Какое сегодня число?

Аудитория: 13 августа 14 года Эры Дианетики.

13 августа, 14 год Эры Дианетики, Инструктивный курс Сент Хилл, и у нас еще одна лекция об обучении и образовании.

Вы, вероятно, осознаете, продвигаясь по курсу, что мы уже достаточно углубились в это ; но мы сами не ожидали тех выгод, которые получили. На самом деле это было весьма удивительной и рискованной вещью, как я уже упоминал, совершенно внезапно взяться за аналогичную сферу практики и обучения и изучить ее для того, чтобы узнать что-то об обучении и чтобы не быть интериоризированым в собственном предмете изучения. Так что давайте посмотрим на все это извне и изучим это, как самый скромный неофит, только-только инициировавшийся на этом поприще (оба слова — «неофит» и «инициировавшийся» означают «начинающий»), и затем пройдем этот предмет изучения до конца, не с дилетантским, но с профессиональным рвением. Есть огромная разница между этими двумя типами обучения.

Что остается не сделанным, — это профессиональная практика того, чему вы научились, и она будет добавлена к этому, чтобы помочь вам в затруднении, в какой-либо конкретной области. Я не думаю, что этого будет слишком много, дело в том, что — весь предмет образования имеет своим конечным продуктом выполнение определенных деланий, достижение известных итогов и целей; и образование, которое не ведет к этому, конечно, есть что-то вроде занятия для механических обезьянок, своего рода вздор. Это чистый дилетантизм, который может быть лучше всего определен как «он не собирается ничего делать, кроме того, что надоедать своим друзьям». И разница между этими двумя областями — между деятельностью механических обезьянок и другой — в том, что первую из них я, фактически, назвал бы образованием. Я бы не удостоил это чести называться этой областью. Я бы сказал, это знакомство, шапочное знакомство с какой-то информацией, или сферой, — знакомство настолько, чтобы узнать, что там находится. Другими словами, это значит познакомиться понаслышке и слегка коснуться краешков, и по моему мнению это не может быть образованием.

Так образование — образование я бы определил как что-то, что стоит нам крови, и я бы сказал, что многие вещи проходят под заголовком «образование», не относясь к нему на самом деле. Это хорошее английское словарное определение. Образование подразумевает изучение или познание, или достижение совершенства в знании *Знание: 2. Способность к правде, это не сведения. (КФД 47). 3. Знание можно определить как самоопределенная осведомленность (5405 К 20). (Осведомленность — это целая группа или подгруппа данных, а также расчетов и выводов на основании этих данных или методы получения данных (Сн. 0-8) определенного предмета. Хорошо, давайте возьмем это как рабочее определение. Если кто-то получил образование по какому-то предмету, значит он знает этот предмет. С восклицательным знаком — он знает этот предмет! Он способен выполнить действия, которые научился получать по этому предмету, он способен получить результаты, которые научился получать по этому предмету, не так ли? Вот это — образование.

И называть современную школьную систему «образованием» просто смеху достойно, потому что бедный малыш поступает туда, а у него просто занимают время. Давайте проследим это. Мне не кажется, что это имеет какое-то отношение к образованию — занимать время детей. И даже поверхностный обзор этой области демонстрирует, что главный повод для формального образования детей — это дать отдохнуть их матерям. Это факт. Под таким углом, рассматривается вся эта сфера деятельности.

Но что этого ребенка научили делать? И вы сразу поймете конфликт молодых с современным обучением. Их не учат делать что-либо. Значит, это не образование. Видите, если вы возьмете слово в его чистом определении, с восклицательным знаком, образованный! — значение, этого выражения стало уже чем-то эзотерическим — витающим в облаках, что ли. Вы говорите: «Этот парень — образованный». Вы говорите: «Он получил образование в Оксфорде *Оксфордский университет - один из старейших и наиболее престижных университетов мира.». Ну, что это? Он получил образование в Оксфорде; отлично, он — «Оксфордский». Мы ждем известных штампов и социальных реакций, и так далее. Если он получил образование джентльмена — хорошо! Значит, он профессиональный джентльмен. Видите? Отлично.

Вы не можете в действительности отделить образование от активного делания, от роли, от профессионализма. Невозможно разъединить это, так, чтобы можно было сказать: «Ну, мы хотели дать ему просто хорошее образование, а не то, чтобы он мог делать что-то, но…» Ну, здесь немедленно возникает противоречие. Это звучит, как будто мы должны собрать с земли все белые фасолины, так чтобы при этом оставить их на земле. Это невозможною Вы не можете просто «образовывать» кого-либо, не имея ввиду какой-то результат, потому что иначе человек не будет образован.

