Рад приветствовать вас на этом конгрессе в Финиксе для тех, кто занимается Дианетикой и Саентологией.
Прошло почти два года с тех пор, как мы проводили конгресс здесь, в Финиксе. На нем присутствовало шестьдесят человек, думаю, примерно столько, и сегодня мы его переплюнули. Перед нами стоит несколько целей. Название первой лекции –
«Цели Саентологии», но давайте сперва разберемся с целями этого конгресса.
Так вот, может быть, это невозможно, понимаете… Среди вас может быть около 80 процентов тех, кто не… но во время этого конгресса я постараюсь сделать вас Клирами. Просто… просто… [Аплодисменты. ]
И будем надеяться, что потом нам не придется говорить: «Что ж, во всяком случае мы очень старались». [Смех.]
Но в СРП 8-К… и у нас еще припасено несколько маленьких трюков… есть техники, которые сводят Дианетику и Саентологию к процессу «Прямого провода». Фантастика, не так ли? Все эти годы… и вдруг вы можете делать это по «Прямому проводу». Вам даже не надо задавать правильный вопрос. Даже если вы достаточно часто будете задавать неправильный вопрос, то преклир все равно станет Клиром. [Смех.]
Чуть позже в этой лекции я расскажу о формулах и аксиомах, которые лежат в основе этого материала, но прямо сейчас нам лучше всего просто заняться самим материалом.
И самое первое в нем — это сама Саентология и то, что она делает, что она пытается делать, что она надеется сделать и каковы ее цели.
На самом деле цели Саентологии — это ваши цели. Это процесс, с помощью которого вы можете реализовать свои цели.
Ваши цели на самом деле не очень сильно отличаются от целей другого человека, они не будут для него очень необычными. Все они разные. Один человек хочет быть трамвайным кондуктором, а другой хочет быть художником. Но что они делают, они оба? Они пытаются жить, пытаются быть счастливыми, помогать ближним.
По сути, только это они, вообще говоря, и пытаются сделать. Когда они становятся чрезвычайно аберрированными, когда другие люди достаточно часто говорили им (и когда они сами достаточно часто говорили себе), что они больше не способны достичь своих целей или что эти цели нежелательны или недостижимы, человеку приходится разыгрывать все это для себя самого, приходится обманывать себя и остальных, приходится притворяться, что он один-единственный, кто существует, и что он не может допустить товарищеских отношений между другими людьми и самим собой. Так что ему становится очень одиноко, что, как кажется, само по себе происходит из невозможности доверять другим людям, или из того, что другие люди «ни на что не годятся» (в кавычках), или из того, что АРО само по себе оченьнежелательная штука. И он считает, что эта вселенная — ловушка. Он считает, что у него самого нет вообще никакого будущего. Все это на самом деле происходит из-за того, что человек теперь убежден, что он не может выживать.
Индивидуум, который знает, что он не может выживать, очень опасен. Даже крыса, загнанная в угол, начинает сражаться. Когда индивидуум знает, что его загнали в угол, точно так же, как и крыса, он начнет сражаться. И что самое важное, зачастую он будет и действовать как крыса.
Ужасно в этом то, что он не может не выживать, именно это он скрывает от самого себя. Он просто не может делать ничего другого, кроме как выживать. Это чудовищно, не так ли?
Если вы перестанете думать о восемнадцати миллионах тысячелетий, которые вам еще предстоят, и о том, что на их протяжении вы будете выживать каждую секунду, нравится вам это или нет, вы, как и все остальные, начнете придумывать способы, средства и причины, чтобы убедить себя в том, что вы не можете выживать. Естественно, не выживать — очень желательно, ведь если вы будете выживать так долго, то вам станет ужасно скучно.
Я как-то одитировал преклира, который был в скуке на протяжении восемнадцати тысяч лет. Я начал проходить с ним скуку и открыл нечто очень интересное. Этот преклир неизменно сбегал от одитора в каждой сессии, он просто вставал с кушетки и уходил, как только они хотя бы смутно задевали скуку или как только ему становилось скучно.
Так что мы взяли гвозди подлиннее и большой молоток и прибили его к кушетке, [смех] поставили в дверях часового с обрезом и прошли с ним скуку.
На самом деле я бы скорее предпочел приручать дикую кошку, чем проходить скуку с человеком, у которого со скукой полная беда. Это опасно. Он выставляет когти. Появляется ужасное, отвратительное ощущение, будто в любой момент он может порвать все в клочья или расплавиться и превратиться в какую-то жуткую клейкую массу или что он просто не может, не может, не может, не может это вынести. И вдобавок ко всему, конечно, он не может это вынести.
Суть в том, что сама скука может казаться большим врагом, чем страх. Если страх был вашим врагом, то это был страх скуки.
Вот почему люди смотрят телевизор. Они делают практически что угодно, даже смотрят телевизор, чтобы уберечься от скуки.
Здесь мы имеем дело с тем, что человек жаждет стать следствием. И, что более важно, вы имеете дело с его жаждой быть совершенно мертвым, когда он мертв.
Человеку должно быть даровано право быть мертвым, когда он мертв. Если бы вы пошли и… навскидку вы можете подумать, что если бы это было нашим предвыборным лозунгом, знаете, если бы мы организовали кампанию по всей стране, то мы не получили бы голосов. Позвольте вас уверить, что за это отдали бы больше голосов, чем за президента.
Когда человек мертв, позвольте ему быть мертвым. Все будут довольно странно реагировать на этот лозунг, они скажут: «Это глупо. Это отвратительно… это очень странный лозунг. Но знаете, в этом есть какая-то правда, я уверен».
Вот какой-то парень, он уже не выглядит очаровательно, дамы больше не находят его привлекательным, он в ужасном состоянии. Его переехал грузовик и превратил его ужас во что, у него теперь нет ног или что-то в этом духе. О, его тащат в госпиталь, дают наркоз и штопают его. И говорят: «Ты будешь жить, парень». Они думают, что для него это прекрасная новость.
