Благодарю вас. Отлично, вы тоже мне нравитесь. Большое спасибо. Что у нас сегодня?

Аудитория: 22-е сентября.

22 сентября, 14 год ЭД, Специальный Инструктивный курс Сент-Хилл. Правильно?

Аудитория: Точно.

Отлично, сегодняшняя лекция — обзорная по предмету учебы, очень быстрая обзорная лекция, но это не значит, что прослушав эту лекцию, не нужно будет слушать ни одну из других лекций, потому что эта лекция не обязательно содержит все, что содержат остальные; но я хочу дать вам быстрый обзор этого предмета, называемого “учебой”.

Я напишу об этом учебник, и сделаю это в ближайшем будущем, но учебник по этому предмету не будет чем-то таким, что можно просто просмотреть по диагонали и выкинуть, потому что если сделать хорошую работу, написав этот учебник на том материале, который у нас здесь есть, вы заметите, что это войдет в область, где нет ни учебников, ни данных, ни технологии какого-либо рода, и эта область — учеба; технология того, как учиться.

Если вы попытаетесь походить туда-сюда по коридорам библиотек в больших университетах в поисках книги, которая просто рассказала бы студенту, как надо учиться, то вы ничего не найдете. Я знаю — это звучит фантастически; ведь это все, чему они в основном учат, предоставляя человеку образование — и при этом у них нет книг, которые говорили бы, как учиться. Более того, их нет даже в основных образовательных курсах — нет этих учебников.

И вот все эти несчастные ребята сидят в университете, и каждый встречный и поперечный им говорит, что они не знают, как учиться, но учебника по этому предмету нет.

Как вы полагаете, что должно произойти, если такой учебник появится? Учебник, в котором просто и очень спокойно возьмутся за дело и рассмотрят, что представляют собой предметы учебы и образования вообще, и как надо учиться, и как подходить к этому предмету, и какие в нем есть медвежьи капканы, и чего надо избегать, и что представляет собой хороший учебник, и что представляет собой плохой учебник, и всякие такие вещи; и если бы в нем излагалось все это глава за главой, и все это будет укладываться в голове просто и легко, безо всяких надуманных терминов, и там будет рассказываться, между прочим, что все эти сведения берут свое начало в предмете, именуемом Саентологией — как вы думаете, что станет с такой книгой? Скорее всего, она окажется в руках каждого студента, поступившего в любой вуз.

Курсы об образовании должны быть отменены и выброшены, потому что курсов об образовании не существует. Одним из недостатков начального образования в Соединенных Штатах сейчас является то, что там не существует технологии образования. Это похоже на попытку чинить радио при отсутствии каких-либо учебников или инструкций по эксплуатации, когда вы даже не знаете, что это такое. А попытка чинить радио в таком состоянии ума приведет вас в отчаянную ситуацию, поскольку вы даже не знаете, как должно работать радио, если оно исправно.

В качестве доказательства того, что технология в школах и университетах отсутствует, с детьми в различных классах была проведена серия тестов. Это делалось в Йоханнесбурге*, с детьми в одном классе, в следующем классе, в следующем классе, в следующем классе — потом были вычислены диаграммы, и стало совершенно очевидно, что чем больше они ходят в школу, тем тупее они становятся.

Я не могу себе представить, отчего так происходит, если только не предположить, что во всем этом, должно быть, есть нечто неизвестное, раз это происходит и никто не может ничего с этим поделать. Так и оказалось — данные были получены. Чем дольше они ходили в школу, тем более глупыми они делались.

А как же насчет этого: “Просвещение должно людей просвещать”? Вот вам очевидные доказательства того, что это не так. Вот класс 8-летних детей — у них определенная диаграмма КИ, вот класс 9-летних, и у них тоже определенная диаграмма КИ, и вот класс 10-летних, у них определенная диаграмма КИ, и 11-летних, у них определенная диаграмма КИ. И когда все это было положено на график с учетом того фактора, что младшие знают меньше слов, то получилась страшно крутая кривая. Их КИ прямо-таки обрушивался вниз!

Наивысший КИ, который когда-либо регистрировался у учащегося, был у 12-летнего школьника из Йоханнесбурга. Это не был ни Оппенгеймер*, ни Эйнштейн*. Это был 12-летний ребенок — высочайший КИ, который когда-либо регистрировался. Это просто оптимальный возраст. Он знает достаточное количество слов для того, чтобы прочесть тест, и не сталкивается со словами в таком объеме, чтобы не понимать, что он читает.

Это мне ясно показало, что в области образования что-то не так, раз чем дольше что-то изучаешь, тем глупее становишься. Ну, конечно, теперь мы знаем: чем дольше что-то изучаешь, тем больше вероятность столкнуться со словами, которых не знаешь, и в этом все дело. Да, просто чем дольше что-то изучаешь, тем больше вероятность столкнуться со словами, которых не знаешь и которым не можешь дать определение.

И в области искусства — поскольку именно непонятые слова вызывают это состояние — в области искусства особенно, а это область, с которой я очень, очень хорошо знаком, — работающий, работяга-художник, парень, который зарабатывает на кофе и пирожные при помощи рейсфедера, кистей и баночек с краской… Продает ли он это господам Плачуналичными или местной студии, или устраивает выставку где-нибудь на улице — совершенно несущественно. Главное в том, что этот парень находится в мире работы; то же можно сказать о писателях; о — Господи — о поэтах; можно даже включить сюда самые разнообразные изящные искусства, архитектуру и вещи такого рода. Все эти ребята имеют свои странности, которые я никогда толком не понимал.

Странность состоит в следующем: если рассмотреть гигантское количество писателей-профи, неизменно добивающихся успеха, то окажется, что среди них нет никого, кто окончил бы курс по литературному делу! Просто — ни одного! Тут нет даже исключений, подтверждающих правило. Таких просто нет.

Как-то раз я сидел на Риверсайд Драйв* — в большом шикарном помещении на Риверсайд Драйв, в Нью-Йорке — и все пространство было доверху набито лучшими звездными именами мира американской литературы. Там были практически все. Между ними попадались их агенты, которые, знаете, эдак жались по углам и старались прикинуться батареей отопления или чем-то вроде этого. И возник этот вопрос — не вопрос литературы, а вопрос образования в общем.

Была сделана перепись, посчитаны носы, и оказалось, что никто из этих писателей даже не закончил университета, тем более литературного. Они никогда не оканчивали университетов. Всех их выгнали, исключили, или они даже близко там не проходили. И проверка ясно и убедительно показала, что ни один из них не проходил ни одного курса по литературе, нигде и ни у кого и ни по какому поводу.

Это было весьма ошеломляюще, но о таком не стоит писать в литературном журнале, потому что это им не понравится — из-за рекламодателей и излюбленного конька их и их рекламодателей, которые продают курсы по написанию литературы. Поэтому это не то, о чем можно было бы написать.

И я уже был готов выбросить все это из головы, и сказать: “Ну, хватит, все ясно” — я сидел и вел запись вместе с парой энтузиастов, которые этим заинтересовались. И я произнес: “Ладно, я думаю, мы уже все подсчитали”, — и все смеялись над этим…

И вдруг совершенно внезапно раздался слабенький голос из угла, который сказал: “Но ваши цифры не совсем правильны”.

“Что?” “Что-о-о? Что такое? Кто там?”.

[ЛРХ передразнивает слабый, заикающийся голосок] “Ну, я… у меня.. ученая степень по литературе, и пара других степеней, и законченное… закон… законченный университет, и несколько других университетов, и я прошел множество литературных курсов, и… так что неверно утверждать это в отношении всех, кто здесь есть”.

Все обернулись, глядя на этого малого, чтобы узнать, кто это — и, конечно, это оказался литературный агент! Он не был писателем. Он не опубликовал ни строчки за всю свою жизнь. Его делом было сидеть и рассказывать другим о недостатках их рассказов; он пытался быть писателем, и у него не получилось.

И тогда я сказал: “Здесь происходит что-то очень странное. Куча жуликов продает литературные курсы, которые никак не учат писать. Не стану называть имен — не стоит. Потому что это можно сказать о любом большом и знаменитом университете в Соединенных Штатах. Что происходит?”. Причин тут может быть много, достаточно много.

Но в последующие годы я достиг большего. Я так заинтересовался этим, что исследовал этот предмет чуть глубже, и обнаружил, что никакие курсы литературного дела не учат писать. Они не учат писать. Я не знаю, чему они вообще учат, но ни одна технология, которую они используют и называют технологией литературы, не является подлинной технологией литературы. Понимаете, в чем дело? Они говорят, что у этого дела такая-то технология, но это не та технология. Писатели не используют эту технологию — и точка!