Таков современный конфликт. У нас — величайший бюджет, в мире, близкий к расходам на вооружение, идет на детское образование. Это большой бюджет. Я не касаюсь сейчас того, что учителя говорят, что им мало платят и все такое (а им действительно мало платят), в любом случае это баснословный объем денег, который расходуется в этом конкретном направлении. Когда вы рассмотрите весь процесс с начала до конца, и когда вы включите сюда стоимость всего обучения, все действия по образованию, которые совершаются в этом мире, вы увидите, что это грандиозные капиталовложения.

Сейчас практически на каждого в Западном мире приходится значительная сумма, которую вкладывают в человека, чтобы он получил образование. Это значительная сумма. Она доходит до тысяч фунтов стерлингов, как бы вы на это не смотрели, она доходит до многих, многих тысяч долларов. К тому времени, когда молодой человек выходит из колледжа, например, он стоит примерно порядка 10 000 долларов, или стоил десять лет назад — это старые цифры — и вероятно, сейчас он стоит дороже. В человека вкладывается много денег, а результата может не быть.

Много было истрачено на его образование, но стал ли он образованным?

Аудитория: Нет.

Да-а, и в этом конфликт. Смотрите, было истрачено много денег на его образование, но он не стал образованным.

Я был просто в шоке однажды, когда мои маленькие сыновья не смогли написать свои имена. Их «образовывали» (в кавычках) с необыкновенной скоростью, но они не могли написать собственные имена. Я бы не сказал, что их учили писать. Они не были образованы насчет того, как писать. Неважно, чем они занимались, неважно, сколько «бегущих овалов» они изобразили, если это не завершилось конечным продуктом — способностью писать свои имена — я думал, что это первое, о чем должен думать любой учитель. Говорят: «Ну, знаете, малыш должен уметь поставить подпись», потому что, честно говоря, это почти основной тест на грамотность.

Малый ступает на борт корабля, выходит в жизнь, и ему приходится ставить крест на своих вещах, и его немедленно и сразу же начинают считать неграмотным. Может быть, он шутя умеет писать каллиграфическим почерком где-нибудь еще, но если он не способен расписаться, ему будет очень трудно убедить людей в том, что он грамотен.

Мне кажется, что это следует учесть в первую очередь и когда я понял это, я устроил настоящую бурю, настаивая, чтобы детей научили писать их имена. Даже дети были очень огорчены. До них не доходило, что если они знают, как писать, они должны быть способны написать собственные имена. Они не могли сделать этого.

Итак, есть множество дыр, оставленных вдоль всей нашей линии. Возьмите арифметику. Она всегда преподавалась как повседневный, насущно необходимый предмет ,нужный, чтобы вас не обсчитали в магазине. Я считаю, что это один из самых поверхностных взглядов на предмет, с которым я когда-либо имел дело, и тем не менее, я уверен, что это основная причина, почему его преподают так как дети объяснили мне очень терпеливо этот единственный пункт. То есть, им было сказано, что причина, по которой они изучают арифметику — это просто чтобы их не обсчитывали. Никто даже не говорил им, что есть другой способ не беспокоиться по этому поводу, например, заработать достаточно много денег. Если у вас будет достаточно много денег, вы можете не знать арифметики, потому что вас не будет беспокоить то, что вам недодадут сдачу . Видите, есть другие способы обойти это. Я имею в виду — есть другие пути в этом деле, в деле, когда вас обсчитывают, и хотя то, что я предложил — это смешной способ, тем не менее он вполне действенный. Мидас *Мидас: по греческой легенде, царь, наделенный силой превращать в золото все, к чему бы он не прикоснулся. Ему было позволено смыть свое волшебное прикосновение, когда он уже возненавидел его, превратив в золото всю свою пищу и свою дочь. никогда не боялся, что его обсчитают.

Итак, что мы имеем в области арифметического образования? Пусть множество учителей, которые преподают арифметику, попробуют сказать нам что-нибудь о конечном продукте знания арифметики. Они бы сказали: «Ну, уух-ух-ух-ух-м, ну, конечно, это надо знать, потому что это основание для многих других предметов».

Ну, вот мы заговорили об обучении другим предметам. Но нам не интересны другие предметы, мы говорим об арифметике. Вот как насчет того что, называется арифметикой? Нас интересует, почему люди не знают арифметики. Ей нельзя обучиться, потому что в ней не существует конечного продукта. Парень говорит: «Я не собираюсь быть счетоводом. Я не собираюсь быть бухгалтером. Я могу научиться считать на пальцах, и меня не обсчитают. Элементарно! Зачем учить арифметику?»

«Ну,» — вы скажете, — «ну, тебе надо выучить ее чтобы учить другие нау…»

«Нет, нет, нет, нет. Давайте говорить об образовании в области арифметики. Давайте не будем волноваться по поводу других предметов».