В Саентологии уже не раз случалось, что индивидуум приходил к саентологу, экстериоризировался… замечательно, стабильно экстериоризировался с хорошими восприятиями МЭСТ-вселенной… а его тело было в весьма плачевном состоянии… и после сессии он приходил домой, а через два или три дня был совершенно мертвым. Это странно, не так ли? Можно было бы предположить, не подумавши, что то, что излечивает людей, конечно же, сделает их живыми. Это не так. То, что излечивает индивидуума… то, что излечивает индивидуума, — да, прекрасно, это позволит ему жить. Но что такое индивидуум? Разве тело и есть индивидуум?
Так как тела на рынке стоят довольно дорого, тела на рынке в эти дни стоят вполне прилично… небольшие отличные, практичные, экономичные похороны стоят шестьдесят три доллара. Очень много денег требуется, чтобы провести человека через колледж и так далее. Рыночная цена тела очень высока.
Но рыночная цена индивидуума очень, очень низкая. Ему вообще нечего продать. И поэтому он начинает менять тела. Что ж, вы, одитор, делаете что-то для этого индивидуума, и он внезапно обнаруживает, что у него — у него самого — есть некоторая рыночная ценность. Он наконец-то кое-чего стоит, причем ему не надо везде таскать за собой тело, или он может заполучить тело, и мы получаем совершенно логичную последовательность: он приводит тело домой и — тцк! – приканчивает его.
Такое случалось несколько раз, и просто из подлости, жестокости, которые я время от времени проявляю, я вышиб из преклира, который действительно собирался пойти домой и прикончить тело… в одитинге я устранил его желание так поступить.
Жестокость. Время от времени у меня бывают вспышки жестокости. Они просто появляются. Я вижу кого-то и говорю: «Он что, хочет умереть у меня на руках? Он собирается умереть прямо тут, у меня в офисе? Я его экстериоризирую, а он потом прикончит тело? Э, ну уж нет!»
Так что я убираю его желание прикончить тело, понимаете, и он уходит домой.
И иногда он живет еще очень долго.
Похоже на полный бред, правда? Если бы обычные люди услышали мои слова, они бы сказали: «О боже, о боже, что… что здесь происходит? Это самые странные речи, которые мы слышали за долгое, долгое время, и с этим надо что-то сделать».
Тем не менее человек идет дальше и слушает преподобного Сухоложкинса в Первой Методистской церкви или где-то в этом роде, и тот говорит: «Бог тебя ненавидит, но на самом деле он тебя не ненавидит, потому что он тебя любит, ведь Христос умер за все твои грехи, и тебе прощены все твои грехи, ведь Христос умер за них, вот почему тебя за них теперь наказывают». [Смех.]
И человек не видит в этом ничего странного. Он очень внимательно слушает и решает, что он озарился светом просвещения. Может быть, он и озарился, но то же самое можно сказать и о сгоревшей спичке. Она тоже озарилась.
Главная трудность человека с глубокими религиозными убеждениями заключается, например, в том, что религия должна спасти его душу и от него тоже ожидает, что он спасет свою душу.
Время от времени вам будет попадаться преклир в довольно паршивом состоянии, который будет говорить: «Мой тэтан». Он скажет: «Мой тэтан вон там». Это очень интересное высказывание. «Мой тэтан вон там». Это будет все равно, что он скажет: «Я вон там».
Вы говорите: «Нет, нет, вы не там. Вы прямо там, где вы есть».
«Нет, я не там, где я есть. Я с другой стороны комнаты от того места, где я есть, вот где я».
Вы подумаете, что с ним что-то не в порядке, не так ли?
Предположим, вы заходите в страховую контору, а ее начальник настаивает, что он находится в дальнем офисе в то время, как вы говорите с ним, сидя за его столом, но он все время твердит: «Нет, я в дальнем офисе». Вы подумаете, что это очень странно.
У человека, который постоянно говорит «мой тэтан», на самом деле продолжается эта драматизация под названием «моя душа». «Я спасу мою душу любой ценой, и я не позволю ей гореть в вечном пламени», — чем бы она ни была.
Видите, это странно. Он отождествил себя с порцией энергии. Он отождествил себя с набором символов. И он сделал это настолько сильно, что у него больше нет представления о себе самом. Идея о себе самом пропала. Что-то вроде того, что он — это тело, имя — почти что угодно: армейский жетон, набор отпечатков пальцев у Федеральных бравых ребят в Вашингтоне. Есть множество категорий, которые говорят ему, кто он есть, но ничем из этого он не является. Кто же он? Он является собой. И в качестве себя он мертв, если у него нет никаких мечтаний для себя именно как для себя. И он жив настолько, насколько у него есть мечты и цели для себя именно как для себя.
В Саентологии у человека есть возможность открыть самого себя. И это должно быть его первой целью.
В наши дни открыть самого себя очень просто. Есть несколько «неподдающихся пятерок», которые не верят, что это на самом деле правда. Такой человек видит логику в том, что мы говорим. Он видит красоту логики и полностью согласен с тем, что такое положение дел очень желательно, но в то же самое время он просто не может быть в метре позади своей головы. Что ж, этого не слишком трудно добиться при помощи современных техник. Суть в том, что индивидуум при этом избавляется от многих, многих заблуждений. И большая часть этих заблуждений — это имя, тело, то и это. У него есть цели для чего-то другого, но у него нет целей для себя самого.
Вы можете сказать это кому-то, и для него это будет очень грустным. Он мог бы сказать… ну, жил-был маленький мальчик, у него были цели для папы, и для мамы, и для всех остальных, но у него не было вообще никаких целей для себя. Он не знал, куда он идет. Вряд ли он знал, что он вообще здесь. И что бы он ни делал, он делал это для кого-то еще, и не было ничего, что можно было бы сделать для него. Вы только что приблизительно описали тэтана.
Термин «тэтан», конечно, произошел как математический символ… произошел от математического символа… это усилие найти точное слово, которое будет описывать нечто очень конкретное — единицу бытийности, которой и является индивидуум.
Тэта – это греческая буква. Вы знаете математиков: они не могут говорить по-английски, поэтому они используют греческие символы. И математики давным-давно начали использовать букву «тэта» как символ. У греков она обозначала мысль. Так что у нас есть тэта — мысль, математический символ, — и затем мы просто делаем из нее тэтана. Мы получили то, что могло бы сразу же описать… на самом деле это слово не описывает ни душу человека, ни привидение, ни духа, ни святого, ни бога, ни индивидуума, ни существо. Это одно из таких замечательных обобщающих слов. Почему? Потому что это слово обозначает единицу, производящую энергию и пространство, — единицу, которой является сам индивидуум.