Если кто-нибудь из вас когда-либо проходил литературный курс, я уверен, что вы слышали термин предвещение. Я уверен, что вы слышали о множестве других литературных трюков — но писатели ими не пользуются. А если и пользуются, то так их не называют. Понимаете, эта технология существует, но ее не преподают в университетах, и ее не преподают на курсах литературного дела.

Я вспоминаю с жутким содроганием, как однажды, начиная беседу с группой писателей коротких рассказов, я был уже почти готов набрать полную грудь воздуху и сказать: “Ну, дамы и господа, как вы себя чувствуете сегодня вечером? О чем я могу вам рассказать?”. Я стоял перед партой, и прямо передо мной лежал один из моих рассказов, широко раскрытый, который они использовали как учебный текст, и напротив каждого его абзаца был проставлен какой-либо жуткий символ или слово на полях, показывавшие, что я делал в каждом из них.

Такой предмет, как литература, существует. Есть такой предмет. Беда в том, что писатели — профессиональные лжецы, и когда они начинают рассказывать людям, как они пишут, они немедленно начинают выдумывать.

Самая жуткая диссертация, которую я видывал в жизни, написана по этому предмету Эдгаром Алланом По; и ее использовали чуть ли не в каждом учебнике по написанию коротких рассказов, которые мне когда-то попадались; это произведение По о том, как писать книги — это самое поразительное из всего, что вы когда-либо в жизни читали. Его стоит прочитать — я это сделал однажды, просто ради забавы. Но вы не найдете в его собственных рассказах ничего, что соответствовало бы тому, что он там наплел.

Наверное, они хотят быть единственными и стремятся избавиться от конкурентов, и это заставляет их никогда не говорить правду о том, что надо делать.

Никакой технологии в этой области не существует — но существует множество ложных технологий. Я рассказываю вам о довольно странной области деятельности, с которой я случайно оказался хорошо знаком, которая не систематизирована и является одним из искусств. Эта область совершенно не систематизирована.

Только когда область начинает опускаться до технического применения — как искусство полиграфии — это просто отрезанный кусок искусства, понимаете? Это механическое представление искусства. Это - “как взять картину и что с ней сделать для того, чтобы сделать репродукцию в журнале?”. Это не творчество, другими словами — это графическое искусство.

Вот эта технология — да! Да! Начинаешь делать что-то кривовато или чуть отклоняясь от способа, которым обычно делаются разделенные негативы* — знаете, красный негатив, зеленый негатив, желтый негатив, которые нужно снять с этой картины для того, чтобы получить три печатные пластинки, которые будут вставлены в прессы так, чтобы каждая из них накладывалась на другую, и — ооооооо, да!

Надо получить серое пятно, которое будет точно совпадать на каждом негативе. Оно должно быть на каждом негативе, минимум в четверть дюйма площадью, и точно совпадать по плотности — да! Здесь есть технология. Ого! Здесь есть технология. Точный учет всех наличествующих факторов, различных типов красителей, чернил, цветные схемы, многочисленные системы. Разнообразнейшее оборудование для репродукции тонких линий и точек, и — ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей! Это страшная, страшная технология, технология печати.

Технология ретуширования привносит похожие факторы в фотографию. Тот, кто делает снимок, может взять фотографию и, используя разнообразные виды чернил и растворов, изменить черты того, кто сфотографирован — он может сделать то, он может сделать это. Здесь необходимо страшное количество технологии. Прикладное искусство, весьма прикладное. Большая технология!

Откуда же такое можно знать, если буквально рядом живет его родственник — оригинальный писатель, который не имеет никакой систематизированной технологии. В действительности, у него есть ложная технология. Но в ту секунду, когда то, что написано пером, или то, что написано красками, превращается в репродукцию, оно переходит на высшие каналы коммуникации, как-то попадает в эту область — и имеет дело с самыми сложными и точными технологиями. Остается только удивляться, что эти вещи как-то между собой связаны.

Вот вся область литературы; здесь нет никакой технологии. Даже хуже того: все притворяются, что здесь есть технология, якобы дело просто в том, что изучать ее нужно очень упорно, да только вот при этом вполне можно умереть с голоду на чердаке… Вот — и прямо рядом находится нечто совершенно иное.

Есть определенное сходство между этим делом и ретушированием. Вы берете какую-нибудь фотографию, неважно, где, кого, как и почему. Лишь в немногих случаях вы получаете отличный негатив, который надо просто отпечатать, сделать копию, вставить в рамочку или увеличить, дать кому-нибудь, и он скажет: “Как хороша Изабелла!”. Часто необходимо его ретушировать; все большие студии делают ретуширование. Иногда даже могут перестараться. Иногда, в порыве энтузиазма, ради того, чтобы кто-то выглядел лучше, они удаляют все черты лица. Но практически любой снимок, сделанный в студии, который был вставлен в рамку и увеличен, и преподнесен на память — ретуширован. Ну, ретушер не фотограф. Между ними не больше сходства, чем между герцогом и лакеем. Фотограф, определенно, герцог. Это парень, который создает фотографии; и никто не обращает внимания на ретушера. Ретушеру прилично платят, но он сидит себе тихонечко, отрабатывает свою плату своей точной технологией.

Количество трюков, которые можно сделать с помощью ретуши, практически абсолютно не ограничено. С помощью ретуши можно сделать самые дикие вещи. Вы берете негатив, берете малого, который — или девушку, девушки не любят быть полными, знаете, и вы можете взять и сделать ее худенькой. А этот малый не хочет выглядеть таким старым. Нельзя убирать слишком много линий, потому что утратится типаж, но большой умелец может убрать пару линий, и он сбросит лет 15. Бух! И он считает, что снимок превосходен! Покупают снимки те самые люди, которых снимали, и, естественно, они покупают только те фотографии, которые им нравятся. Поэтому, весь мир фотографии — портретной фотографии — направлен на то, чтобы сделать внешность получше; не выразительнее, а лучше, потому что люди любят на самом деле не выразительные фотографии, а красивенькие.

Я давеча прочел труд на тему того, почему публике не позволяется входить в жюри художественных выставок. Это потому, что тогда единственными картинами или фотографиями, получавшими призы, были бы изображения симпатичных котят, выпадающих из корзинок или одетых в детскую одежду, или малышей с перепачканными вареньем мордашками. У них есть и другая странность: если снимок не резкий — у большинства публики есть критерий, при помощи которого она судит о фотографии — если снимок не резкий, что ж, в нем нет ничего хорошего. Представьте, что перед вами искусный снимок — туман, очень туманное утро. Конечно, этот снимок не резкий, но это прекрасный снимок, а публика на него даже и не посмотрит.

По этим причинам путь в жюри для публики заказан раз и навсегда. Однако право судить о собственной физиономии на портрете из рук публики никак не заберешь, поэтому приходится ретушировать каждый дюйм поверхности. Каждый желает выглядеть лучше. Это дико! Некоторые из этих портретов похожи на оригинал не больше, чем темные пятна на луне на человеческое лицо.

Ну, что об этом скажешь? Какие здесь отношения? Как так выходит? На самом деле ретушер вступает в дело, когда фотографу оно не удалось. Все, что делает ретушер, можно сделать при помощи камеры и освещения. Вы можете сделать все при помощи камеры и освещения, но когда фотограф терпит поражение, его выручает ретушер.

У него есть разнообразные штуки — не хочу заваливать вас кучей терминологии. Не обращайте внимания на терминологию. Это просто слова. У них есть “амбарные ворота”* — очень выразительное, красивое слово. Их крепят по бокам к прожекторам, для того чтобы они не засвечивали линзы, или прикрывали прожектор, загораживая от света определенные участки модели. Еще у них есть штуки, называемые “козырьками”, которые похожи на большие стоячие экраны — такие квадратные картонки, которые загораживают от света уши. Можно поставить эту картонку так, что уши у того, кого вы снимаете, не будут ярко освещены. Скажем, его уши слишком велики. Ну, вы можете взять и затенить эти уши, и они будут казаться меньше.

На любую часть, которую надо подчеркнуть, направляется свет, такова формула; те части, которые вы не хотите подчеркивать, просто затеняются; а те части, которые вы хотите совсем изъять из фотографии, вы вообще не освещаете, и они исчезают.

Потому что фотография — это, конечно: фото, свет, и графия: писание; это именно светопись. Когда вы хорошо пишете светом, получается готовый отретушированный снимок. Можно повернуть человека определенным образом, чтобы он казался более худым. Можно сделать нос длиннее, и лоб более покатым, подбородок — менее выступающим, и так далее. Естественно, легко можно превратить особу с “мужественным” подбородком в особу со подбородком “слабым”. Можно делать самые дикие штуки.

Но когда фотограф не справляется со своей работой, что ж, тогда кто-то должен прийти и исправить все это. Вот вокруг чего строится технология. Технология строится в области коррекции.

