда делаете это, способны еще и думать. Вам это понятно? Вот как это происходит.

И я почти сразу заметил очень много моментов, которые никогда не бросились бы в глаза, если бы я не работал в совершенно новой области знаний. Это область, между прочим, с которой я не то чтобы совсем не знаком. На самом деле меня учили в фотолабораториях, и тому подобное, с практической точки зрения. Таким образом, с другой точки зрения, о которой я получил действительное представление, только практической учебы недостаточно. Вы не можете просто дать парню инструменты и сказать: “Ладно. Пощелкай тут этим и иди работай в “Дейли экспресс”*, и посмотри на этих типов, бегающих туда-сюда сквозь двери лаборатории в “Дейли экспресс”, и если ты будешь делать это достаточно долго, что ж, ты станешь хорошим фотографом”. Это неправда! У меня есть потрясающее доказательство того, что это неправда. Доказательство лежит перед вами каждое утро, когда вы бросаете взгляд на газету. То, что обычно называют фоторепортажем, выглядит настолько плохо, что становится довольно странно — как так может быть, что большинство этих ребят не обучены. Но первоклассные специалисты, которых вы видите вокруг, настоящие мастера-суперпрофессионалы, как ни странно, обучены.

Значит, это не дар, который они неожиданно приобрели. Это не этот огромный талант: парень видит камеру: “О!”, и великолепное вдохновение пронзает его череп мощной вспышкой света, он щелкает затвором, и его фотографиями сплошь покрываются первые страницы всего на свете. Это таким образом не работает. И он может пройти через все, какие захочет, виды черной работы в области фотографии: через промывание пластин* и все остальное, выпить эту горькую чашу до дна — но так и не стать никогда первоклассным фотографом. Именно таким путем — в редакциях газет постоянно отправляют молодых людей работать в лабораториях. Они говорят им, что это — путь к профессионализму, а это неправда.

Первоклассные фотографы Англии — самые жестко обученные фотографы на свете. Если и есть какая-то проблема в связи с этим, то она состоит в том, что они даже слишком жестко обучены. Но они — асы! Вот Тони Армстронг-Джонс*. Боже мой! Если вы когда-нибудь видели человека, применяющего стандартную фотографию, этот парень использует ее с большой буквы “С” с восклицательным знаком. Он даже не может сфотографировать своего собственного новорожденного ребенка без того, чтобы не установить точное, по учебнику, освещение для детской фотографии. Его не трогает даже то, что он стал отцом. Он идет и берет точно те лампы, которые нужны, и он устанавливает их под точным углом и закрепляет их. И он получает фотографию типа “случайно подсмотренная сценка из жизни” — один из этих “подарков судьбы”. Вы все время видите такие моменты вокруг: их надо подлавливать. Тем не менее его освещение было в абсолютном соответствии с учебником. Этот парень — герой газетных заголовков. Он сейчас занимается фотодизайном в большом отделе журнала “Санди таймз”. У него была там статья пару воскресений назад, и я знаю, он в душе падал со смеху, публикуя там ту основную фотографию. Он стоит снаружи здания, снимает совершенную архитектурную фактуру (его избрали в Совет по дизайну и тому подобное), совершенную фактуру кирпича, совершенную фактуру стекла, совершенную фактуру всего — и фотографирует внутреннюю часть здания так, как при дневном свете. И я знаю, что он сделал. Он сказал: “Хе-хе-хе-хе! Никто не заметит этого, кроме профи, но они-то пусть и поломают голову над тем, как я это сделал”.

Он знал, что публику это заинтересует просто как фотография, но я уверен, что была у него задняя мысль: “Пусть кто-нибудь поломает голову над тем, как я это сделал”. Я не знаю, как он это сделал. Я знаю, как я бы это сделал — но вы не снимете — снаружи здания при ярком солнечном свете — то, что внутри здания, так, чтобы была видна каждая деталь, не делая монтажа или чего-то еще; а это не монтаж. Как он это сделал. И я знаю: он как бы смеялся про себя, потому что он соединил вместе, конечно, два типа совершенно стандартного освещения. Знает свой предмет до тонкости, но использует его таким необычным образом с цветной пленкой, чтобы получить этот фантастический результат. Вы не сможете, стоя снаружи здания и видя его абсолютно во всех деталях, заглянуть в комнату внутри и увидеть ее также абсолютно во всех деталях, при одинаковом уровне освещенности. И к тому же вы не снимете это в цвете: не позволит широтная характеристика пленки*.

Но профи, и в этом на него можно рассчитывать, сделает подобные вещи. А что если разобрать его по косточкам: почему он способен делать подобные вещи? Он знает все способы, как правильно делать это, и, следовательно, знает, как можно “не справиться” с тем, что он делает, и значит, может заранее продумать этот добавочный шаг. Он знает свое оборудование, и поэтому может продумать тот еще один шаг — и это делает его чемпионом.

Ведущий блестящий фотограф Англии номер один — это парень по имени Том Хастлер. Сфотографировать кинозвезду или что-то в этом роде — всегда зовут Тома Хастлера. Они до небес превозносят его снимки. Что ж, это довольно удивительно, потому что Том Хастлер никогда в жизни не занимался ничем, кроме стандартной профессиональной фотографии — он никогда не занимался ничем другим. Он даже не добавлял тот дополнительный шаг! Он настолько стандартен, что на него просто больно смотреть, когда ты профи. Свет для волос всегда точно там, где должен быть свет для волос — тот свет, который вы видите на портретах, придающий волосам человека немного блеска. Его основной свет (большой) и дополнительный — они всегда точно в правильном положении. Его задний план всегда точен. Это просто технически совершенная фотография. В Англии нет никого другого, кто бы снимал такое.

Лансере, великий театральный фотограф, как мне сказали — как мне сказали — недавно я видел несколько фотографий, которые сделал этот чудак. Он почти так же стандартен, как свинья, заблудившаяся в болоте. И фотографии так и смотрятся: в них полно ошибок. Его освещение нестандартно, и он не знает, что делать с освещением. Я думаю, что он использует освещение для детской фотографии, чтобы освещать звезды или что-нибудь в этом духе. Он просто не профи. Смотришь на это и — бамм! Человек смотрит на фотографию — вы показываете ему ту, которую сняли при совершенном освещении, и спрашиваете: “Как насчет этой?”.

Он говорит: “О! Это красивая фотография”. Показываете другую, в которой есть технический изъян, и он — ну, она ему не так сильно нравится. Он не может сказать вам, почему: это простой парень с улицы. Так вот, общий знаменатель фотографии — вкус публики. [Критерий состоит в том,] Что хочет видеть публика и что публике нравится видеть?