Доказательство правильности любой такой техники целиком зависит от способности как следует справляться с проблемой. Доказательство, таким образом, зависит исключительно от того, может ли индивидуум… и будет ли всякий индивидуум… реагировать на технологию, которая позволяет ему экстериоризироваться и внезапно оказываться снаружи и глядеть на свое тело с огромной уверенностью, абсолютно точно зная, что он — это не его тело, и удивляясь, как, черт возьми, он туда попал.
Что же, это было бы доказательством. Правда ли то, что тэтан — это индивидуум, или это просто какая-то делюзия, в которую человек попадает и сражается с ней? Нет никаких сомнений, что это не что-то подобное… вы не станете класть тут, на сцене, брикет мороженого и затем пытаться убедить всех в том, что это лошадь. То есть вот на таком уровне вы проводите демонстрацию. Брикет мороженого — это не лошадь. Индивидуум — это не тело. Это совершенно очевидно. И индивидуум, которого одитируют, чтобы он не стал телом, после первого же короткого периода одитинга превосходит все цели всех психотерапий прошлого. Мы не интересуемся психотерапией, потому что мы можем превзойти ее цели. Я хочу сказать, психотерапия
– это как игра в кубики. Пфф. Давайте займемся чем-нибудь интересным.
Вы говорите о разуме, о человеческом разуме. Честно говоря, я не думаю, что он существует. Это хороший мокап… чудесный мокап.
Я знал одного парня, который чуть не покончил жизнь самоубийством из-за того, что провалился на экзамене по психологии. На его экзамене по психологии ему надо было назвать различные части мозга, ни больше ни меньше. Он знал их все, он знал каждую из них, он сел, чтобы записать все их названия, и, что бы вы думали, в тот момент они просто вылетели у него из головы. Это один из самых ловких трюков.
Если бы вы были знахарем, живущим на берегах Замбулы, и хотели бы привести ваших соплеменников в замечательно негодное состояние, чтобы потом они делали «зинг» всякий раз, когда вы говорите «зинг», и делали бы «зам» всякий раз, когда вы говорите «зам», — если бы вы хотели это сделать, то вам нужно было бы просто изобрести что-то вроде психологии: дайте названия частям человеческого мозга, чтобы знать, о чем думает человек. Ой-ой-ой-ой-ой. Вы хотите сказать, что нужно интериоризировать или интровертировать все внимание индивидуума? Разве это не то же самое?
Ладно. Пусть он взглянет на тело, поместит свое внимание на это тело, удерживает свое внимание внутри тела, и пусть он как следует там застрянет. Пусть он там очень накрепко застрянет. Так что однажды кто-то привезет его в больницу, положит на операционный стол, отрежет ему руку и ногу, склеит его расквашенный нос, выбросит все его зубы в мусорную корзину, подлатает и заштопает его, сделает несколько пластических операций, чтобы он был похож на уродца, и скажет: «Ладно. Теперь ты должен жить».
О! О, нет. Не поступайте так ни с кем.
Давно на траке было одно общество, в котором никто не мог умереть. Они использовали каждого. То есть их хирургия была очень хороша, их электроника была очень хороша. У кого-то вдруг больше не сгибался какой-нибудь сустав, они вспарывали его и вставляли туда маленькие моторчики. Чудесное общество.
Но нет, вы могли бы интровертировать кого-то так сильно, чтобы он действительно застрял. И если бы он на самом деле не знал, что он там, если бы он просто защищал тело и знал, что в действительности он не владеет своим телом, что тело пришло откуда-то еще, что на самом деле оно принадлежит маме и папе, а он просто украл его… если бы он знал все это и застрял прочнее некуда, понимаете, то вы могли бы сделать с ним все, что пожелаете. Знаете, вы могли бы заковать его в кандалы, вы могли бы заставить его двигать блоки для постройки пирамид, вы могли бы заставить его бегать туда-сюда и таскать бутылки с холодной и горячей водой в кают-компанию для адмирала. Он делал бы что угодно.
Что ж, я просто коротко описал службу на флоте в мирное время. Ну да ладно…
[Смех.]
Главный трюк, таким образом, заключался бы в том, чтобы заставить индивидуума деградировать как можно сильнее, чтобы он мог прислуживать как можно более рабски. И конечно, чтобы добиться этого, надо заставить его исчезнуть, а потом как бы появиться в качестве чего-то другого, что заковано в цепи.
В Саентологии вы заставляете самого индивидуума внезапно появиться. Вы заставляете тэтана появиться.
Вы продвигаетесь прямо к этому при помощи техник. Когда вы дойдете до СРП 8-0 (мы не будем работать с ней на этом конгрессе)… она постепенно повышает способности индивидуума до такого уровня, на котором он заставляет что-то на самом деле появиться. Конечно, с этим приходит свобода. И это то, чего у нас не должно быть.
У нас недавно был интересный правитель. Здесь, в Соединенных Штатах, я как-то заметил на монете… я заметил эту голову. Это была его голова, профиль. Довольно крупный мужчина, там был его профиль, я смотрел на него и действительно понял, что десять — пятнадцать лет назад в этой стране был король или кто-то в этом роде. Так что я начал смотреть с исторической точки зрения, что же случилось с Соединенными Штатами пятнадцать-двадцать лет назад. У нас был король… король Рузвельт или кто-то такой. Он был очень интересным парнем. Потрясающе интересный парень. Он учил страну «свободе от».
В этом просто слишком много слов, понимаете? «Свобода от». Давайте просто выбросим оттуда «от». Свобода — это свобода. Это не свобода от чего-то.
В ту секунду, когда вы говорите кому-то, что у него есть свобода от чего-то, вы говорите, чего ему бояться. И в ту секунду, когда вы говорите, чего ему бояться, вы говорите, где ему сдаться и погибнуть.
Позвольте человеку самому решить, где ему сдаваться и погибать, и он получит свободу. Но укажите ему, с чем бороться, и вы не освободите его, вы опутаете его еще большим количеством цепей.