Я думаю, обнаружится, что в данной области — это общее утверждение, из которого могут быть исключения — в любом сильно, сильно техническом предмете, который очень, очень, очень, техничен, как мне представляется, технология копится в области коррекции. Это неудовлетворенность чем-то и исправление этой неудовлетворенности. Улавливаете?

Фотограф не справился со своей работой. Он неправильно поставил верхний козырек, и у малого уши стали похожи на пару ослиных ушей. Никто не купит такую фотографию, и когда она закончена — ну, то есть, когда она проявлена, а не совсем закончена, и сделаны пробные отпечатки — ему даже не показывают эти пробы. Покупателю даже не показывают пробы.

За нее берется ретушер, и он срезает эти уши, закрашивает их, и делает фото лучше, и потом они делают новые пробы. Их уже показывают покупателю — и покупатель очень счастлив! Коррекция. Коррекция.

Можно сказать, что коррекция нужна только тогда, когда это не сделано правильно с первого раза. Необходимость коррекции порождает огромное количество технологии. Улавливаете?

Аудитория: У-гу. Да.

Если это было сделано сразу, тогда не нужна была бы никакая дальнейшая технология. Когда это сделано правильно сразу, то это происходит очень гладко и легко, в самом деле, это просто. Если бы у вас была технология того, как это сделать с первого раза, другими словами, то все бы двигалось гладко.

Но, допустим, есть куча технологии, в этот момент упущенной, или неизвестной, или не применяемой. Тогда немедленно возникает очень мощная и сложная технология, по другую сторону нашего предмета, которую можно назвать “дисциплиной нижнего уровня”, и которая будет ничем другим, как коррекцией “дисциплины верхнего уровня”. Если вы видите чудовищно тяжелую технологию, то она наверняка вся была разработана для коррекции чего-то. Другими словами, ее суть — в коррекции. Здесь возникла необходимость в коррекции. Дело не было сделано правильно с первого раза.

Давайте возьмем вопрос о телах. Давайте рассмотрим что-то конечное. Вот фотограф не справился со своей работой, и ему пришлось передать ее в руки ретушера. И ретушеру пришлось обработать весь негатив, удалить некоторые его части, сделать то и это, прежде чем его печатать. Давайте на этом не останавливаться.

Давайте исследуем предмет чуть глубже — и как насчет создания этих тел? Кто-то с самого начала не так уж хорошо их создал, раз люди ими недовольны. Что-то здесь не так. Я просто указываю вам на это — здесь не известно никакой технологии. Есть генетика, есть разнообразные лозунги типа “будь вегетарианцем”, есть различные типы ложных технологий. Прямо скажем — есть какой-то там фрейдизм по поводу второй динамики, но это не имеет ничего общего с созданием тел. Я не знаю, какое отношение вторая динамика имеет к созданию тел. Просто они оказались связанными, второе всегда следует за первым, но вовсе не обязательно первое должно заканчиваться вторым.

К чему это все? И мы сталкиваемся с абсолютно неизвестной областью знания, не так ли? С этим связано множество ложных предрассудков, так что один парень в Вене в 1894 году даже сказал: “Вся беда человеческого рода в том, что у него нет технологии создания тел”, или “Люди понимают это шиворот-навыворот”, — или что-то такое. Здесь что-то не так.

Фрейд построил на этом свой психоанализ, который оказался очень популярным. Он не эффективен, но популярен. Его результат зависит от цикла общения аналитика, а не от правильности теории Фрейда. Удивлены? Если аналитик хорошо знает, как надо общаться с пациентом, тот будет поправляться. Хотя это будет случайностью, потому что они никогда не изучали технологию общения — они об этом ничего не знали — и думали, что имеют дело со второй динамикой. Это не так.

Забавно, можно почитать записи Фрейда и обнаружить, что каждый раз, когда малый раскрывал оверт, он поправлялся; но Фрейд этого никогда не замечал. Это весьма знаменательно. Это было погребено где-то в его записях, но на этом не ставился акцент, и причины выздоровления приводились не те — из-за чего становится крайне трудно определить, что происходило в каждом конкретном случае. Я тут вовсе не стараюсь сравнивать это со своей любимой Саентологией. Просто там был получен оверт, и это, пожалуй, присутствовало в каждом выздоровлении. Как оказалось, раскрытие оверта и выздоровление идут рука об руку. Дальнейшее изучение этой области привело к возрождению технологии. И важность этого была оценена по достоинству.

Отлично, но посмотрите-ка, однако. Есть только одно, к чему я вас веду, хотя и довольно окольным путем, для того чтобы дать вам это с большим эффектом, как-то оттенить это, чтобы вы поняли это чуть лучше.

Понимаете ли вы, что все образование, в том виде, как оно сегодня осуществляется, есть сложная технология коррекции? Это технология коррекции. Это вообще не образование.

Здесь нет стремления передать идею из пункта А в пункт В, или из ума А в ум В. Однако, здесь присутствует стремление не дать парню что-то сделать или заставить его каким-то образом что-то делать. Другими словами, система образования построена на основе того факта, что образование уже провалилось.

Отсюда берется эта фантастическая технология, и какой-нибудь несчастный малый должен ходить и учиться много-много лет тому, как стать учителем, и все, чему он, в конце концов, научится — это как корректировать коррекцию.

Дело не в том, что полученная им информация бесполезна. Когда поезд свалился под откос, знать, что надо делать, чтобы снова поставить локомотив на рельсы, — это просто здорово. Это очень сложная технология, но это очень полезно знать. Но это не значит, что все железнодорожное дело заключается в том, чтобы поднимать слетевшие с путей поезда из-под откоса и снова ставить их на рельсы, потому что когда железнодорожное дело ведется правильно, поезда постоянно находятся на рельсах! Это бывает нужно только тогда, когда железная дорога не в порядке.

Что сказать насчет образования, в котором студенты совершают самоубийства повсеместно, как во Франции, например? Трудно сказать, с чем именно это связано, но образование так или иначе связано с выживанием и другими вещами, а у них все это происходит шиворот-навыворот и задом наперед. Бедные студенты там, во Франции, приходят на экзамен, а перекличка звучит примерно так:

“Пьер!”.

“О, он умер. Он принял синерод вчера ночью. Он не мог этого больше выдержать”.

И у них очень, очень высокий уровень самоубийств, потому что, очевидно, во Франции, если вы не пройдете через этот специальный вид экзамена, вас все равно казнят. Я думаю, вас казнят социально или как-то еще, — а у Франции больше нет колоний для того, чтобы ссылать туда опозорившихся, и вам придется остаться дома, терпя тотальное презрение. Такая вот коррекция!

Посмотрите, какой объем насилия и принуждения приходится на этого студента. Чудовищное насилие, чудовищная дисциплина! Зачем? Чтобы удержать его и заставить готовиться к экзаменам. Странно, а у меня никогда не было никаких проблем с тем, чтобы заставить кого-то учить то, что его интересует.

Я склонен полагать, что раз в этой сфере существует так много принуждения, что это приводит студента к самоубийству — а в Англии и Соединенных Штатах у них очень часто съезжает крыша — если требуется столько принуждения, чтобы заставить его учиться, то тогда это, должно быть, технология коррекции, которая вторгается в эту область так интенсивно только потому, что студент делает что-то не так с самого начала.

Как вы думаете, сколько насилия необходимо для того, чтобы заставить Джонни выучить Б, когда он уже пропустил А? Для вас уже привычно справляться с этим с помощью определений [слов] и всяких таких вещей — я имею здесь дело с довольно информированной группой. Предположим, кто-то пришел, чтобы сдать вам экзамен, и вы стали его проверять, и он завис на втором абзаце. Вы не можете пройти второй абзац; он, похоже, не может вспомнить ничего из того, что написано во втором абзаце. Хорошо, ваша технология теперь говорит, что нужно вернуться назад и просмотреть чуть более раннее место и найти там слово, которого он не понял. И можно вполне уверенно сказать, что вы найдете его прямо перед тем местом, с которого у него начался пробел. Прямо перед тем, как начался пробел, было слово, которого он не понял. Когда мы отследим это назад, то найдем это слово, определим его и исправим ситуацию; и внезапно, волшебным образом, он начнет понимать этот абзац.

Теперь предположим, что мы не исправили это слово, и вместо этого говорим ему, что он будет исключен, если не выучит этот абзац. Представим себе, что это повторяется десять или пятьдесят тысяч раз со множеством текстов, и мы каждый раз поступаем именно так. Тогда вы получите ясное объяснение того факта, почему 9-летний ребенок тупее 8-летнего, 10-летний глупее 9-летнего, а 11-летний — еще глупее. Понимаете?