Фотография сейчас — новый предмет (это еще одна причина, почему я ее выбрал), совершенно новый предмет. Ему всего немногим больше столетия. Году в 1810 кто-то сказал: “Знаете, у меня получается фиолетовая тень на клочке бумаги, когда я покрываю его какими-то особенными химикатами”, — и тут все и началось. Цветная фотография сама по себе [по сравнению с черно-белой] не особенно нова — на самом деле цветные фотографии — не раскрашенные вручную или что-то вроде того — проецировали на экран в целях просвещения слушателей еще во времена мистера Брейди*. Но фотография — это совершенно новое дело. Это предмет-новичок. Он в действительности не имел времени, чтобы чересчур погрязнуть в снобизме. Он не имел времени, чтобы сбиться с дороги.

Так вот, моя точка зрения состоит в том, что если вы даете всю массу и делательность, но никакой значимости, вы тоже потерпите крах. Другими словами, можно отправить этого парня ассистентом в фотолабораторию “Дейли мейл” и заставить его готовить камеры для кого-нибудь, и заставить его оставаться полжизни при Лансере, настраивая освещение — но он так никогда и не станет профи.

Таким образом, профессионализм связан со значимостью и делательностью и массой. Он связан со всеми этими вещами. Вы не можете обходиться одной делательностью без значимости, и не можете обходиться тотальной значимостью без делательности, и получить потом конечный результат, если речь идет о студенте. Образование, следовательно, должно представлять собой уравновешенную делательность, для которой одинаково важны и значимость, и делательность предмета. Вы должны относиться к этим вещам как к равным. Что ж, эта мысль не нова, эта мысль не нова: она была у нас с некоторых пор.

Но я получил ей ужасное подтверждение, когда проверял, что представляет собой сегодня стандартная фотография; и теперь, когда я прошел все испытания и почти покончил с этим курсом и готов к последним экзаменам, я подумал, что мне надо просто изложить все это письменно. Но одна из вещей, которая бросалась в глаза постоянно, пока я этим занимался — это то, что профи, настоящий профи — это парень, который сведущ в значимости, и при этом имеет опыт в делательности и обращении с массой. И это настоящий профи, настоящий профессионал.

Что ж, вы скажете: “Ну а как насчет того парня, который вырывается из пучины неизвестности и совершенно неожиданно создает эту прямо-таки фантастическую панораму совершенно новых материалов?”. Нет, это был профи. Вы смотрели не на кого-то, кто неожиданно вырвался из пучины неизвестности, ничего не зная. Его образование вполне могло бы оказаться — так как это нигде не преподают — эта значимость могла бы оказаться основанной на большом количестве дополнительной усиленной учебы. Учеба здесь все-таки присутствует. Он учился как ненормальный.

Возьмем кого-нибудь, вроде того парня, который проецировал первые цветные фотографии. Бьюсь об заклад, он мог бы назвать номер и книгу, где можно найти практически каждый снимок, что был снят в истории фотографии, которая насчитывала в те времена всего около 20-30 лет. Он их должен был знать. Он все их должен был знать. Потом вы вернетесь еще немного назад и, может быть, выясните, что он был химиком по образованию.

Профессионализм не появляется во всеоружии просто от дыхания надежды. Профессионализм добывается потом. Профессионалы отличаются тем, что они упорно трудятся.

Предполагается, что “дилетант” означает “умеющий многое”, но на самом деле я бы скорее расширил немного значение этого слова, добавив “но непрофессиональный во всем”, потому что часть профессионализма — упорный труд. Действительно, воспринять всю значимость предмета и вложить это в действие, относящееся к области делательности, — это тяжело, тяжело, тяжело.

Что ж, все это звучит очень интересно, но в этом есть еще один фактор — что вы не обязаны делать все, что было сделано до вас, для того чтобы стать профи, и это очень обнадеживает. Я узнал это жестким способом. Вы не обязаны уметь изготавливать пленки, чтобы познакомиться с элементарными основами изготовления фотопленки. Вам повезло в этом: вы не обязаны создавать человеческий ум, для того чтобы его ремонтировать. Это делает мысль немного шире, но вы на самом деле не обязаны уметь проводить “Стандартную действующую процедуру” июля 1950 года*, для того чтобы называться профессиональным одитором. Если вы умеете делать это, что ж, здорово! Здорово. Отлично! Но возьмите кого-то, кто учится в 1964 году — просить его делать это было бы глупо.

Прямо сейчас, мне, на этой стадии учебы, пойти и взять каких-то химикатов того или иного рода, старых лошадиных копыт, и сварить их, чтобы получить желатин, и все это соединить, с тем чтобы сделать одну из первоначальных форм влажной пластины*, и экспонировать во влажном виде в одной из моих камер (это то, как они делали) — просто ради того, чтобы она в конце концов получилась — что бы я сказал на это? “Так, я сделал это”. И что с того? Я не собираюсь делать это — никогда больше. Это, конечно, вдобавок испортит камеру. Понимаете, что я имею в виду? Можно сделать слишком сильный акцент на этом. Теперь переходим к сильным акцентам.

На делательности можно сделать акцент сверх всякой меры. Я уже показал вам, что на значимости можно сделать акцент сверх всякой меры. “Плиний действительно написал на старой восковой табличке — на коей он писал стилем, конец коего в тот день был тупым, потому что у его раба болела голова — о том, что осетры…”. Понимаете? Можно помешаться на таком предмете, на этой значимости. Можно рехнуться. Можно дико переоценить, что должен знать студент. Можно также и недооценить это.

Но самое дикое, что происходит, когда дело доходит до формальной школьной учебы — что они делают страшный перебор [в значимости]. Они переходят все рамки, просто с ума сходят, всех доводят этим до умопомрачения. Это один из способов отвадить кого-либо от изучения предмета. Понимаете? “Если вы не сможете назвать все работы Зигмунда Фрейда, вы никогда не сможете стать дипломированным психиатром”. Это факт. Весь экзамен на высшее звание в психиатрии — это просто заглавие, дата написания и место публикации каждой из работ Фрейда. Я знаю, что преувеличиваю, и психиатр, окажись он здесь прямо сейчас, сказал бы: “Да как вы…ррр-ав, ррр-ав, ррр-ррр-ав-ав!” — знаете. Он завизжал бы, как наша Викси*, когда дашь ей пинка. Но он бы при этом безбожно лгал, потому что в этом состоит экзамен на диплом. Я знаю. Я знал психиатра, нянчился с ним, когда у него был психотический срыв из-за того, что он сдавал этот экзамен.