Ладно. Итак, мы экстериоризируем индивидуума, и постепенно, мало-помалу, он понимает, кто он такой, что он такое. Или он узнает это внезапно, как ребенок… вы подходите к какому-нибудь четырех-пятилетнему ребенку, которому в семье приходилось несладко, понимаете, все играли с ним в «не трогай». Главная игра, в которую играют взрослые, — это «не трогай». И вы говорите этому маленькому человечку: «Так, будь в метре позади головы» — и тело ребенка как-то расслабляется.
Вы совершите ошибку, если в этот момент перестанете с ним общаться. Его слышащие точки все еще расположены на теле, вы просто продолжаете и проводите ему процессинг. Это можно проделать с младенцем.
Но в любом случае под конец вы внезапно получите индивидуума, который значительно вырос. Вырос не как тело — теперь этот индивидуум обладает большей индивидуальностью.
В следующий раз, когда папа скажет: «Убирайся отсюда и заткнись!» — ребенок, скорее всего, ответит: «Прошу прощения». [Смех.]
Если вспомнить американскую пословицу о пудинге… чтобы отведать пудинг, нужно для начала иметь пудинг. У вас должен быть преклир, чтобы вы могли проверить это, или у вас на самом деле должно быть тело, чтобы вы могли выяснить, можете ли вы из него экстериоризироваться.
Но доказательство состоит просто вот в чем: работают ли процессы и приводят ли к этому результату? Если приводят, то, ей-богу, мы на верном пути. Я хочу сказать, человек наконец-то находится на верном пути. Ведь все зло человека происходит из усилий человека отказывать человеку в свободе. Нехватка культуры наиболее заметна там, где сильнее всего укоренилось рабство.
А когда люди свободны, они могут совершить очень много. Работа становится удовольствием. Просто справляться с усилием становится очень желательным занятием. И все начинает строиться, мир становится красивее, жизнь для человека становится игрой, а не рабством. И мы получаем другую культуру. Это не та контролируемая культура, которая безнадежно увязла в разбитой колее.
Так что целями Саентологии будут, похоже, любые улучшения, которые могут быть получены от восстановления свободы и идентности самого индивидуума. Это и будут ее цели.
Здесь работает вот что: мы не обсуждаем ваше мнение и мы не обсуждаем мое мнение. Мы не говорим, что человек должен сделать то-то или что техники должны приводить к тому-то. Мы этого не говорим. Говорить такое — совершенно нормально, но это не то, что мы говорим. Мы говорим… вы говорите пятидесяти процентам человечества: «Будьте в метре позади головы, а теперь делайте то-то, делайте то-то, делайте то-то, делайте то-то, делайте то-то» — и внезапно перед вами предстает некто, у кого все в порядке и кто достиг более высокого уровня свободы.
Так вот, мы больше ни о чем и не говорим. Сегодня мы можем делать это с такой вот уверенностью, независимо от того, насколько вы на сегодняшний день обучены как одитор. 50 процентов людей, которым вы это скажете, просто сделают это. Еще 45 процентов сделают это после небольшой работы. Остальные 5 процентов — пристрелите их. [Смех.]
Нет, к счастью, сегодня нам на самом деле не нужно их пристреливать. Не так давно кейсы, которые никак, никак не поддавались, были похожи на лошадь со сломанной ногой. Единственное, что вы могли бы сделать с такой лошадью, — это пристрелить ее. Но в наши дни мы собрали станок для лечения и можем добиться, чтобы лошадь простояла достаточно долго, понимаете, чтобы мы могли ее экстериоризировать.
Проблема с тем, что мы делаем при помощи Саентологии… можно сказать, не с технической точки зрения… а с тем, что мы делаем с этой наукой как с некоторым знанием, которое столь широко охватывает некоторые области, которые человек исследовал очень долго… итак, что мы делаем с этим знанием, — это другой вопрос. Что бы мы с ним ни делали, это делание основывается на том, что при возвращении индивидууму свободы неминуемо появятся определенные результаты. Они неизбежны.
Вы возвращаете индивидууму свободу, и ему больше не нужно притворяться, что он болен. Ему больше не нужно зависеть от многих, многих вещей, от которых он зависел раньше. Его больше нельзя загнать в жалкое состояние ужаса только потому, что кто-то угрожает причинить небольшую боль его телу. Он скажет: «Давай-давай. В роддоме полно мокапов. Я всегда смогу взять себе другой».
Он выходит за пределы силы, принуждения и контроля. Что ж, уже одним этим определяется то, что вы делаете с этими данными.
Широкое использование этих технологий сегодня неминуемо вызовет изменение культуры. Медленно или быстро — это другой вопрос. Это во многом зависит от вас, тех, кто присутствует здесь сегодня… зависит от сотрудников Ассоциации саентологов Хаббарда… случится это быстро или медленно.
Если центральные организации будут твердо стоять на ногах, если их принципы, их этика будут на высоте, если обучение в них будет предоставляться на высшем уровне, если они будут стремиться набрать персонал, одиторов и так далее в наилучшем из возможных состояний, если будет делаться все это… то да, да, это произойдет достаточно быстро. Во всем обществе вы сможете увидеть результаты.
Если же организации будут разбиты на куски, не будут иметь хорошие обслуживающие отделы или если обслуживающие отделы будут воевать друг с другом из-за ошибочной идеи, что кто-то владеет этой информацией (ведь никто не владеет… да, они владеют, вы владеете)… если картина настолько удручающая, если так случилось, если организация разбита на части, никаких услуг, технология чем-то разбавлена, чтобы потешить чье-то самомнение, или что-то еще, — если это происходит, конечно, результаты будут достигнуты не скоро.
Но как бы то ни было, это произойдет.
Так вот, мы можем строить при помощи технологии, или мы можем передать ее фрагменты людям, которые ее не понимают, и они при помощи технологии будут разрушать. Ведь если вы можете реабилитировать свободу индивидуума, зная множество технологий, позвольте вас уверить, что неправильным использованием тех же самых технологий вы можете уменьшить эту свободу.
Вот почему есть некоторая опасность в том, чтобы как бы откинуться на спинку стула и сказать: «Ну, вроде как все должно закончиться хорошо, неважно, будем ли мы делать это правильно. Это не моя ответственность, не моя ответственность, не моя ответств…»
Между прочим, есть такой лейтмотив. Сопровождением для него служат гимны многих обществ. И слова всегда такие: «Это не моя ответственность».