Другими словами, необходимость во всем этом принуждении возникла потому, что никто так ничего и не понял, вообще не получал образования — хотя это, наверное, все же лучше, чем ничего — возможно. Я сам так не думаю, но вы можете это предположить. И если каждый раз, когда этот малый спотыкался о выбоину на дороге, вы просто били его под зад кованым сапогом, терзали его щипцами, надевали ему на голову клетку с крысами или применяли какую-нибудь другую средневековую пытку, приговаривая: “Если ты не выучишь следующий абзац, мне придется опять сделать это, малыш” — как вы думаете, чем все это закончится? Он придет в весьма любопытное состояние, не так ли?

Он потеряет всякое представление о том, что он делает. Он определенно потеряет всякое представление о данном предмете, и будет рассматривать этот предмет, как нечто совершенно другое. Он скажет: “Хорошо, есть такая наука, именуемая физикой, и я только хочу подобрать гирьки, но, конечно, эта физика никак не связана с теми гирьками, что я хочу подобрать”. Это закончится неприменением.

Ему придется замкнуться. Ему придется найти способ избавиться от всего этого принуждения. Ему придется исключить все это из круга своего понимания. Ему придется переместить все это отсюда куда-то в другое место, и просто замять все это, задавить все это, и сказать: “Ладно, черт с ним со всем. Придется мне изобрести это самому”, — или: “Придется мне найти свой путь через все это”. Вы сделаете его абсолютно “одиноким волком” по отношению к сути его предмета и информации. И вместо того, чтобы помочь ему, вы заберете у него всю информацию, которая могла бы ему помочь. И я бы сказал, что современное образование делало невозможным использовать то, чему человека обучали.

Это говорит вам о том, что следствием непонятого слова будет, скорее всего, падение КИ. Это звучит абсолютно дико, но чем дольше вы им пренебрегаете, и чем больше знаний вы получаете поверх него, тем глупее вы становитесь. Понимаете?

Конечно, у нас есть куча способов коррекции этого. У нас есть стол для пластилиновых демо, прояснение, определения, и много чего еще. Поэтому мы говорим с точки зрения немалой мудрости. Но я просто пытаюсь показать вам, что происходит в этом мире.

Вот инженеры строят небоскребы. И после того, что я узнал об образовании, я надеюсь, что они строятся прорабом, который никогда близко не подходил к колледжу, потому что в противном случае следует опасаться, что они свалятся нам на голову. Не думаю, что стоит сильно им доверять. Я заметил некую особенность: когда люди касаются сферы, в которой они получили обучение, они впадают в нереальность или начинают мстить предмету обучения, делая дикие вещи, дабы расквитаться с ним.

А вот другие данные: Каким образом государство страдает от неправильного образования? Как страдает государство от неправильного образования? Есть такая страна — вы могли не слышать о ней — называется Россия, она осталась за бортом много лет назад и импортировала немецкую философию, называемую “коммунизм”, и они хорошо повеселились; но, тем не менее, Россия старается развиваться и что-то такое из себя изображать. Вероятно, она развилась бы не менее быстро, чем Западный мир, если бы не взяла за основу эту сквиррельскую*, ненормальную философию. Западный мир продвинулся на точно такое же расстояние и даже дальше за тот-же период времени. У них также на было машин в 1917 году. Они были в полной заднице.

Если вы не верите в это, пойдите в один из автомобильных музеев; посмотрите на модель 1917 года. Ну, это и есть современный российский автомобиль. Не стану лукавить — они еще скопировали джип. У них было множество джипов во время войны, и они скопировали их.

Они очень отсталы; и они там, в России, пытаются распространить цивилизацию на очень, очень, очень отсталый Азиатский мир. Россия, по сути, страна азиатская; она не западная. И я скажу, что со всеми их трудностями, политическими и другими, они все же совершают какой-то прогресс, и у них имеется чудовищное количество целинных земель, где можно распространяться. У них есть целая Сибирь для того, чтобы распространяться, и на самом деле они похожи на страну первопроходцев. Кто-то сказал: “Да, они на самом деле входят в свою Викторианскую эпоху*”, — и мне кажется, что так оно и есть. Они далеко позади. Они отстали ото всех почти на век. Считать их современной страной только потому, что Великобритания продает им какие-то машины, они меняют ярлыки на них и потом экспортируют их в Японию под видом российских сельскохозяйственных машин — это смешно. Просто смешно.

Этим парням приходиться бороться с гигантскими проблемами — проблемой огромных целинных земель, огромного невежества народа. У них есть обширные дикие пространства, миллионы и миллионы необразованных, отсталых людей, с которыми трудно пытаться чего-то достичь. Их проблемы фантастически. Они пытаются разрешить это с помощью образования, — и вы видите результат этого решения. Попытайтесь вообразить себе русского комиссара, “обрабатывающего” русского студента. Весьма мрачная картина.

Цифры таковы: обучение без отрыва от производства огромного количества студентов, которых обучали полностью за счет правительства и промышленности, с целью поставить их потом на ключевые посты на данном предприятии, к концу периода своего обучения длиной в два-три года, Сто процентов студентов покинули свое предприятие. Сто процентов отказались от работы на этом заводе или в этой отрасли. На другом заводе или в другой отрасли — это один конкретный завод — другой завод, только двое из нескольких тысяч на самом деле остались на заводе. И это не специально отобранные цифры. Это массовые средние показатели для всей России.

Вот что происходит с молодежью, получившей образование под коммунистическим принуждением, и отправленной на завод для обучения без отрыва от производства, с целью поставить их потом на ключевые посты на данном предприятии. К концу этого времени — потому что сейчас отношение там стало мягче, у них есть какая-то возможность выбора в том, что им теперь делать — все они уезжают. Вот как они используют возможность сделать свой выбор.

Если знать, что такое образование, — а вы знаете теперь нашу технологию образования — то можно ясно увидеть, что происходит. Начиная с детского сада, если не раньше, их подводит любовь коммунистов к переиначиванию слов. Любимый трюк коммуниста — не менять чей-либо лексикон, а оставить те же слова, но с измененным смыслом. Они изменяют значения слов, так что все звучит знакомо. А дальше происходит то, что человек обнаруживает, что слово означает что-то совершенно иное. Я дам вам блестящий пример этого: “1984”* Оруэлла — волшебные изменения семантики, изменения значения слов, которые идут сквозь весь “1984”. “Свобода — это рабство”.

Даже Рузвельт* занимался этим. У нас долгое время была “свобода”. Все знали, что значит “свобода”. Рузвельт сделал это “свободой от чего-то”. Теперь стало необходимо быть свободным от чего-то. Вот за какую свободу нам стало нужно бороться — мы боролись за свободу от чего-то. Да, это интересная точка зрения. Свобода от чего-то. За такую свободу надо бороться, значит, вы при этом несвободны. “Свобода” есть “свобода”. Это не есть необходимость бороться против чего-то, отталкивать что-то от себя, беспокоиться о том, что что-то опять может вас захватить, работать день и ночь, чтобы этого с вами не случилось. Это не свобода.

Вот изменение семантики. У русских, конечно, совершенно азиатское население, огромная масса народу, 200 миллионов — одно из величайших населений на Земле в одной стране, все оно разделено на различные лингвистические группы, разные обычаи и так далее. И они взяли все это, и им пришлось многое изменить для того, чтобы навести какой-то порядок, заставить их работать вместе, им пришлось переоценить все их слова. И затем, в 1964 году, как обнаруживается, их революция проиграна. Как так вышло? Ну, они готовят несколько тысяч молодых людей к участию в Пьюджас Ривер Проекте*, которые должны стать руководителями и важными шишками в этом проекте, и уметь разъезжать на “Фордах Модель-Т”. И в конце этого обучения без отрыва от производства все они покидают Пьюджас Ривер Проект. Это означает, что у них заканчиваются людские ресурсы для ведения дел.

Материал, который мы сейчас имеем в Саентологии, как ни странно, представлял огромный интерес для самого старика Сталина — он учуял, что в моих исследованиях есть что-то такое… И у меня был контакт с Амторгом* в 1938 году. Суть вопроса была: “Как оценить относительную способность человека к работе? Как узнать, какой человек произведет больше, а какой меньше?”. Я в то время занимался исследованиями подобного рода, и получил довольно существенную информацию по этому поводу. Я был чрезвычайно доволен обладать ею, и об этом пошли слухи в Клубе Исследователей. И весьма скоро мне пришлось бежать со скоростью миля в минуту, чтобы не попасть на судно, отправлявшееся в Россию, и избежать разговора об этом со Сталиным.

У него были проблемы. У него были неприятности в 1938 году, много неприятностей. Он искал помощи откуда угодно. Какой технологии у него не было? У него не было технологии “Как заставить людей понимать что-то, и как заставить людей делать что-то?”. Вот чего он не мог добиться. Как заставить людей понимать что-то, и как заставить людей делать что-то?