И я не думаю, что можно намного ближе познакомиться с таким экзаменом, разве что в самом деле попробовать его сдать. И именно это доводило его до умопомрачения. Он так готовился к экзамену, он так сдавал экзамен, и это было именно так. Было очень забавно наблюдать, как он готовится к экзамену. Он не переставал сворачиваться в клубок, сосать палец — сворачиваться клубком, вы знаете, в позе зародыша, на кушетке, чтобы умудриться это изучить. Это было очень забавно. Я так и не сказал ему: “Знаешь, приятель, я думаю, у тебя кий-ин* [включение]”. Излишний акцент на значимости — это способ привести студента к поражению, слишком отяготить его.

Так вот, вы ошибаетесь пропорционально тому, сколько вы преподаете ему материала, которым он никогда не будет заниматься. Теперь давайте перенесем это в Саентологию. Вы даете человеку все необходимые данные для проведения “Стандартной Действующей процедуры” от июля-месяца, Элизабет, Нью-Джерси. И давать ему это целиком — это ошибка. Он никогда не будет это использовать.

Все, что вам нужно дать ему — это научить его узнавать это — этого достаточно. Если он еще раз сталкивается с этой вещью, он говорит: “А, это “Стандартная действующая процедура”, была такая раньше, там, в Элизабет”. “Давние времена, Элизабет” — это почти все, что вам нужно довести до его сознания. “Да, типа того. Щелчок пальцами, да”. Что-то вроде этого. “Угу, да. Они делали это в те времена”. Пусть у него будет некое смутное представление, откуда эта вещь. Это почти все, что вы должны ему передать. Он не будет этим заниматься. Поэтому, раз он не будет этим заниматься, вы должны снять с этого значимость. Вы уловили мою мысль? Таким образом эти вещи сохранятся в равновесии. Если парень не будет этого делать, уберите с этого значимость. Понимаете, вы должны сохранять эти вещи в равновесии. Если он будет это делать, так выложите ему все об этом!

Возьмем такой эзотерический процесс, как бром-ойл*. Что ж, у них тогда не было цветной пленки, и это сводило их с ума. У них тогда не было пленки, которая реагировала бы на цвет, поэтому они абсолютно, совершенно сходили с ума, пытаясь получить дерево достаточно ярким, чтобы оно выглядело как дерево. Они ужасно мучились с такого рода вещами. Поэтому они выполняли такой фантастический процесс, как фотолитография*. Я не буду нагружать вас какими-либо подробностями, потому что — ужас! Меня передергивает, когда я это вспоминаю. Никто никогда не станет делать бром-ойл, если только он не фанат лабораторий, мающийся дурью! Для этого нужно быть настоящим фанатом лабораторий, потому что существуют гораздо более простые способы получить тот же результат.

Ну, какой-нибудь фотограф прежних времен, настоящий поборник строгих правил и тому подобного, в Нью-Йорке, выслушал бы это заявление и сказал бы: “Я не думаю, что вы никогда не будете делать бром-ойл. Никогда нельзя быть уверенным, знаете ли. Я сам делал бром-ойлы и тому подобное. Всего-то 30 дней ушло один раз на то, чтоб отпечатать один бром-ойл”. Это примерная продолжительность времени. О, жестоко! И как раз, когда я выходил на финишную прямую моего курса, у меня было пол-учебника о том, как печатать бром-ойлы. Пол-учебника! Все здесь, во всех своих болезненных, мучительных деталях, но между прочим, не в таком виде, чтобы можно было сделать бром-ойл, обращаясь к этому тексту. Это происходит таким образом. Порядок действий (что является следующим пунктом, до которого я еще доберусь), порядок действий в нем совершенно неправильный. Вот, например: “Теперь убедитесь, что вы положили эту влажную фотографию, этот влажный отпечаток на обратную сторону подноса, который подойдет по размеру, или на стекло, и убедитесь, что вы расправили его и осторожно прикололи со всех сторон. Теперь, перед тем как вы сделали это, убедитесь, что вы подготовили другой отпечаток, потому что он вам понадобится через секунду”. О нет. Речь идет о том, что я называю порядком. Вы дошли по тексту до этой строчки, и вы послушно продолжаете читать, мысленно выполняя действие, а потом обнаруживаете, что сделали ошибку. Теперь он вам говорит, что там было другое действие, которое нужно было сделать прежде того действия, которое он вам сказал сделать. Ззррррр! И у вас появляется чувство, что вы совершили ужасную ошибку.

Но бром-ойл здесь, в своих самых мучительных подробностях, хотя всерьез его не делали уже многие годы. С бром-ойлом вы могли бы, возможно, стать лучшим на салонной выставке. Вы, возможно, могли бы это сегодня сделать. Члены жюри стояли бы там и смотрели бы на него, и говорили бы: “Что это?”. (Они довольно красивые.) “Что это? Боже мой, бром-ойл!”, — знаете? “Ух ты”. “Дайте ему первый приз за техническое исполнение”. Это и все, что вы получили бы за него. “Кто-то на самом деле напечатал бром-ойл — ничего себе!”. И они сказали бы: “Ух ты!”, — знаете? Они сами, будучи людьми учеными, знали бы, чего это стоило. Но публика ходила бы мимо и рассматривала другие фотографии — он не привлек бы ни одного взгляда.

Но это значило бы дней 30 — или около того — чистого, ручьями льющегося пота. Но учиться тому, как это делать, до последней запятой, до последнего деления на градуснике, до каждой ошибки, которую вы могли бы совершить, делая эту вещь, которую не собираетесь делать никогда — это совершенно ни к чему, совершенно бессмысленно. На кой черт?! Вот вся эта делательность, которая никогда не будет сочетаться с какой-либо [реальной] делательностью. Таким образом, вся эта значимость увенчивается несделанной делательностью, которая никогда-не-будет-сделанной, так что это все становится просто значимостью.

Таким образом, делательность, можно сказать, просто целиком перемещается в область значимости. И это не просто выводит это из равновесия — это приводит к жестоким головным болям. Я знаю. Я говорю: “Ладно, я должен через это пройти, чтоб добраться до конца этого курса, а то не видать мне никакого диплома. Надо сделать это. “Итак, вы берете кисть для штрихового письма”. А ну, дай-ка снова прочитаю. “Берете…”. Ужасно, вы знаете? Вы вовсе не собираетесь брать кисть для штрихового письма. Вам никакого дела до этого нет.

Ну, они не умели печатать снимки в 1890! Хорошо! Здорово! Нам не приходится испытывать эти трудности сегодня. Это все равно что просить вас изучать особенности — вы изучаете их в какой-то степени, но только то, что очень нужно — но изучать какие-то особенности “списков для преклиров”, которые были составлены в 1950? Они не были опубликованы. Да и что мог — ведь измерительных приборов не было — что мог одитор обнаружить без Э-метра? Что должен преклир делать такого, что указывало бы на это. И потом преподать вам это в полных, болезненных подробностях. Хотя все, что вам придется делать на самом деле — это снимать показания ручки тона. Но преподать вам это, другое, в полных болезненных подробностях: как вы сидите и одитируете, держа пальцы на его пульсе, а потом там описываются все подробности японской или китайской системы счета пульса с помощью нажатия, потому что это более сложная система.