Можно поднять ответственность индивидуума до уровня, на котором он сможет понять, что мы можем достигать собственных целей. Мы можем достичь более масштабных целей для общества. Мы, несомненно, получим цивилизацию, жить в которой будет лучше.
Следовательно, цели Саентологии в такой вот степени являются вашими целями. Что вы хотите делать с тем, что вы знаете?
К счастью, огромным всепоглощающим проклятием, которое наложили на человека, было его чувство враждебности к ближним. Он считает, что есть что-то ужасно неправильное в том, чтобы доверять своим ближним. И мы получаем Александров Македонских и Наполеонов, Гитлеров, Сталиных и Хью Лонгов.
Эти люди, в большинстве своем, пытаются принести пользу своему обществу, культуре, в которой они живут. Они думают, что делают это. Они думают, что они весьма искренни, и в то же самое время играют в эту игру под названием «один-единственный». Они так отчаянно в нее играют, что больше никто не может присоединиться к команде.
Немцы, например, ринулись вперед, утверждая, что они нация сверхлюдей. Это нация сверхлюдей, а все остальные жители Европы — не сверхлюди. И все остальные страны Европы должны подчиняться Германии или быть ее рабами. Исходя из этого, они в конце концов сожгли Гитлера в керосине или бензине. Умерло ужасно много людей, и было совсем не весело.
Понимаете, это единственное, что не в порядке с широкомасштабной войной. В ней нет ничего веселого. Приходится где-то стоять, ждать и скучать. Но это единственное, что не в порядке с войной, — там просто скучно. «Поторапливайся и жди», как мы говорили.
Когда индивидуумом или большими массами людей внезапно овладевает идея о том, что им надо всего лишь сделать рабами весь остальной мир, чтобы другие были счастливы, то возникает хаотичное состояние. Человек может быть счастлив без всего этого. Просто в его окружении это создает чуть больше активности, чем он может легко вынести. Я знаю, что в прошлый раз, когда я пытался остановить снаряды голыми руками, я их просто не остановил. Это тоже расстраивало… я имею в виду, хаотичность.
Вы вручаете куче народа порох и даете им волю… я обычно говорил это своим морякам: вы вручаете куче народа порох или что-то в этом роде и даете им волю, и, знаете, кто-то пострадает! Это потрясающе. Я не знаю, к чему идут эти нации. Они позволяют людям выбегать с винтовками или чем-то таким и стрелять в других людей и так далее, ведь тело просто не может играть… понимаете, у тела только один недостаток: из него получается плохая перчатка кетчера. Из тела получается не очень хороший бронежилет.
Я знаю этих людей, эти офицеры-вербовщики рыщут вокруг и пытаются продать людям идею о том, что благородство — это отличный бронежилет, но это не так. Я его примерял. Однако не позволял никому в меня стрелять, когда я был в нем.
Цели Саентологии могут мудро включать в себя — а могут и не включать — улучшение ситуации в этой анархии наций, которая создает войны… могут мудро включать в себя — а могут и не включать — искоренение безумия. Но мудрость сама по себе бывает двух видов. Одна мудрость служит порабощению, а другая — освобождению. Мудрость можно использовать обоими способами.
На человеке, который знает эти технологии, в значительной мере лежит определенная ответственность. На нем лежит определенная ответственность за себя, и на нем лежит определенная ответственность за тех, кто его окружает. Это не значит, что он должен взвалить себе на спину все общество, пожертвовать собой и страдать вечность за вечностью. Дело не в этом. Мы ни капли не заинтересованы в том, чтобы вы как индивидуумы взвалили на себя всю ношу и все тяготы заботы об этом обществе и так дальше и жили в борьбе с ними. Но мы очень заинтересованы в том, чтобы вы как индивидуумы использовали то, что вы знаете, когда представляется возможность, то есть вы должны использовать то, что знаете.
Вы не должны лезть из кожи вон, чтобы найти неприятности в современном мире. Они сами вас найдут. На самом деле они уже давно знают мой адрес. Я даже сделал так, чтобы моего номера не было в телефонной книге, а потом даже убрал телефон. Но они по-прежнему появляются. Я пытаюсь уделять им столько внимания, сколько могу, живя при этом счастливо, и большинство из вас поступают так же.
Мы в лучшем случае небольшая группа людей, которые знают все это. И единственная опасность этого знания состоит в том, что мы можем остаться небольшой группой людей. На самом деле было бы не очень безопасно знать все это, если бы, скажем, на всей Земле эти знания были бы только у вас и было бы известно, что они у вас есть. Ну, вы думаете… знаете, происходит инверсия… вы говорите себе: «Это будет чудесно и очень интересно, если я буду единственным, кто знает это и может просто творить все эти чудеса, делать это». Вы очень устанете, когда будете одитировать по двадцать восемь часов в сутки. Позвольте мне вас уверить, вы бы очень устали, если бы остались одним-единственным. Это изматывает. Вы бы начали искать кого-то, чтобы рассказать ему, как это делать.
Но есть еще кое-что. Это будет небезопасно… будет небезопасно с точки зрения информации, ведь вы можете уйти из этой жизни и, будучи собой, не суметь сразу же подобрать другой мокап и привести его в состояние общения. Информация будет потеряна. И, учитывая, что очень скоро вы можете оказаться у постели какого-нибудь человека, которого, как вы думали, вы должны были бы вылечить… или вы были в группе, которая пыталась достичь определенных целей, и вы думали, что они должны достичь их, и позволили информации скрыться за пеленой тумана, или вы не хотели использовать ее, или вы скрыли ее, или произошло еще что-то вроде этого… ого, вы почувствуете, что вы лишились всех прав. Понимаете, информации больше не будет.
Намного безопаснее разложить информацию по многим полкам, и тогда, если вы станете рассеянным, отчалите и покинете мокап, вы всегда сможете вернуться и снова найти ее. Где-нибудь на траке рано или поздно вам понадобится эта информация.
Один из современных лекторов по астрономии… кажется, это был Эйнштейн… стоял на кафедре и сказал: «Согласно расчетам, этот мир проживет еще девяносто девять миллиардов лет».