Ну, ему казалось, что он решил вопрос “Как заставить людей делать что-то?”.

“Ставишь достаточное количество пулеметов перед достаточным количеством стенок, и демонстрируешь им достаточное количество примеров, и тогда они будут работать”. Только невозможно продолжать это бесконечно. Рано или поздно просто будет некого стрелять.

Если практиковать это в качестве основного способа образования, вы очень скоро остаетесь без образованных людей. Они просто становятся глупее, глупее, глупее и глупее. Именно это, я думаю, привело к исчезновению в Англии свободного класса и высшего класса, свергнутого безо всякой политической революции. Я просто думаю, их заучили до смерти. Я думаю, что на самом деле они слишком отупели, чтобы продолжать удерживать свое положение. Есть о чем подумать, хм? Как класс, они были “за-образованы” до смерти. Каждого непременно отправляли в колледж.

И что получилось? Осталась куча простолюдинов, которым не надо было идти в колледж, потому что они не беспокоились о знатности своего рода. Получилось, что те ребята стали сообразительнее, чем эти, и последние проиграли. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Произошло именно это.

Мы можем сказать больше. Мы можем сказать, таким образом, что жизнеспособность культуры полностью зависит от обладания технологией образования. Россия свою культуру скоро потеряет!

Перед нашими глазами — пример высшего класса Англии, прошедшего через Оксфорд в небытие. Вокруг нас примеры того, как менялось лицо Земли, и это зависит, в основном, от людей; будущее человечества, как ни странно, зависит от людей. И если вы не умеете создавать хороших людей, вы получите неприятности.

И в области обучения, если у вас нет технологии обучения, то бедный парнишка приходит в детский сад и начинает попадать в непонятности, и его запугивают незачетами или расстрелом, или что там они делают с детьми в детском саду, когда они не могут сложить свои кубики в правильную кучку — потом он приходит в первый класс, и ему показывают слово “кот”, а он произносит его “ток”, и все становятся очень грустными, учитель озабоченно ходит взад-вперед, пишет записки родителям, и отец приходит в отчаяние и сидит полчаса, обхватив голову руками.

Вот стандартная общепринятая процедура. “Что из тебя выйдет?”. Вот вопрос, который остается висеть в воздухе. “Ты никогда ничего в жизни не добьешься”. Почему им приходится применять так много принуждения? Да просто потому, что они не знают, как научить ребенка читать “кот” вместо “ток”.

Так получается это страшное давление в нашей культуре. Возникает “культурная” технология того, “как заставить ребенка себя правильно вести?”. Затем нанимаются целые полицейские подразделения, по всей стране, чтобы попытаться приструнить их, когда они становятся подростками. И теперь все окончательно выходит из-под контроля. Вы получаете “стиляг” и “рокеров” , и так далее, и то, и се. Ну, конечно, к этому моменту они крепко усвоили, что не являются частью чего бы то ни было, и ведут себя соответственно. Они ведут себя так, словно не являются частью чего бы то ни было, они ничем не владеют, и все тут.

Очень интересно наблюдать за маленьким мальчиком, который вынужден был взять на себя ответственность за семью в возрасте 10, 11 или 12 лет. Очень интересно посмотреть на это. Можно найти такой случай, несмотря на все эти законы о детском труде — можно иногда случайно отыскать такой образец. Он нисколько не похож на современного подростка, да и не может быть на него похож, потому что он встал лицом к лицу с тем, что называется “жизнь”, и ему приходится как-то поддерживать свое существование, и у него не было достаточно времени на то, чтобы сидеть в школе и делаться глупым; и он в большинстве случаев добивается успеха в жизни, и с ним происходит нечто поразительное, совершенно неожиданное при таких обстоятельствах.

Они стараются утвердить закон и порядок, сами же создавая в школах хаос и криминал. Они создают это сами в школах. Но встать и взять хоть какую-то ответственность за это — последним человеком в мире, который сможет это сделать, окажется госпожа Принс-Не из местной Общеобразовательной Школы номер 18. “Мы делаем все возможное”, — представляете? “Мы делаем все возможное”. Господи! Почему бы им просто не повесить над дверью надпись крупными буквами: “Фабрика Малолетних Преступников”!

Хорошо, отлично. Мы снова сталкиваемся с этим опытом в Дианетике и Саентологии в этом направлении исследований; мы имеем опыт столкновения с зоной или областью общества, в которой существует ложная технология, которой на самом деле там нет. Она не просто отсутствует; на ее месте имеется ложная технология.

Я не думаю, однако, что нам придется слишком сильно бороться. Я не думаю, что здесь будет большое противостояние, но предвижу, что будет немалое расстройство по этому поводу. Все, что мы пишем по этому предмету, рано или поздно будет в той или иной степени оспорено. Но это не систематизированная область, которая приносила бы огромное количество денег. Преподавание, в действительности, не есть корыстная деятельность, потому что оно не приносит достаточно денег, и это единственная причина.

Однако медицина — это корыстная деятельность, и лекарства — корыстная деятельность, потому что кто-то на этом делает деньги. Мульти-миллиардо-долларовая империи фармацевтики и здравоохранения будет обороняться до последнего стетоскопа. Эти малые будут стоять — пройдет 20, 30 лет, и все еще будут ребята, которые будут стараться причинить неприятности. Они скажут: “Рррр, рррр, рррр”!

И вы скажете: “Ну, вы не понимаете какого-то слова в здравоохранении”.

“Не-ет, я понимаю все слова в здравоохранении”.

“Ну, вы не понимаете какого-то слова в Дианетике и Саен—”…

“О, не-ет, я понимаю все слова в Дианетике”.

“Так в чем тогда, черт возьми, дело?”

“Я разорен!”.

Учитель не зарабатывает денег, и подрядчику строительства до лампочки, для чего строят эти здания, и государство на самом деле совсем не склонно швыряться деньгами в этой области, потому что дети не обладают правом голоса. Тут много голосов не заработаешь. Можно каким-то образом купить этим голоса родителей; но на самом деле люди никогда не связывают школу с государством. Они всегда как-то разъединены. Поэтому это не становится корыстной деятельностью, с которой надо бороться, и я полагаю, что всю эту область можно легко поглотить, потому что никто никогда не считал ее доходной областью.

Мы занимаемся этим не ради денег, но они не станут ее защищать, потому что не считают ее доходной областью. Если бы медицина была сегодня значительно менее доходной, у нас не было бы трудностей с завоеванием сферы здравоохранения. Только корысть поддерживает яростное сопротивление наших противников. Я не говорю это со зла — это просто называние вещей своими именами.

Сфера образования — не такая область, и, следовательно, я думаю, подходящий учебник, который изложил бы все это последовательно — тра-та-та, и никого бы ни в чем не обвинял, не расстреливал в языках пламени, и рассматривал бы весь предмет от буквы “А” и до конца — конечно, довольно трудно будет выдать главу о том, как понизить КИ человека, потому что кто-то примет это за обвинение; но мне представляется, что это не стоит замалчивать, потому что это часть технологии, которая должна быть представлена. Но ее следует представить достаточно мягко, так, чтобы люди не начали воевать с этим моментом.

И вдруг вы окажетесь заняты совсем другим делом. Но это вовсе не что-то совершено новое, чем вы никогда не занимались. Часть вашего дела — делать людей сообразительнее, правильно? Одитируя их, клируя их, вещи такого рода. Это идет рука об руку с данным видом деятельности. Саентологи преподают, и им нужна технология преподавания, и это единственная причина того, ради чего эта технология была изначально разработана: просто для того, чтобы облегчить обучение большого количества cаентологов, вот ради чего она была разработана. Но, вы увидите, она пойдет дальше.

Если мы не возьмем на себя ответственности за то, как далеко она пойдет, то попадем в большую беду, чем если бы мы просто выпустили ее и забыли о ней. Поэтому я не хочу выпускать маленьких книжек по этому предмету. Я хочу выпустить ясный учебник. И я думаю, вы увидите, как постепенно, когда дело пойдет, вам придется найти возможность по субботам и воскресеньям читать учителям лекции по этому предмету. И я думаю, вы обнаружите, что это будет как бы отделяться от всех ваших остальных занятий, и вы скажете неуверенно: “Ну, знаете, мы можем поднимать КИ”.

“О, да, да. А что вы говорили о…?”, — и возникнет какой-то образовательный вопрос.

И вы скажете: “Ну, можно проодитировать человека так, что —”.

А они скажут: “Ну, да, но вот в преподавании, как вы…?”.