Это на самом деле то, что я использовал — китайская система счета пульса. О, вы были бы страшно удивлены. Вот вы сидите здесь сегодня — ведь вы были в самом начале Дороги в Никуда всего лет 14-15 назад, не было способа определить, что является реакцией преклира, определить, что является заряженным пунктом, заглянуть в чей-то ум, записать это, даже если бы вам удалось это сделать. Просто путь в Никуда. Мрачно.

Однако в наше время обучать вас — тех, кто никогда не будет этого делать — тому, как определять ручку тона безо всякого Э-метра по различным физиологическим проявлениям преклира: движению грудной клетки (очень важно, понимаете), изменению дыхания, цвету лица, цвету глаз. Существует целая наука определения того, сглажен ли процесс, по цвету глаз. Очень интересный предмет! Как бы вам понравилось изучать тексты в несколько тысяч слов, написанные на эту тему?

Все, что нужно знать, если бы вас этому учили — что существовал такой предмет. Вы вполне могли бы знать, что такой предмет был — что существует предмет, который и делает Э-метр важным. Этот другой предмет настолько сложен, что Э-метр разрешает этот другой предмет, а именно вопрос о том, как определить, что происходит в преклире? И этот предмет имел много ответвлений. И если процесс действительно доходит до преклира, цвет его глаз изменится. И его пульс станет ровным. Это практически все, что вы должны знать. Все остальное — финтифлюшки.

Да, кто-то может прожить всю жизнь, работая в области и царстве финтифлюшек, и здорово провести время. Есть парни, которые изучают историю бром-ойла — не делают его, а изучают его историю — в качестве хобби, которое занимает все время, или в качестве профессии, или еще чего-то. Можно эти невероятные значимости, которые в действительности не усиливают делательность или ожидаемые действия студента, выстроить в каком-то предмете до небес. Это даст ему делательность, которая становится значимостью.

Таким образом, мы переходим к следующему моменту, а именно к превращению делательностей в чистые значимости. И если в предмете их слишком много, то это уже почти получилось. Если превратить все делательности предмета в значимость, — то есть как вы делаете это, берется какой-нибудь предмет, который никогда не будет осуществлен, и описывается сверх всякой необходимости. И тогда это превращение готово, видите?

Теперь можно рассмотреть обратное — можно увидеть, что и значимость тоже может превратиться в делательность. И вы только что видели пример этого: парень никогда не будет делать бром-ойл, но его заставляют делать бром-ойл. Видите, сегодня это полностью и исключительно значимость, это просто и исключительно значимость. Была некая вещь, которая называлась бром-масляная печать. Прекрасно, она существовала. Что это было — это было основано на том же принципе, который сейчас используется в фотолитографии: желатин удерживает воду, а вода отталкивает масло. Использует эти разные принципы. Интересно знать. Это можно описать в одном-двух абзацах.

Так вот, если мы заходим слишком далеко в данном направлении, заставляя кого-то выполнять какое-то древнее, старое действие, которое он никогда больше выполнять не будет, то мы берем то, что должно было просто оставаться там как значимость, и запихиваем это в делательность. И это снова, самым отвратительным образом, сбивает студента с толку.

Я уверен, это было бы остроумно — смолоть немного пшеницы ручным жерновом. Это могло бы быть хобби, вы понимаете меня? Это могло бы быть очень мило, но должна существовать какая-то веская причина, чего ради вы это делаете. Вы понимаете? Веская причина, почему вы это делаете. И если причина только в том, что вы хотели посмотреть, как это делалось изначально — что ж, может быть, это весьма веская причина, но это если вы хотите это делать. Вы заметили акцент? Заставлять студента делать это — фантастическая ошибка. Глупо! И его реакция на ваши усилия обучить его — разрыв АРО. Прежде всего, он не может понять, ради чего, черт побери, он это делает.

Таким образом, мы приходим к заключению: делательность и масса предмета — это современные, применимые и нужные делательности и массы предмета, и именно им нужно обучать — обучать как следует. Они применимы — это применимые делательности и массы. Другими словами, студента нужно учить тому, что студент собирается делать. И значимости, которым нужно обучить студента (не сравнивайте с тем, что я только что вам рассказал) должны иметься в достаточном объеме для того, чтобы не застрять. И это то, что они все упустили, и это то, как инженер доживает до 40 лет, и “выходит в тираж”. Значимости должно быть достаточно для того, чтобы не застрять в механической делательности, которой его учили — нужно дать ему достаточно значимости. Другими словами, это чуть-чуть больше значимости, чем предполагалось бы ему дать [чисто для самой работы]. Вот зачем ему дается история этого — чтобы показать, что это было развито, и дать ему какой-то набросок развития этого, и вот почему ему показывается, как эта вещь развивалась и что было ее делательностью.

Вы видите, заставлять его делать эти старые вещи — это нелепо. Вы просто стараетесь показать ему, что существовали какие-то другие делательности. И вы знакомите его с принципами, с помощью которых он работает, и если он достаточно знаком с этими принципами, значит, делательность и то другое действие, которому его учили, не устаревают, потому что он способен думать. И в этом разница между “профи” и “практиком”. Это проявляется в достаточной степени: профи всегда делает это по учебнику, но с какой-то разницей — всегда делает это по учебнику, и немного лучше. И если вещь изменяется, для него это не выглядит изменением, это просто та же вещь, слегка внешне изменившаяся. Она не выглядит такой уж совершенно новой.

Что ж, вы услышите от людей вокруг — вы всего лишь изменили способ выполнения повторяющейся команды — и вокруг будут люди, которые скажут: “Мы изменили всю Саентологию”. Так вот, они выучили практическую сторону предмета, практическое действие, делательность того, как давать повторяющуюся команду, но у них не было здесь теории того, почему это делается или чего человек старается добиться этим — например, сгладить умственную задержку общения, которую парень испытывает, или что-то вроде того, сгладить процесс. Они просто узнали эту вещь как нечто наработанное тяжкой практикой, поэтому в ту секунду, когда вы изменили в этом одну запятую, они подумали, что вы изменили всю Саентологию. Но парень, который знаком с основами этого предмета и который знает, что представляют собой процессы и какое действие от них ожидается, придал бы этому правильную значимость. Он бы сказал: “Что ж, это было слегка вне-АРО, поэтому это нужно было слегка изменить”. Понимаете? “Это слегка вне-АРО, поэтому это нужно слегка изменить. Но это другая формулировка, она очень умна. Это не задевает преклира. Понимаете, это не дает ему “отсутствия АРО”. Ага”. Да, для него ничего не изменилось, вот что. Все выглядит спокойно и обычно.