На задних рядах кто-то вскочил на ноги и начал отчаянно, совершенно отчаянно махать рукой, и в конце концов лектор, Эйнштейн, увидел его, и этот парень выкрикнул:
Так вот, мы заглядываем намного дальше. Мы с вами заглядываем намного дальше.
Вы пытаетесь быть мертвым, чтобы спастись от скуки, но зачем же быть в таком состоянии, в котором вам может стать скучно? Мы вернемся к скуке. Цели. Если кто-то думает, что ему может стать скучно и что это ужаснее всего, он будет пытаться принять меры, чтобы этого не случилось. Он сделает почти все, что угодно.
Интересно, что это ложная эмоция. Интересно, что эмоция, которую называют скукой, — это лихорадочное состояние неспособности что-то с этим сделать. Вот и все. Вот и все, что представляет собой скука: неспособность что-то с этим сделать. И индивидуум сталкивается с этим в жизни снова, снова и снова, и он не может ничего с этим сделать, и ему приходится уйти, ведь он не знает, что делать. Это скука.
Когда индивидуум сталкивается со скукой во время одитинга (и вы в этих групповых процессах, вероятно, тоже с ней столкнетесь), что ж, просто прогрызайтесь прямо через нее, потому что скука не из разряда того, что длится вечно. На самом деле, когда вы задеваете скуку, вы проходите «Я не могу ничего с этим сделать, и никто другой ничего не сможет для меня сделать». Это и есть скука.
И когда вы ее задеваете, она уходит. И какова же другая сторона медали? Если скука подобна огромной двери, которая захлопывается перед носом любого человека, который пытается жить… когда он подходит к двери, он интересуется жизнью, интересуется тем, чтобы что-то сделать, интересуется усилиями, которые он прикладывает, а потом ему на ум приходит мысль: «Может быть, я попаду в ситуацию, которая будет мне не по зубам, и я не смогу ничего с ней сделать» — и он отворачивается прочь.
Если вы можете представить широкую реку, которая течет, поворачивая туда-сюда, заливает ущелья и несет свои воды прямо в море, ее мощь огромна… если вы можете представить, что реку внезапно и резко поворачивают туда, где она будет навечно заблокирована, она будет просто стоять там и лениво крутиться, любые обломки и все остальное, что река несла с собой, будут просто плавать там по кругу без цели, и река будет просто стоять там до конца времен и больше никогда не будет бежать к морю… вы получите представление о том, что такое скука.
Что же не дает этой реке бежать к морю? То, что между рекой и морем был воздвигнут барьер, и этот барьер состоит из идеи «Не могу». И когда этот барьер воздвигнут слишком мощно, индивидуум может даже начать двигаться в этом направлении и внезапно получает это ощущение «Я не могу» или «Я буду беспомощен в этой ситуации» — и больше не следует своим целям. Он больше не следует своим планам. А потом ему становится скучно.
Не бывает большей скуки, чем та; которую испытывает ребенок, которому в прекрасный день не позволяют выйти на улицу. Он сидит дома и скучает. Почему он сидит дома и скучает? Почему он скучает? Потому что он не может выйти из дома. Что не позволяет ему выйти из дома? Дверь и мама. Поэтому он не может стать более подвижным, и его протест против этого выражается в скуке. Он сядет и будет скучать. Вы можете даже вспомнить первый раз, когда решили, что вам будет скучно.
Я видел маленького ребенка, у которого почти не было игрушек… но перед ним не воздвигали и барьеров, которые говорили бы ему, что ему нельзя, он не может, не может, не может… он на самом деле сидел часами и просто забавлялся с мячом или чем-то вроде этого, совершенно счастливый, придумывал разные игры с этим мячом, и ему было очень, очень весело, этому ребенку никогда не приходило в голову скучать. И на самом деле он никогда не испытывал очень сильной потребности в товарищах по играм. Был просто счастлив.
Но кто-то приходит и говорит: «Тебе нельзя бросать мяч в эту стену». Он бросает мяч в стену и сразу же получает отпор от вражеских войск, и через какое-то время он решает, что так и должно быть, ему нельзя, он не может, так что он опускается по тону в отношении этого. В конце концов, после того как его восемь раз отшлепали и он опустился в апатию, он больше не бросает мяч в ту сторону. Он начинает бросать мяч в другую стену и ловить его, наконец, и эта стена становится для него потерянной, он опускается в апатию по поводу этой стены. Потом он начинает бросать мяч в третью стену, происходит то же самое. А четвертая стена… четвертую стену он даже не тронет.
Но если он был совершенно здоров и это не случалось с ним слишком часто… если это не случалось с ним слишком часто, то он по-прежнему будет немного играть в мяч. А потом кто-то придет и скажет: «Ты не можешь играть в мяч. Нельзя!» После этого ему будет скучно. Его заблокировали со всех сторон. Нет ни одного направления, в котором он может двигаться. Он должен как бы крутиться на месте, и это проявляется во вздохах, стонах и всем прочем.
Что ж, на следующий день мы даем ему мяч. Он не играет с ним. Он сидит и скучает. Но днем раньше ему было не скучно играть в мяч. Что же произошло за это время?
Нет такого, что человек должен постоянно делать что-то новое через определенные промежутки времени. Это неправда. Человеку не требуются постоянно суматошные новые развлечения, суматошные новые виды деятельности, всякие разные новые цели и так далее. В этом нет необходимости. Ему нужно что-то новое, только когда у него больше не может быть этих целей, когда их у него забрали (когда у него забрали стены, можно сказать, когда у него забрали мяч). Зачем? Чтобы отвлечься от того, что он окружен стенами… отвлечься от этого.
Есть что-то, что он пытается обойти. Почему он пытается обойти это? Ну, за этим стоит наказание, так что он пытается обойти наказание, он пытается обойти это, так что теперь ему нужно получить суматошные новые развлечения. Помоги бог некоторым из таких родителей, которые тщательно обучили своих детей тому, что они «не могут», им «нельзя».