И вы скажете: “Что за черт, как же им объяснить-то?”. Ну, я думаю, вы, в конце концов, увидите, что надо объяснять, потому что они хотят знать все об образовании. И вам лучше провести их по всему пути познания образования, прежде чем показать им, что они в действительности попали в область философии.

Я не думаю, что они пройдут каким-то другим путем, потому что на самом деле вы в образовании изучаете различие между Уровнем 0 и Уровнем 1. Именно там находится диапазон “образования”. И то, что там устанавливается, — имеет тут непосредственную и великую важность. Все другие ответвления, все другие сложности образования для нас не столь важны.

Общество в России не будет способно продлить свое существование. Я боюсь, что от этого я буду зевать столь широко, что вывихну себе челюсть. Оно не сможет продлить свое существование в истории. Плохо! Ужасно! Разнообразные другие политические режимы не увидят их. В том состоянии ума, которое я имею в отношении этих ребят, боюсь, что даже если бы они потеряли тени, я бы не стал волноваться об этом и помогать им. Они слишком неважны.

Важны люди, а не их политические системы. Когда эти системы построены на лжи, они становятся разрушительными. И вся образовательная система, как мне это видится, построена на тотальном принуждении, тотальном подавлении индивидуальности, и ввиду того факта, что она построена на лжи, мне она кажется наиболее разрушительной системой изо всех существовавших. Я думаю, жить при такой системе крайне трудно. Она определенно неверна, неправильна.

Но вы можете столкнуться с необходимостью заняться этим делом, и единственная стоящая мысль, которую я пытаюсь вам здесь передать, это вот что: только потому, что вы не можете говорить с ними о процессинге, когда они заняты изучением учебы — не думайте тогда, что вы переместили их в какую-то другую область. Распознайте, что вы поднимаете их через Нулевой в начало Первого. Распознайте, что это необходимый шаг. В настоящее время они недостаточно просветлены для того, чтобы сесть и подумать, откуда вообще взялась эта технология. Они рассматривают это совершенно на другой основе.

Вот вы приходите и говорите такой группе: “Учеба — это то-то и то-то и то-то, и КИ ребенка в результате учебы может возрастать, а не падать. И можно сделать его более сообразительным”, — или что-то вроде этого, или: “Ваша школа может работать без такого большого количества неприятностей”, или, группе полицейских: “Подростковая преступность порождается неправильным образованием. Настоящее образование снизит подростковую преступность”.

Все это будет звучать для них, как “хорошие дороги и хорошая погода”. И они будут рады сотрудничать в этом направлении. И больше вам не придется ничего говорить. И они на самом деле даже не удивятся: “Откуда, черт возьми, этот парень все это узнал? Да, откуда вся эта информация? Что это?”. Если, конечно, они не получат разрыва АРО, и не впадут в другую крайность. Но на самом деле им никогда не приходит в голову спросить: “А частью чего является данная информации? В этом учебнике постоянно повторяется, что это часть большей информации, называемой Саентология. Но далее говорится, что это просто “Саентология”, что все знают, что такое Саентология. Это изучение знания, естественно. Истины, такие вот вещи, и так далее, и так далее, и так далее, и тому подобное, и…”. Они даже не задумаются над этим.

И почему они не задумаются над этим? Я хочу, чтобы вы обратили внимание на одну маленькую деталь. Они не умеют ни о чем думать! Понимаете? Вы удивлены, отчего малый в повязке на глазах ничего не видит. Понимаете? Вы не узнали об этом индивидууме самое фундаментальное — что он в принципе слепой.

И вы спрашиваете себя: “Почему Джо и Питер не видят этого, и этого, и этого?”. Вы задаете слишком сложный вопрос. Вы спрашиваете себя: “Почему Джо и Питер не видят то-то, то-то и то-то? И почему они все время спорят, и так далее и так далее?”. Ну, вы просто переусложняете данный вопрос. Ваш вопрос возник оттого, что вы не распознали, что они слепы. Улавливаете?

Вы пытаетесь превратить это в: “Почему они чего-то не видят?”. А основная проблема: “Почему они вообще ничего не видят?”. Да, они вообще ничего не видят, потому что их заучили до глупости. И вы говорите со слепыми, вот и все. Как надо говорить со слепым человеком? Чертовски осторожно! Семь раз подумав, прежде чем открывать рот.

Вы знаете, что этот малый слеп, так что вы — естественно, он сидит и ничего вообще не видит, и вы пытаетесь поговорить с ним о кустах роз, которые видны из окна. Вы же не скажете ему: “Эй, глупый осел! Почему бы тебе не выглянуть в окошко и не посмотреть на розовые кусты?”. Да, вы так не скажете совершенно слепому парню. Не скажете.

Вы скажете: “Ну, вот там…”. Вам придется подумать над этим. Вам придется сказать: “Хорошо, вот там справа от тебя есть несколько окон. Возможно, ты иногда чувствуешь холодный сквознячок с той стороны. Хорошо, это окна, и есть свет, который делает вещи видимыми, и показывает их так, что можно увидеть одну вещь за другой. Поставь руки вот так, смотри, вот так. Вот, когда свет падает на левую руку, но не падает на правую, ты видишь левую руку, но не видишь правой, потому что правая рука не освещена. Теперь, ты можешь держать их так и таким образом чувствовать”, — и вы постепенно сделаете это частью его опыта. Вам нужно будет сесть и подумать над тем, какие данные можно дать этому малому, чтобы он мог получить какое-то представление о клумбе за окном. И вы постепенно выстроите это, и скажете: “Хорошо, вот там за окном — большое пространство. Помнишь, когда ты в последний раз выходил из комнаты, ты шел довольно долго, прежде чем вошел в другую дверь? Это было пространство, это улица. Ты замечал, что иногда попадал под дождь, пока находился в одних местах, а в других — нет?”. И вы работаете таким образом: “За окнами имеется большое широкое пространство”.

И тогда вы, вероятно, поймете: “Господи Боже! Далее мне нужно объяснять слепому эстетику цвета. О-о-о! Так, посмотрим, как это можно сделать? Хорошо, отлично. Смелее. Давай сделаем это. Давай попробуем”. Улавливаете?

И вы, в конце концов, вы обнаружите, что малый сидит и говорить: “Знаешь что? Да, да, да. Теперь я знаю, что такое клумба!”. Вы действительно смогли бы передать ему что-то, потому что вы с самого начала поняли, что имеете дело со слепым. Но когда вам не удается ему ничего передать, это происходит по одной ужасно большой причине. Вы не распознали, что имеете дело со слепым.

И когда вы начинаете говорить людям о Саентологии, вы в действительности говорите с ними выше того уровня, на котором следовало бы говорить. Кто-то спрашивает: “На этом новом курсе Личной Эффективности, как мы обретаем АРО?”. Не надо! АРО слишком высоко. Это очень продвинутая информация; вам надо понизить уровень. Вам надо передать им идею о понимании чего-то, о существовании данных. Вы должны передать им идею о том, что они могут что-то выучить. Звучит невероятно, но именно здесь вход и начало пути.

Потом вам надо передать им идею о существовании знания, потому что 99 процентов из них знают по опыту, что “изученные технологии не работают”. Большинство из них не ждет никаких результатов, даже если технология известна. И они не способны создать тот небольшой дополнительный толчок, который заставит ее работать. Вы столкнетесь с этим — и вот причина. Нет этого небольшого дополнительного толчка. Они не ждут, — я говорю вам, они не ждут никаких результатов, потому что их никогда не было. Так что они на самом деле не знают, что есть знание.

Знание — это какая-то чушь, которую кто-то считает знанием. Если вы дадите им задание описать, что есть знание, вы получите определение вроде этого. Эти люди не знают о том, что знание существует.

Посмотрите на высокомерие медицинской профессии. Они не считают, что существует знание об уме, духе или лечении. Они отметают все это, они — ого! Знаете? Они высокомерны! Они не имеют никаких результатов, но это не мешает им верить в то, что у них нет проблем. Откуда это пришло, как не от латыни? Представьте — работа с человеческим умом начинается с того, что парня отправляют в другую страну за несколькими словами из мертвого языка, не похожего ни на что из того, с чем он когда-либо имел дело, и ему говорят: “Вот здесь мы начнем изучать человеческое тело”; а затем удивляются, почему, в конце концов, этот малый так увлеченно кромсает человеческие тела и душит людей. А что еще ему делать? Ему сказали: “Это большая берцовая кость”, и он ищет, где эта кость. А это лишь слово в книжке: большая берцовая кость.

На самом деле образование все больше и больше деградирует. Недавно в отчаянии Великобритания совершила фантастический поворот в сфере образования, о котором вы не прочтете никаких статей, и о котором вы вряд ли найдете много информации. Возможно, вы об этом что-то слышали, но я получаю все это горячим прямо с линий, потому что я сейчас разыскиваю школу, в которую можно отправить Квентина, чтобы он чему-то научился. Поэтому конечно, как обычно, я просто вступил в контакт со всеми, связанными с этим предметом, и получил разведданные.