Так вот, профессионал, соответственно, способен развиваться, а практик довольно часто развиваться не способен. Теоретик, соответственно, обычно бывает хорошо обучен, но редко бывает образован. Тот, кто занимается только теорией, и ничем, кроме теории, может быть, безусловно, отлично обученным, чудесно вышколенным, но он не обладает образованностью в этом предмете, потому что у него в этом предмете отсутствует делательность. Его делательность исчезла. Он всего лишь эксперт по художникам девятнадцатого века, это все. Он знает теорию всех их полотен — только теорию. Этого больше не делается; никто даже не собирается делать это снова.

Но вы обнаружите, что некоторые странные части общества и культуры именно так и устроены: такой человек может стать важным, потому что миллионеры в наши дни лезут из кожи вон, стараясь сохранить свои деньги с помощью искусства. Искусство и земля растут в цене. Так что сегодня в салоны приходят ребята, которые ничего не знают об искусстве, зато у них есть те 100.000 баксов, которые они хотят поскорее вложить во что-нибудь, пока их не съела инфляция; и они чувствуют, что, если купить большое, красивое, хорошее, надежное произведение искусства, которое в будущем станет известным, значит, конечно, раз оно стоит 100.000 долларов сейчас, то когда деньги обесценятся, оно будет стоить 200.000. Как и земля, оно должно вырасти в цене в результате инфляции, так что поэтому оно подобно золоту.

Так вот, он приходит в галерею и смотрит на эту картину: “Хм! Это девушка, держащая что???”. Это все, что он об этом знает, поэтому у него есть эксперты; а эксперт не может писать картины, но он может для него отличить подлинник от подделки, или что-нибудь в этом роде. Но если сам этот парень не занимался делательностью по установлению подлинности или какой-либо еще делательностью, его мнение тоже ничего не будет стоить. Он не будет способен отличать что-либо, и примет за подлинник все что угодно.

Культура иногда принимает весьма странные формы, и иногда посмотришь на некоторые из этих областей, и думаешь: “Это все чистая теория”, — или что-то в этом роде, что там есть только “чистая наука”, и очень может быть, что так оно и есть.

Но нет печальнее зрелища, чем эксперт по дорожному оборудованию на паровой тяге. Я могу вообразить себе, что в Англии сейчас есть такой. Он эксперт, последний эксперт-практик по предмету оборудования на паровой тяге для дорожных работ. (Вы когда-нибудь видели какую-нибудь из этих штуковин в учебниках? Это паровые машины с колесами, которые ездили взад-вперед по дорогам в дни, когда еще не было двигателя внутреннего сгорания). Он был хорошим практиком. У него никогда не было какой бы то ни было теории, относящейся к пару или движущей силе или чему-либо еще, но он обалденно разбирается в практическом применении этих штук. Он был сама делательность, и никакой мысли. И он устарел. Он стал антикварным экспонатом. В действительности, он стал безработным.

Так что, если нарушить это равновесие в образовании, то тогда человек не получает образования, и его будущее не гарантировано. Парня предают, следовательно, пропорционально тому, насколько он не образован, а вышколен, и молодежь в основном протестует именно против этого: что их учат, как это принято в школе, а не дают образования. Они не готовы к жизни.

Я дам вам представление о том, насколько далеко это может зайти. Я недавно попросил своих детей написать что-нибудь, написать свои имена, поставить подписи. Боже мой, как они пыхтели, высунув языки! О, это было ужасно. У них не было подписей. Я обрушился на их учителя, как тонна кирпичей. Они делают огромное количество упражнений по чистописанию — и не могут поставить собственную подпись. Великолепный пример, не находите? А между тем, я уверен, что они чрезвычайно упорно занимались рисованием кружков, и упражнениями по наклону букв, и другими вещами, и всем, кроме письма. И если вы хотели бы узнать, что там было не так и почему это произошло — просто в том или ином месте делательность переместилась в область теории или значимости. Делательность переместилась — стала просто значимостью. Но это не [настоящая] делательность, разве вы не видите? Я имею в виду, что написание слов имеет очень мало общего с “бегущими овалами*”, как они их называют, и тому подобным. Так что с “бегущими овалами” вы далеко не уйдете. Здесь не будет делательности.

Таким образом, парень на самом деле находится в движении, но это не является образовательной делательностью. Вот где учитель может совершить ошибку. Раз люди заняты, или активны, или действуют, то он думает, что они имеют делательность. Но все зависит от того, что они делают. Если они не делают что-то, что немедленно будет приводить к применимому в жизни действию, с достижением результата, то будут оставаться в области значимости. Они и реагируют так, как будто они в области значимости. Они начинают намного хуже соображать, им становится скучно, они протестуют и раздражаются. Они сами распознали, что выходят за рамки необходимой делательности, что эта делательность не имеет ничего общего, что бы там ни говорили, с тем, что они будут делать. Так что они тогда терпят поражение, и просто начинают относиться к этому как к значимости, потому что это бесцельно. Это ни к чему не приводит. Ничего не происходит, значит, это с таким же успехом могло быть просто значимостью, и все это движение равноценно полному отсутствию движения. Таким образом, со всем движением, которое на самом деле не является движением, им становится так странно скучно — они чувствуют, что не двигаются. Они видят здесь все это движение, но не двигаются! А на самом деле это просто значимость, в которой есть некоторое движение, и это не имеет ничего общего с движением к чему-нибудь, и у них появляется это странное ощущение — это в самом деле производит физиологическое ощущение. Как будто стоишь лицом к лицу с чем-то, но не можешь через это пройти. Странное, странное ощущение. Его можно распознать.

Что ж, это по сути дела основное, что должно находиться в равновесии в правильном образовании. Что бы еще не говорилось об этом — это основное, что должно находиться в равновесии. Существует много очень специальных моментов, существует много странных, и очень умных, и очень правильных, и очень положительных, и очень практичных сторон у всего этого. Но образование должно быть делательностью по передаче мысли или действия от одного существа к другому таким образом, чтобы не свести на нет и не воспрепятствовать их использованию. И это почти все, что можно сказать об образовании. Можно добавить к этому, что оно, следовательно, позволяет этому другому парню размышлять о предмете и развивать его. Ему нужно быть способным размышлять о предмете и совершенствовать этот предмет.

Другими словами, он понимает эту идею, которую вы ему дали, и она применима только к обоям [см. далее по тексту]. Вы дали ему достаточно основ и тому подобного, и вы сказали ему, что это применимо к обоям. И в один прекрасный день, глядя на миниатюру, он говорит: “Ради всего святого, это также применимо… именно для этой работы, которую я делаю… тот другой принцип применим к миниатюре”.