Такие родители едут по дороге… они собрались в путешествие, понимаете, они едут, на заднем сиденье сидят сын и дочь, и все должно быть просто прекрасно. Все предвещает прекрасную поездку. Но только сын постоянно твердит: «Я хочу мороженое», «Почему мы не останавливаемся?», «Смотрите, тут продают камешки, а там продают что-то еще» — и им приходится делать то, им приходится делать это, приходится, приходится… «Пожалуйста, дайте мне… я хочу… мне надо… ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля», — и в конце концов папа уже готов вышибить ему мозги, но такое запрещено в этом обществе, поэтому папа так не делает. Он просто продолжает сажать его обратно на заднее сиденье и говорить: «Сиди там. Ты не можешь иметь, ты не можешь иметь, ты не можешь иметь, ты не можешь иметь» — постоянно, понимаете?
Папа только и делает, что говорит: «Ты не можешь присутствовать. Ты не можешь делать это снова». Так что он устроил все так, что дети всегда будут суматошными, всегда будут беспокоить его, всегда будут требовать чего-то нового и будут совершенно изголодавшимися по… они будут жаждать внимания родителей. Маме никогда не позволят посидеть спокойно. Дети будут постоянно дергать ее.
Почему? Потому что они не могут, они не могут. Они должны атаковать эти барьеры, которые стоят между ними и тем, что их интересует. Так что теперь им всегда будут нужны новые развлечения. Новое то, новое это, новые интересы. И через какое-то время у них больше не останется новых интересов. Их жизнь становится ровной. После этого жизнь может предложить им не так уж много. Почему? Потому что в жизни, конечно, полно барьеров. Ведь, по сути, жизнь — это игра, которая состоит из барьеров. Это игра, которая состоит из барьеров. Люди устанавливают определенные цели, и их цели на самом деле состоят из барьеров. Барьеры времени, пространства, стен. Люди, которые читают книги, устанавливают барьеры из трех или пяти сотен страниц между собой и концом книги, и они проходят через книгу до конца барьера. Им это нравится.
Счастье можно определить как преодоление распознаваемых препятствий на пути к известной цели. Другими словами, барьеров должно быть не слишком много, но достаточно. И индивидуум должен быть постоянно сверхзаинтересован прямо пропорционально тому, насколько ему отказывали в том, чем можно интересоваться. Если человеку отказывают в слишком многих вещах, которыми можно интересоваться, то у него не остается целей. Его мечты мертвы. Он мертв.
Так что в жизни мы получаем состояние, в котором сама скука является стеной. Если человек начинает движение в каком-то направлении, он боится, что ему скажут, что он не может это иметь, что он не сможет прибыть в пункт назначения. Вот он туда и не прибывает. У человека все меньше и меньше, меньше и меньше получается прибывать. Вы просите его как преклира: «Возьмитесь за две задние якорные точки этой комнаты» — и он может взяться за точки в полуметре от углов, но не в самих углах. Он не смеет прибыть.
Преклир оправдывает это бесчисленными способами. Он говорит: «Я не смею прибыть, ведь если я это сделаю, то мне будет некуда идти дальше».
Среди писателей был один по имени Гиббон, который много лет писал книгу под названием «История упадка и разрушения Римской империи». Закончив свою книгу, он просто тихо пришел домой и умер. У него совсем не было проблем с тем, чтобы прибыть в пункт назначения. Он просто пришел домой и умер. Но он сделал все, что он хотел сделать.
В жизни это происходило много, много раз. Но не было никакой особой причины, по которой он не мог бы взять и написать еще и «Историю упадка и разрушения Персидской империи».
Почему он не мог взять и сделать то, о чем я просто мечтал: почему бы ему было не написать «Историю зарождения республики Римской империи»? Этого труда не хватает, понимаете? Кто угодно может… почти кто угодно может сказать: «В 500 году до нашей эры в Римской империи все было так-то», потому что Гиббон ничего об этом не написал. Вот и все. Парень оплошал. Я хочу сказать, что он начал не с того конца, и время от времени я говорю: «Хотел бы я, чтобы он написал начало этой книги». Тогда мы бы знали кое-что об этом и у нас не было бы необходимости нырять в банк и находить все те случаи, когда преклир был децемвиром и был убит. Ну ладно.
Его прибытие в пункт назначения было очень уверенным, и он на самом деле лишил нас этого произведения литературы.
Трудности, с которыми сталкивается человек, — это просто трудности, связанные с барьером, и для человека он становится невидимым барьером. Что это за барьер? Человек этого не знает, ведь он не может на него посмотреть. Вот как это становится барьером. Ему не позволяют на него смотреть, и если ему достаточно долго не позволяют на него смотреть, он совсем перестает его видеть.
Тут приходите вы и говорите преклиру:
Вы смотрите на Е-метр — стрелка даже не дергается. Вы спрашиваете:
Преклир запутался. Его мать так плохо обращалась с ним, что он даже не может на нее смотреть. Вы просите его смокапить маму — он получает просто пустое место. Должно быть, это папа плохо с ним обращался, раз он не может смотреть на маму. Понимаете, он просто переключил свои барьеры. Поэтому он больше не знает, с каким барьером он сталкивается, и это само по себе основное замешательство, которое заключено в индивидууме. Эмоция противостояния чему-то неизвестному или непознаваемому… преклир чувствует, что это непознаваемо, и на самом деле эти барьеры до сих пор были непознаваемыми. Эмоция противостояния этому — это просто скука.
Что же, это очень, очень, крайне плохая тема для обсуждения с вами в первый час этого конгресса — скука. Ведь я заметил, вы тут сидите и ваши ноги подергиваются.
Ведь это действительно… на самом деле скука — это не что-то плохое. Она не плохая просто потому, что она уйдет.
Когда преклира одитируют с целью убрать скуку… и вы, одитор, можете очень часто ожидать, что вам придется биться с преклиром, чтобы силой удерживать его на кушетке достаточно долго, чтобы можно было ее пройти. Нет, нет, он больше не хочет попадать в нее, для него это больше не важно. Нет, нет!
Почему? Вы беспощадно толкаете его прямо на воображаемые барьеры, которые, как он думает, стоят между ним и его целями, и проталкиваете его сквозь них. И если вы позволите ему сбить себя с толку только тем, что он избегает скуку, или если вы как одитор сами настолько боитесь скуки, что не будете одитировать ее у кого-то еще, то никому не станет лучше.