Я получил множество интересной информации. Британские колледжи не планируют в течение четырех лет вести каких-либо курсов на степень, которые последовательно продолжали бы школьные курсы. Они не хотят иметь с этим ничего общего. Они считают это полным провалом, и больше не хотят с этим связываться. И они твердо говорят: “Вы хотите узнать, каков ожидаемый набор 1968 года — о, если бы мы знали это сами. Но единственное”, — это я слышал не раз, — “единственное, что мы можем сказать уверенно — это что те курсы, которые набираются сейчас, больше набираться не будут”.

“Слоеное обучение” — вот что используются сейчас во всех технических областях. Они говорят: “Гуманитарные науки — кого они волнуют? Все эти мертвые языки, и мертвые степени, кого это волнует? Но мы обнаружили, что наши инженеры не умеют строить мосты, и нам стоит попотеть над этим. Мы раздражены на образование, и просто рвем и мечем по этому поводу”.

И все большие компании, правительства, местные советы, и все, кто может сделать в это вклад, тщательно уничтожают все, что напоминает инженерное образование прошлого Великобритании. Они просто уничтожают все без разбору. Они обнаружили, что школа неспособна готовить инженеров, а будущее этой цивилизации полностью зависит от квалификации инженеров. Они четко усвоили это. Поэтому они реформируют все целиком. И к 1968 году это даже внешне перестанет напоминать то, что мы видим сейчас.

Они будут шесть месяцев ходить в школу, и шесть месяцев работать. Вот что случится с учениками. Они должны будут шесть месяцев ходить в школу и шесть месяцев — работать; и им, черт побери, лучше работать в той области, которую они изучают, иначе его просто не примут на курс.

Сфера образования совершенно преобразилась. Это исправительная мера, которая является признанием того факта, что методы образования потерпели провал. Но это исправительная мера в правильном направлении, и, возможно даже, именно мы как-то на это повлияли, потому что, помните, мы обучали — мы долго обучали огромное количество учителей в Лондоне, и это была тогда наша идея — знакомство с реальными вещами . Может быть, мы влияем на развитие культуры больше, чем думаем. Возможно, мы переоцениваем свое влияние, но думаю, что обычно мы недооцениваем его. Я замечаю множество перемен. Я давеча заметил, что происходит нечто, просто позаимствованное из наших учебников.

Вот кто-то нарисовал графики* Хоума* и Хида* — или как там их зовут — мистера Джорджа какого-то, — в общем, нарисовал и напечатал наш анализ личности в Гардиан*, и вычертил графики этих ребят, не без искажений, конечно. Но они на самом деле не изучали это и не давали их кому-то заполнить — типичная работа психолога — никогда не давали это ни бедному Хоуму, ни Хиду, ни Вильсону или какому-то еще из этих парней, они просто пошли и опросили каких-то студентов, что они думают об этих малых, зафиксировали это как результаты, а потом объявили это подлинными графиками этих людей. Я думаю, это очень интересно. Такое могут проделать только в психологии. Понимаете, что я имею в виду? Они просто спросили у нескольких людей их мнение об этих ребятах. И затем они взяли то, что кто-то сказал, и выпустили это публике как анализ личности этих малых. Поразительно. Но, тем не менее, это было ни что иное, как те самые наши графики.

Мы уже проникли в эту область до такой степени, что, хотя они уже вошли во двор и возятся там, они все же не догадываются, что мы давно уже сидим в гостиной и рассматриваем углы. Это что касается владения знаниями и технологией. Мы для них весьма нереальная группа, и мы нереальны для них потому, что любое более высокое знание для них нереально. Инстинктивно они распознают, что это знание где-то есть, и когда мы говорим им об этом, они понимают, что мы говорим именно об этом, но все это происходит как бы на бессознательной основе. И потом они на самом деле не могут связать это воедино, и начинают чувствовать себя затравленно, и начинают нервничать.

Если честно, мы обладаем просто фантастическим управлением над таким человеком. Это почти гипнотическое управление, и это по-своему интересно. Они осознают, что вы говорите правду, но не вполне способны соединить вас с этой правдой, поэтому слова, которые вы произносите, становятся почти инграммными. Это довольно любопытно. Саентология может работать подобным образом и просто приводить все общество к повиновению, притом без особых усилий. Но это не то, что мы пытаемся делать.

Вот как можно справиться с этим: нужно привести кого-то в состояние, в котором он сможет учиться. Вот как можно привести человека в Саентологию. Вы должны привести его в состояние, в котором он сможет учиться, и затем показать ему, что есть что-то, что можно изучить, и затем показать ему, что существует знание о том, как учиться, и существует знание о том, как применить это в учебе. И действуя в такой последовательности, вы добьетесь большой победы.

Вы на самом деле ни разу не пробовали подойти к этому с такой стороны. Ваш обычный подход к индивидууму — это: “Мы можем помочь тебе, мы можем сделать тебя сообразительнее, мы можем сделать для тебя это, мы можем сделать для тебя то, мы можем помочь тебе поправиться”. Мы пытаемся говорить с ним — с тем, кто не способен к познанию.

Но если этот индивидуум не способен к познанию, тогда, конечно, он не может понять даже те слова, которые вы ему говорите, то есть он вне общения. Дело не в том, что мы скучно или неумело общаемся. Он просто не воспринимает. Если он не способен к познанию — он не сможет даже воспринять ваше высказывание.

Так что проваливается не ваш подход — вы просто не достигаете его [т.е. человек вне общения с вами]. Тут есть большое различие, между этими двумя случаями. Все, что вам нужно сделать — поднять человека в состояние, где он сможет воспринимать. Сделайте этот первый шаг первым. Поднимите его туда, где он сможет воспринимать вас.

Ну, он будет очень счастлив узнать, что есть способы чему-то научиться. Он будет очень счастлив узнать это. Он будет очень счастлив узнать, что есть способ расширить свое представление об окружающем мире.

Но вы немедленно увидите, что столкнулись с проблемой настоящего времени. Существует множество вещей, с которыми у него проблемы, и если бы он мог больше узнать о них, он научился бы справляться с этими проблемами. Так что вы сталкиваетесь с проблемами настоящего времени того человека, с которым вы говорите. Понимаете? Его основная проблема настоящего времени связана с неспособностью к познанию. Понимаете, если бы он мог больше узнать о женщинах, у него бы не было проблем с женой. Можно свести это к такому простому показателю.

Конечно, ему никогда не приходит в голову, что есть еще какой-то способ чему-то научиться, который он еще не использовал. Поэтому если он просто узнает, что способ узнать что-то еще о женщинах существует, что существует способ подхода к сбору данных в данной области, способ стать более сведущим в ней, то он немедленно ухватится за вас руками и ногами, потому что сможет применить эти знания к своим проблемам, не через прямой процессинг, а через прямой инструктаж.

Вы говорите: “С твоей жизнью еще можно что-то сделать. Надежда есть”.

“Да?”.

“Ну, об этом можно узнать больше”.

“Правда?”.

Смотрите, не “ты можешь стать умнее” или что-нибудь такое, а “ты можешь узнать больше о том, что происходит вокруг тебя”.

“О, правда? Это интересно? Ага! Как это сделать?”.

“Ну, есть техники, разнообразные техники изучения всего вокруг вас, которые совершенно удивительны, совершенно удивительны. И одна из них — наблюдать”.

“Правда?”.

Видите, насколько глубоко это затрагивает суть? Вы наблюдаете. Вы думаете, что надо быть умным, чтобы научить кого-нибудь чему-нибудь. Нет, просто делайте очевидное; наблюдайте.

“Говоришь, что хотел бы знать больше о своей жене? Отлично. Вот, есть хороший пример. Вот, случалось ли тебе наблюдать свою жену?”.

“Нет!”.

“Отлично. Теперь, я скажу тебе, что надо делать. Первый урок в познании учебы — просто научиться наблюдать. Просто научись смотреть на что-нибудь. Только это. Как ты смотришь на что-нибудь?”

И оставьте его поплавать в этом. “Как надо смотреть на что-нибудь?”. Черт, надо смотреть на это! Вот ответ. И это ответ, к которому он, в конце концов, придет. Ну, как на самом деле посмотреть на что-нибудь? Надо посмотреть на это. И это станет его проблемой дня. Он думал, что необходимы какие-то хитрые способы смотреть на вещи. Через всякие цветные стекла? Скосив глаза? Нужны ли вообще для этого глаза? Чего только не придумает! Пусть он решит эту задачу. Как наблюдать что-нибудь? Пусть он выдумывает системы наблюдений. Если он хочет больше знать и иметь меньше проблем со своей женой, ему лучше научиться наблюдать свою жену.