Я дам вам один пример — как раз сейчас подумал об одном, экспромтом. Фотообои* ни в коем случае не нужно фиксировать, пока они не будут действительно собраны на стене — если вы собираетесь фиксировать фотообои. Так вот, я могу представить, какая ассоциация возникла бы у парня в башке, если у него были какие-то трудности в создании миниатюр. Предположим, по той или иной странной причине явился кто-то и захотел, чтобы он сделал миниатюру на слоновой кости. Что ж, это выполнимо, вы можете это сделать. Так вот, если он знает приемы работы с фотообоями, и знал много другой работы, и диапозитивы и тому подобное, то тогда он также знает, где найти, как приготовить эмульсию (одну из основных эмульсий, которую делают из яичного белка или чего-то такого), знает, в каком учебнике это найти; он наверняка легко справится со всем этим вместе взятым, и кроме того, он также будет знать, что, конечно, лучше их не фиксировать, пока они полностью не закончены. Другими словами, информация в голове этого парня — свободна. Она гибкая, он может ей пользоваться. Она не вбита в его голову наперекосяк, так, что она просто ассоциируется только с одной вещью.

Образование не должно давать людям технологию таким образом, что технология будет для них бесполезна. Они должны быть способны думать с ее помощью. Вы должны помнить, обучая инженера в университете всему, что нужно знать о ядерной физике, что всего лишь через десятилетие или около того, благодаря капиталовложениям правительств и другим вещам (поскольку это очень разрушительно, мы знаем, что правительства будут особенно охотно вкладывать огромные средства), что эта область изменится. И мы собираемся учить его всему тому, что нужно знать в этом предмете. Так вот, можно сделать из него просто технаря для обычных, заурядных, обыденных действий по снятию показаний измерительных приборов; или обучить его современной технологии или современной теории как библейскому факту; или обучить его таким образом, чтобы он мог бы мыслить в этом предмете. И единственное честное действие — это обучить его таким образом, чтобы он мог мыслить в этом предмете, потому что это развивающийся предмет, и тогда человек не станет музейным экспонатом через десятилетие. Если сделать что-то другое, то он станет музейным экспонатом. В конце концов, правительства занимаются тем, что швыряют деньги налево и направо, в огромных количествах, на развитие атомной промышленности и тому подобное. У них есть ребята, занимающиеся чистой математикой, и ребята, занимающиеся тем, и ребята, занимающиеся этим.

Мне дела нет, что они там говорят — я всегда начинаю подозревать что-то. Они говорят, что “прекращено производство урана 235”, а затем к этому добавлено следующее предложение. Мы принимаем это — да, они прекращают производство урана 235, мы покупаемся на это. Так вот, есть еще “потому что”, от которого вы вздрогнете: “потому что он уже имеется в количестве, достаточном для того, чтобы удовлетворить все возможные потребности на следующие 500 лет”. Вот оно, это “потому что”. Первое предложение, порядок. Хорошо, да, они собираются прекратить развитие его производства, но их “потому что”? Может быть это и так, но мы на самом деле так не думаем. Они открыли что-то еще. Они открыли что-то, что делает уран 235 чем-то вроде гетр* на пуговицах прошлого сезона, и, конечно, они не собираются предавать это огласке.

Каждый раз, когда кто-то раскрывает один из таких секретов, государственный секретарь (или кто-то в этом роде) Соединенных Штатов поспешно садится в самолет, чтобы рассказать последние атомные секреты Хрущеву (я не думаю, что это его работа, но это то, чем он в последнее время занимается). Этот тип, он утаптывает землю, расхаживая туда-сюда, вокруг да около, и вопит о том, и вопит о сем. Каждый раз, когда кто-то воровал страшно разрушительные секреты, вроде этой истории с Фуксом*, это приводило к невероятной судороге внутри правительства, выражавшейся в требованиях “изобрести что-то новое, что-то лучшее, что-то, что еще не украли”. И лучшее их средство против шпионажа не политическое, потому что их от этого воротит. Лучшее средство против шпионажа — это просто быть впереди.

И вот, я представляю себе: бедняга, который как раз сейчас получает образование в Бирмингеме* в области ядерной физики, возможно, уже на 10-15 лет отстал от жизни. Он, может быть, выйдет из университета и будет выглядеть очень умным, и он скажет: “Хорошо, теперь берем рига-бонги”.

А ребята, которые там работают, говорят: “Чего? А, да-да. Мы это помним. Историческая вещь была…”.

Это был его последний курс — о рига-бонгах. Оооо! “Ну, а что же вы, ребята, делаете?”. “Э, ну, у нас сейчас нет времени, но вон там в углу куча учебников. Это наши недавние разработки”.

Что ж, образование, следовательно, чтобы подготовить этого парня к жизни, должно подготовить его к такой атмосфере действия. Оно должно подготовить его к тому, чтобы думать. В то же время его должны научить, что дисциплины — это дисциплины, и действия — это действия, но его должны научить и думать одновременно с этими действиями, и улучшать эти действия, и выполнять их до полного и окончательного завершения. Это необходимо делать. Это тот еще фокус — учить кого-либо, с одной стороны тому, что это точная дисциплина, а с другой стороны — тому, что вам нужно относиться к ней свободно и гибко. Тот еще фокус.

Что ж, вы осознаете, в чем трудность. Вы стараетесь создать практика, который применяет это, добиваясь результата, который может добавить ту дополнительную остроту, ту дополнительную маленькую изюминку, которая еще больше продвигает это. Другими словами, он способен быстро соображать, и — поэтому он не устареет. Дайте ему все это, и он не устареет. Что ж, это тот еще фокус.

В действительности это требуется в Саентологии как нигде в другом месте. И любой, кто обучается Саентологии, испытывает значительное напряжение и стресс из-за этих различных факторов. У вас безумно развивающийся предмет, он превосходит ожидания, которые были (ожидания в отношении него растут), и который уже поднимается над всеми прошлыми ожиданиями, и сейчас он по-прежнему развивается, и уровень того, что от него ожидается, неизменно растет. Я имею в виду, что все больше и больше открывается того, что больше и больше расширяет кругозор.

Поэтому образование в Саентологии становится намного более уязвимым местом, чем в любом другом аналогичном предмете, и это очень тяжело. Это очень тяжело. Вот почему я поставил перед собой задачу выяснить, каковы эти различные вещи, которые нужно поддерживать в равновесии, и что вы делаете, и как можно поднять кого-то до состояния, в котором он сможет изучать эту вещь без особых инцидентов и расстройств?