Интересно, что у испанской корриды самая монотонная программа, какую вы только видели. Я хочу сказать, эти матадоры, пикадоры и прочие — они выходят, затем выпускают быка, потом они совершают определенные удары и нырки, все это очень искусно и очень красиво. И после того, как вы увидели это однажды, вы это увидели.
Соберите американскую аудиторию — американцы после первых двух боев скажут: «Ого! Ух ты, вот это здорово». После третьего боя они скажут: «Эй. Минуточку…» После четвертого: «Ха! Ну, может быть, следующий бой будет лучше». И они посмотрят следующий бой в этой серии… знаете, я говорю о том, что за один день проходит шесть, восемь боев, один за другим… они скажут: «Боже правый! До чего же мне скучно». Они не могут вынести такое повторение.
Испанцы могут. Они просто сидят там: «Уррра!» — и так далее. Вы скажете: «Ну что же, они знают все нюансы и видят отличия». Нет, это не так.
Я прочитал небольшое руководство по корриде, и я знал о корриде больше, чем те, кто меня окружал. На самом деле мне пришлось рассказывать парочке из этих ребят, что там были за выпады и все такое.
Суть в том, что люди не могут выносить такую монотонность. Ведь они не могут оставаться на одном месте. Они знают, что не могут оставаться на одном месте. Что-то столкнет их оттуда. Так что, если вы не можете оставаться на одном месте, то вы не можете смотреть на одно и то же два или три раза. Поэтому индивидуум испытывает лихорадочную потребность получать что-то новое, новое, новое, что-то новое и еще раз что-то новое. Должен увидеть другой бой быков.
Полагаю, на втором бое американец потребовал бы, чтобы быки выходили с бандерильями, воткнутыми им в спины, а матадор стоял бы на руках на одном из бандерильеро. Да, должно происходить что-то вроде этого.
Смотрите, упадок и разрушение Римской империи происходили, вероятно, вот так. На первый взгляд, римляне, вероятно, были совершенно не против смотреть два водевиля в день, понимаете? Я хочу сказать, одно и то же представление, люди приходили к цирку «Кейт-Орфеум» там, в Риме, и там были два водевиля, то же самое представление. Через несколько месяцев они говорили: «А знаете, Джо Фриско будет выступать, он вернулся из Греции. Он будет там. Давайте сходим и посмотрим это представление».
Они знали, каким будет представление. Они видели его уже пять раз. Но они шли и смотрели на Джо Фриско. Он отплясывал на льве или что-то в этом роде. Они смотрели представление и были вполне довольны. Понимаете? Они говорили: «Да, в этот раз он был очень хорош. Это было здорово, да». И чувствовали себя очень комфортно.
Ближе к закату Римской империи они слышали от кого-то, что за представление будет давать Джо Фриско, и так как, по сути, они, можно сказать, уже видели это, они не хотели идти туда. Им было нужно новое представление, понимаете, новые представления, новые представления, новые представления. И в конце концов — полный упадок, прямо перед тем, как Римская империя совершенно развалилась и все население Форума стало состоять из двух волков. Между прочим, это случилось в 526 году. Все население Рима состояло из двух волков на Форуме. Прямо перед тем, как это произошло, они начали смотреть телевизор. [Смех. ]
Ну, ближе к полной хаотичности уже не подойдешь. Я имею в виду, там не просто все сюжеты разные — там нет вообще никаких сюжетов.
В последние дни Римской империи я слышал, что некоторые жители очень сильно жаловались. Они жаловались, что рекламу пива «Буги-вуги» повторяют. Они говорили, что это объявление дают уже неделю без единого изменения и это чуть ли не сводит их с ума.
Боязнь оставаться на одном месте. Боязнь оказаться зафиксированным на одном месте. Они должны двигаться, должны уйти, куда-то убраться, уйти вглубь, сделать что-то, изменить что-то, изменить, изменить. Почему?
Ну, человек знает, что стоит ему лишь повторить тот же самый цикл действия, который он выполнил перед этим, его остановят. Почему? Его всегда останавливали в прошлых циклах действия, поэтому если он повторит тот же самый цикл действия, то он будет предсказуем и его остановят. Как вы думаете, каково мнение об окружающих у человека, который считает, что это может произойти? Что каждый раз, когда он выполняет тот же самый цикл действия, его будут останавливать? Весьма, весьма неважное. Он не может оставаться на одном месте.
Ладно. Вы работаете с этим преклиром и говорите: «Ладно. Теперь давайте вернемся к началу инграммы, давайте пройдем ее до конца», и он начинает проходить ее. Он замечательно проходит через нее. Вы говорите: «Ладно, давайте снова вернемся к началу инграммы». И преклир начинает проходить другую инграмму. Вы говорите: «Постойте, давайте займемся той первой инграммой».
Он уже начал проходить вторую инграмму, и вы его прервали, так что он берется за третью инграмму. Видите, он не может оставаться на одном месте.
Почему? Если он останется, его застрелят. Он знает, что он сделал людям за свою жизнь. Он заслужил это. Он не может оставаться на одном месте. У него все время должно быть что-то новое. Другими словами, он должен идти на новое место. Это данные равной величины.
Понимаете, он не может оставаться на том же самом месте, и у него всегда должно быть что-то новое. Или он должен идти на новое место.
Это может быть не очень вразумительным сейчас, но просто сопоставьте это, и вы обнаружите, что индивидуум, которому не дают достичь его цели, обычно считает, что он должен найти новые цели. А те цели, которых он действительно хочет достичь в жизни, — это те цели, которые он постулировал с самого начала. Очень, очень забавно найти какого-то паренька, который в восемь лет решил стать хорошим трубачом, и обнаружить, что после процессинга он необязательно становится профессиональным трубачом, но возвращается к идее о том, как это весело — быть трубачом. Не потому, что он однажды это постулировал, а потому, что именно это он хотел делать. В конце концов он стал продавцом книг. Потом он пошел работать на правительство и стал министром, другими словами, делал кучу скучных вещей.
Незавершенные циклы действий. Эта МЭСТ-вселенная продолжает существовать и неизменно остается местом мучений индивидуума только до тех пор, пока есть эти незавершенные циклы действия. Так вот, каковы цели? Давайте закончим цикл действия. Давайте-ка однажды просто закончим его. Так что давайте станем Клирами на этом конгрессе.