Это был бы основной метод справляться со своими личными делами и своей личной жизнью. Он находится прямо там, прямо посреди Главной улицы. Он научится множеству таких вещей, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он считал само собой разумеющимся, что умеет наблюдать. И вы считали это само собой разумеющимся. Вы думали: “Раз два человека живут вместе, то они оба смотрят друг на друга”.

Единственный случай, когда жена смотрит на него — это когда он приходит домой с отпечатком губной помады. Губную помаду она видит — она постоянно ею пользуется. На самом деле, она сама и сделала этот отпечаток утром, когда он уходил на работу, но забыла об этом, так что теперь у нее появляются основания для развода. Он пришел домой с пятном губной помады на щеке. За весь рабочий день никто не удосужился сказать ему, что у него щека в помаде. Но она может наблюдать — губная помада у него на лице. Конечный продукт.

Кстати о наблюдении. В любом большом городе можно выкидывать самые дикие трюки, демонстрируя отсутствие наблюдения. Самые дикие вещи происходят в больших городах незамеченными. Вы не поверите. Я сам часто злоупотреблял этим. Я частенько злоупотреблял этим; это приносило приятнейшие минуты. Я, например, говорил девушке — прогуливаясь с ней по Бродвею в районе 42-й улицы, я непременно ей говорил: “Знаешь ли ты, что нью-йоркцы никогда ничего не видят?”.

“О? Нет!”.

“О, да, делай что хошь. Какой-нибудь малый может упасть здесь замертво, кто-нибудь может выхватить пистолет из кармана и пристрелить другого, и прохожие даже не замедлят шага. Чтобы что-то было замечено, нужно активно мешать им пройти. Даже если там драка, они остановились бы только в том случае, если бы это мешало пройти — тогда они бы остановились и, наконец, обратили бы внимание на драку. Можно возбудить любопытство, перегородив тротуар и рассматривая их, но прежде чем начать их рассматривать, надо перегородить тротуар, и только тогда они тоже начнут смотреть. Как это ни забавно — они никогда ничего не видят”.

“О, я не верю!”

Эта девушка откуда-нибудь из Айовы *В смысле: из провинции. Айова — штат в основном земледельческий. .

“Я могу встать прямо здесь, на углу 42-й и Бродвея, и поцеловать тебя, и никто даже не глянет в нашу сторону”.

“Не верю!”.

“Хорошо, показываю!”. [аудитория покатывается со смеху].

Да! Всегда получалось, всегда получалось. Чудесный метод. Если кто-нибудь из присутствующих молодых парней попробует его, с него проценты!

Как бы то ни было, вся суть в таких приевшихся словах, как наблюдение, рассмотрение или опыт, — совершенно обычные вещи. Но на самом деле вы можете поставить их на вершины гор. Это действительно нечто очень важное и поразительное.

И когда вы учите этому кого-то, вам нужно взять очевидное и развить его. Не тужьтесь, стараясь дать им все сразу — мы сейчас у руля. У нас есть технология обучения. Она содержится в этих лекциях. К ней в любом случае нечего особо добавлять. Она выглядит достаточно целостно.

Вы скажете: “Мне надо учить кого-то образованию”. О, нет, нет! Не предполагается, что вы будете учить кого-то своей технологии образования. Давайте обучим их вводным аспектам образования. В чем они состоят? “Как что-то познавать?”. Сядьте и задайтесь этим вопросом.

Как что-то познавать? Познать что-то можно, глядя на это, ощущая это, слушая об этом, читая об этом книги, изучая, с чем это связано. Вы можете установить это очень легко, но, конечно, это сводится к “чувствовать”, “наблюдать” и тому подобному.

Теперь, если эту классификацию вы проделаете в отношении самого-самого вводного и элементарного подхода к познанию, если вы сделали это, осознайте, что это все легко применимо ко всем проблемам, с которыми сталкивается кто угодно на Уровне 0 или Уровне 1. Вы мимоходом получите все богатство информации в отношении этого. Давайте посмотрим на это.

Так что не стоит говорить: “Ну, давайте посмотрим. Я преподам этому малому Саентологию. Хорошо, есть такая вещь, как АРО. Это Аффинити, Реальность, Общение, и они образуют треугольник, и так…”.

“Где я? Что происходит?”. Он не знает о существовании какого-либо знания где-либо, которого бы он не знал. Он думает, что все на свете уже открыто. Он не замечает, что обществу чего-то недостает. Посмотрите на то, как кто-то там на улице станет жаловаться по поводу прошлой жизни или еще чего-то.

Вы можете взять какого-то парня, который будет вопить как придурок о том, что имплантов не существует, начать ему говорить: “Так, скажи это слово”, и дать ему пункт из линейного графика Гелатробуса, и Э-метр сделает “блююю”, и он тоже сделает “блююю”, и потом дайте ему следующий пункт: “Скажи это слово”. “Блююю, блююю”. Ну, если имплантов нет, то отчего все это происходит? Э-метры сами по себе такие штуки не выдают. Но зачем так с ним поступать?

Следовательно, то, с чем вы имеете дело в Саентологии — это в действительности не подлость общества, и не упрямство общества, и не нежелание общества принять помощь. Это даже не невежественность общества — на самом деле вы имеете дело с неверной технологией учебы общества, которая блокирует познание того, о чем вы говорите, и блокирует познание того, о чем можно знать больше. Вы сталкиваетесь с технологией, которая губит интеллект, вмораживает индивидуума в тотальное непонимание, загоняет его в одеревенение, которое нельзя назвать хорошим состоянием.

Другими словами, вы говорите с отмороженным, окаменелым индивидуумом, которого тщательно и систематически — хотя совершенно непоследовательно и неумышленно — разрушали, начиная с того первого дня, когда он сел маме на колени и спросил: “Мама, что такое кот?”.

И тогда она сказала: “Не приставай сейчас ко мне”.

“Так, понятно. Кот это не-приставай-сейчас-ко-мне”.

Он — продукт образовательной системы, которая грозит расстрелять его у социальной стенки из социальных пулеметов, если он не получит оценку “5” по всем предметам и не окончит университет с красным дипломом — хотя он даже не понимает, что означает слово “школа”.

Все было задействовано для того, чтобы этот индивидуум никогда не стал более сообразительным и образованным. И вы приходите к нему с гигантским объемом знаний, ожидая, что он примет вас с распростертыми объятиями?!

Его с самого начала расстреляли в языках пламени по предмету обучения — вот что может означать для него “учиться дальше”. Более того: вас просто не может быть, потому что все материалы по учебе плохи, потому что его расстреляют, если он чего-то не знает — в его голове возникнет что-то такое вот. Другими словами, линия общения просто блокирована. Чем она блокирована? Учебой. Вот вам распространение учебы.

А вы понимаете, что учеба сама по себе есть отличный инструмент для распространения, и она срабатывает молниеносно? Я уверен, что вы сами в этом убедитесь: как только вы начнете использовать это, вы не успеете справляться с притоком.

Я дам вам лишь одно маленькое предостережение по этому поводу: не становитесь слишком наукообразны по отношению к учебе, при работе с этим предметом. Просто берите самые очевидные аспекты учебы, не старайтесь сделать их “наукообразными”, потому что не имеет значения, насколько “наукообразно” вы обращаетесь с очевидным. Человек все равно сможет видеть это. Понимаете?

Некоторым нравится, когда в учебе все выстроено в виде некой гигантской башни сложностей. Хорошо, пусть он выстраивает ее на основании наблюдения, до тех пор, пока она не достигнет небес. Он ведь не придет ни к чему, кроме наблюдения. Он получит, в конце концов, доказательство того, что наблюдение суть просто наблюдение. Вот окончательный вывод, который ему предстоит получить. Независимо от того, сколько систем он разработает для выполнения наблюдений, он неизбежно придет к этой мысли.

Он не сможет не познавать, если будет наблюдать вещи. И таким образом вы можете довести до его осознания любую глубокую, поразительно простую мысль подобного рода, и внезапно добиться совершенного согласия с его стороны. И вы получите: “Эй, а ты знаешь! Что — да! Да! Когда я наблюдаю свою жену — о, да! Что она делает? Как она выглядит, когда я с ней разговариваю? Ну, мне стоит попрактиковаться в этом занятии”. И просто благодаря “подойди-отойди*” и наблюдению своей жены, он будет иметь с ней меньше проблем. Он станет с нею более знаком, он будет лучше понимать ее.

Вы говорите с людьми, которые совершенно не наблюдают жизни. Учеба, конечно, один из лучших способов на свете, чтобы это исправить это состояние.

Благодарю вас.