И каковы же тогда уязвимые места образования? Конечно, образование — это предмет, который никогда не был проработан. Нет даже определения, такого, как я вам дал только что, минуту назад. В школе не работают на основе какого-либо определения. Что ж, это чудесно, потому что в какую беду вы попадаете, если читаете абзац после чего-то, определения чего не знаете? Вы попадаете в беду немедленно, мгновенно и сразу же — в катастрофу. Так вот, система образования страдает от этой беды с того самого момента, когда она начала заниматься тем, чему никогда не давала определения. Это основное, что неладно в системе образования.

Давайте отличать друг от друга тех, кому дают образование, и тех, кого обучают. Давайте обозначим здесь такой оттенок различия, а затем давайте возьмем школьную технологию и поймем, что школьная технология действительно существует, и что человек обладает ей уже достаточно долгое время — но она не обязательно имеет много общего с технологией образования, которая до сих пор была относительно неразвита. Таким образом, нет оснований считать, что кто-то получает образование, только потому, что он ходит в школу.

Однако, вокруг школы накручена ужасающая технология. И успех любого преподаваемого предмета пропорционален тому, насколько он сохраняет разумное равновесие между своей значимостью и своими действиями и массами, связанными с ним. Вот что такое разумно уравновешенный предмет. И здесь может произойти странный резкий переворот, когда человек действительно может думать, что он занят делательностью, в то время как на самом деле он будет занят значимостью, потому что эта делательность никогда не будет применяться.

И можно действительно заниматься значимостью, которая на самом деле является делательностью — если посмотреть с другой точки зрения, естественно. Если это может перевалиться в одну сторону, то это наверняка может перевалиться и в другую. Можно заниматься значимостью действия по созерцанию. И это не менее глупо, вы понимаете? Это слишком глупо, чтобы как-то особенно расписывать.

Но что такое значимость действия? Что ж, если человек придавал ужасно большую значимость всему на свете, конечно, можно переработать значимость в своего рода образовательный предмет. Понимаете? Таким образом, сама значимость изменяет свои свойства и становится делательностью. Звучит глупо, но это правда.

Я теперь говорю об “эксперте по искусству девятнадцатого века”. И есть ребята, ужасно хорошо устроившие на основе этого свою жизнь — что и есть конечный результат образования. В конце концов, мне все равно, сколько среди нас коммунизма. Парень живет за счет того, что является ходячим словарем — эксперт памяти по тому или иному предмету. Он знает все формулы, которые нужно знать в отношении красок. Он никогда не смешивал ни одной краски, он не знал бы, что делать, если бы вы показали ему банку краски, на самом деле ему отвратителен ее запах — его от нее просто тошнит — но он сидит там, в маленькой кабинке, и является экспертом по краскам. Таким образом, его значимость стала его делательностью. Это совершенно допустимо: в обществе так бывает.

Так вот, кто-то пишет ему письмо и там говорится: “Дорогой эксперт Джонс, мы работаем с формулой лиловато-красного и янтарно-желтого. Не могли бы вы снабдить нас фоновой музычкой к этой самой краске?”.

И он говорит: “Ну, эта краска первоначально использовалась на берегах Тирренского моря*, и тому подобное, а тамошняя янтарно-желтая отличается от чьей-либо другой янтарно-желтой”, — и он продолжает, и продолжает, и продолжает.

И на том конце практик бросает взгляд на это все и говорит: “Эй, не удивительно, что она не красит! Их янтарно-желтая была другая. Это другой тип янтарно-желтой. Это русская янтарно-желтая, а русская янтарно-желтая, в ней ужасно много пчелиного воска”, или чего-то, что бы там ни было. “Ага, эта краска требует воска”. Так что шлепнем туда воска. Здорово, теперь она красит.

Но у того типа не имеется представления о применении этого к чему бы то ни было. Если он наговорил достаточно много об этом, то кто-то, кто делает эту вещь, знаете, мог бы взять из этого какую-то разумную мысль. Поэтому существуют эксперты.

Есть парни, вроде Эйнштейна. Он сидел-сидел, да и создал чудесное нечто. Вся его делательность состояла из значимости. Он вычислял, и вычислял, и вычислял, и вычислял, и вычислял, и завычислял всех насмерть. Но он дал, конечно, толчок ребятам. В попытке понять Эйнштейна возникло больше математиков, чем в попытках понимания любого другого человека, работавшего когда-либо. А странность всего этого в том, что в его работе могло ничего и не быть. Это похоже на идиотизм — кто-то приходит и говорит вам, что скорость света — с, и что она никогда ни насколько не меняется. О чем он говорит? Какой свет? Что ж, я даже не думаю, что он говорит о том, что это свет между 3600 ангстремами* и 5600 ангстремами. Я не думаю, что у него это определено. Он просто сказал “скорость света”. Ну, это здорово! Он имеет в виду тот свет, который мы обычно видим как свет? Свет — это на самом деле световые колебания, которые вы видите. По определению, это и есть свет. Тогда он, должно быть, имел в виду этот свет, видимый свет. Здорово. Я рад, что он это сделал, потому что после того как свет проходит через призму, он больше не движется со скоростью с.

А, что вы говорите? Он не мог бы больше двигаться со скоростью с по той простой причине, что он выходит из призмы с разными скоростями. Иначе вы никогда не получили бы спектр.

О да. Но теперь речь идет только о длине волн и только об амплитуде волн и такого рода вещах, и вот почему волнам удается огибать углы. Нет, боюсь, это тоже не может быть правдой. Скорость должна меняться, потому что, если вы когда-нибудь видели солдат во время перестроения, парень во внешней шеренге идет быстрее, чем парень во внутренней. Вы когда-нибудь это замечали? Так вот, чтобы преломиться и выйти веером, как он выходит из призмы, свет должен как-то менять свою скорость.

Но поскольку все совершенно ослепли, и поскольку Эйнштейн сказал совершенно обратное, теперь у них должна была быть какая-то странная идея, и на самом деле, вам, может быть, интересно будет это узнать, они в конце концов упразднили свет. Я подумал, что это было страшно мило с их стороны.

Они теперь додумались до того, что свет — это только нечто производимое глазом при передаче в мозг, и в действительности его нигде не существует. Вам на самом деле это говорят, этому учат прямо сейчас. Я думаю, было бы просто классно, если бы этот парень не читал учебника по психологии перед тем, как написал этот — я был бы более счастлив по этому поводу. Что-то неладно со всем этим по той простой причине, что колебание есть колебание. Я не знаю, с чего бы это примешивать к этому психологию. Это влияние Локка* и Юма* — этих старых типов.

“Если был звук…”, — Декарт*, да. “Есть ли в лесу звук, если там нет никого, кто мог бы его услышать?”. Ну для чего они самих себя загоняют в эти тупики? Ведь на эти вопросы легко найти ответ. На них очень легко найти ответ. Они не знают роли тэтана, потому что они его не поняли. И, конечно, он — самая дикая, недостающая переменная во всех их уравнениях.

Что ж, хорошо. Итак, тэтан строит вселенную. Теперь, разумеется, он может ее познавать. Вы можете познавать то, что построили, значит, должна существовать такая вещь, как свет. Все зависит от того, как на это смотреть, и с точки зрения какой науки об уме смотреть на это, делать ли по этому поводу громкие публичные заявления или нет. Этот идиотизм может дойти вот до чего: “Что ж, света не существует, потому что вас нет. Если бы вы были, тогда свет не мог бы быть. Потому что, если свет действительно проходит через зрачок и возбуждает в мозгу разные ощущения, известные как цвет, и тому подобное — но если эти вещи не существуют на самом деле, тогда, конечно, вне вашего черепа вообще ничего не происходит. Вне вашего черепа ничего не происходит”. Это звучит как: “Повар никогда не сможет съесть торт, который он печет”. Это призыв к полной интроверсии. Вы следите за моей мыслью, да?

Поэтому, если нам надо устроить спор о том, что “Если дерево падает, есть ли там звук, если там никого нет?” — если мы собираемся устроить спор такого рода, тогда давайте устроим настоящий спор вроде “Может ли повар испечь торт и съесть его?”.

Нужно подняться выше, до роли существа в этой вселенной, или тэтана. Вам нужно освободиться от опьянения идеей “Большого тэтана”. Вы следите за моей мыслью? “Большой тэтан создал свет, а ты можешь только познавать свет, и ты не должен делать со светом ничего, кроме как познавать его, следовательно, ты, браток, полное следствие. Приляг и отдохни”. Улавливаете, как делают такие фокусы?

В области образования вы обнаружите, что очень безопасно двигаться вперед от основной предпосылки или основного предположения, и объяснять очень четко, от какого основного предположения вы двигаетесь, и затем не пытаться распространить это предположение на тысячу различных вещей.

В физике есть предположение о сохранении энергии. Ладно, пусть говорят об этом громко и отчетливо, и затем пусть не говорят о сущности массы. Потому что они просто начали с сохранения энергии, они не сказали ничего о массе. Но теперь они стараются приплести массу, утверждая, что масса — это просто большое скопление энергии. Почему они это сделали? Потому что их основное предположение — это сохранение энергии. “Энергия не может быть ни создана, ни разрушена никем — в особенности тобой”. Понимаете, это основное предположение физики. Таким образом, это, естественно, энергия.

Что ж, это не сохранение пространства, не сохранение времени и не сохранение массы. Таким образом, теперь все, значит, должно стать энергией, потому что они начали со своего основного предположения. Они сами не видят того, с чего начался их предмет, и, следовательно, где он провалится. Он вскоре исчезнет. В ту секунду, когда появится то, что не является энергией, оно выйдет за пределы основ конечной физики, и это все, что с ней неладно, потому что они начали только с энергии. Поэтому они не придут ни к чему, кроме энергии.

Нам это не грозит. Мы начинаем с существа — с вас, тэтана. Мы можем доказать, что вы, создание, как тэтан, существуете. Мы можем доказать это, можем сделать так, что вы окажетесь позади своего черепа, и сможете обходиться без тела. Поэтому вы — не тело. Это очень просто. Мы не делаем этого слишком часто, и нам не нужно, чтобы вы это делали как одно из упражнений на занятиях, но это действительно происходит и это действительно работает. Хорошо. Мы начали с основного строительного блока вселенной — тэтана. Что ж, здесь мы твердо стоим на земле, но, конечно, сделав это, мы теперь вышли за рамки всех прошлых основных предположений, которые лежат в основе наук.

Стараясь передать эту идею, мы сталкиваемся со всеми предрассудками. Мы сталкиваемся со всем, что было в истории человечества, со всеми людскими горестями прошлого, практически со всем на свете. Следовательно, мы можем двигаться только в направлении процессинга. Мы не можем идти в направлении умножения теории и философии вселенной, потому что единственный путь, действительно ведущий нас к победе — в направлении процессинга, который позволяет справляться и делать что-либо с индивидом, потому что индивиду нельзя дать образование, когда он находится в деградированном состоянии. Понимаете, это элементарно. Так что, к несчастью, мы должны знать обо всем, что надо знать, и знать это лучше, чем кому-либо приходилось знать раньше, в особенности об образовании, потому что [в противном случае] мы не сможем преподать кому-либо, как это делать [давать людям образование].

Вы имеете дело с очень жестким предметом. Это очень простой предмет. Вы имеете дело с очень жестким по существу предметом в Саентологии, который был сделан настолько простым, насколько это возможно. И мои усилия по изучению процесса учебы в последние несколько месяцев были посвящены тому, чтобы сделать это еще проще.

Что ж, я не сказал вам в этой лекции очень много такого, что вы можете использовать, но сказал вам кое-что, с чем вы могли быть в какой-то степени знакомы по наблюдениям.

Допустим, вся школьная система страны со злым умыслом дала всей молодежи нашей страны неправильное образование. Они доживут до момента, когда они не смогут принимать информацию. У них начнется война, и враг пошлет им депешу: “Мы собираемся напасть завтра утром”, — но они не смогут принять эту информацию. Она будет у них, такая простая и ясная, но все они будут спать, и всех их перестреляют в клубах дыма и пламени, и со страной будет покончено. Это становится reductio ad absurdum* [сведение к абсурду] неспособности наблюдать что-либо, неспособности воспринимать что-либо, неспособности понимать что-либо и иметь с чем-либо АРО, что выглядит, по-моему, как “смерть тэтана”.

Таким образом, мне кажется, что существует большая доля сходства между неправильным образованием и аберрацией. И еще мне кажется, что очень много труда можно было бы вложить в эту область в плане избавления людей на низших уровнях от аберраций. Приведу вам пример, просто экспромтом: “Скажите мне…”, это не будет повторяющимся процессом, но: “Скажите мне слово, которое вы не поняли в этой жизни”. А затем пусть парень пойдет и прояснит его. Я думаю, у вас было бы много интересных исцелений. Многие из личных проблем человека развеялись бы, как дым.

Но здесь, лишь в этом другом предмете изучения, изучения учебы как предмета, человек идет вперед по совершенно новому пути: по линиям освобождения на низших уровнях и терапии на низших уровнях, которые выглядят очень многообещающе, они выглядят очень многообещающе.

Но главным образом я заинтересован в том, чтобы вы, люди, проходящие профессиональное обучение Саентологии, знали что-то об этом предмете. Я заинтересован в вашем обучении прямо сейчас, когда вы существуете. И я стараюсь сделать его настолько простым для вас, насколько это возможно, и научить вас об этом кое-чему.

Большое вам спасибо.