«Ну, если ограничить спор именно таким образом» — сказали бы они — «конечно, никто с тобой спорить не сможет».

И вы скажете: « В этом и дело. Кому хочется, чтобы с ним спорили?»

Пункт, который я хочу здесь подчеркнуть, в том, что арифметика, не имеющая законченного завершения в самой себе, — конечно, оно есть, есть законченное завершение, и оно может быть описано — но если оно не описано, то арифметике почти невозможно обучить. И почти все, кто изучает в начальных школах арифметику, знают ее очень плохо, потому что сам по себе это не предмет, и следовательно, никто не может быть ему обучен.

И это идет дальше и дальше — во всей полноте проявится в университете. Я не говорю какие-то непостижимые вещи. Это что-то такое, что очень, очень явно! Это совершенно очевидно. Вы поступаете в университет, и у вас постоянные проблемы, потому что в инженерных школах вы тычетесь носом в то, что предполагается решать при помощи алгебры, вы без конца тычетесь носом то, что предполагается решать при помощи вычислений, и причем любая из этих проблем разрешима при помощи чистой арифметики. Здесь есть о чем подумать.

Что здесь случилось? Арифметика, не будучи предметом сама по себе и будучи чем-то пренебрегаемым и униженным, постепенно сократилась и перестала быть предметом. Это просто вспомогательный предмет, который ведет к высшей математике. И если вы не знаете арифметики, вы не сможете заниматься высшей математикой. Вот таким примерно образом это преподается инженерам.

Мне было очень интересно найти однажды, в старом Мак-Гаффис Ридерс *McGuffey’s Eclectic Readers — книга «обо всем на свете», впервые изданная в 1830 г. и названная именем американского издателя и просветителя Уильяма Холмса МакГаффи (1800 — 1873)., насколько сведущими в арифметике предполагались люди в 1888 году. Проблемы, которые предполагалось решать при помощи арифметики, были проблемами алгебры. А от них ждали, что их решат при помощи арифметики. И что вы делаете? Это было откровением для меня, но оказалось возможным решить эти алгебраические проблемы с их иксами и игреками при помощи простой, обычной общедоступной арифметики. И в этом было больше смысла; это было намного разумнее. Я посмотрел на все это, поговорил с бывалыми людьми, которые могли считать колонками шириной в пять цифр и порядка десяти цифр в длину, и складывать их особенным образом, который для меня был очень особенным, своего рода сложением крест-накрест, который мне наверняка не удастся объяснить вам, но который приводил к почти молниеносному ответу. Вы говорите: «Как они это делали?»

«Ну», — говорят они, — «это очень просто. Видите, девятка, прибавленная к чему-нибудь, дает девятку, и все это идет до конца колонки , и вы находите все комбинации, которые дают девятку, а остальное забываете, прибавляете остаток и получаете результат.»

Знаете, что? Конечно, все это только приемы. Трюки, но все это когда-то было неотъемлемой частью арифметики, а теперь в арифметике этого нет. Куда это ушло? Должно быть, мы имеем дело с умирающим предметом. Почему он умирает? Никто не очерчивает его назначения для изучающих предмет. Неважно, что какое-то назначение в нем существует, мы сейчас говорим не об этом. Да, можно выискать множество назначений для нее. Но все, что вам нужно знать, это то, что никто не ограничил, не отметил, не показал назначение этого предмета ученику, и он не считает, что получает образование по арифметике. Арифметика — всего лишь вспомогательный предмет, который поможет вам не дать себя обсчитать.

И поскольку испорчено преподнесение и толкование цели предмета, то и сам предмет также гибнет. Это кажется очень странным положением; но когда назначение предмета исчезает, точно так же исчезает и сам предмет из кругозора человека.

Производство кучерских кнутов? Пойдите, попробуйте найти кого-нибудь, кто знает все о производстве кучерских кнутов. Возможно вы найдете пару ребят, которые сидят где-нибудь в Англии и знают этот предмет сзади-наперед и спереди-назад, и которые делают все кнуты для цирка. Кнутов практически больше не делают. Это умирает, потому что не имеет назначения. Ни у кого нет лошадей, над которыми можно было бы щелкать кнутом. Значит, сегодня стать образованным в предмете «как делать кучерские кнуты» было бы чем-то вроде тупика. Это не стало бы слишком продуктивной карьерой.

Сейчас это звучит не слишком глубоко, но давайте рассмотрим обратную сторону — и это обнаружит бездну смысла. Следовательно предмет, цель которого не определена — умирает, не только в обществе, но и для индивидуума. Оба эти положения верны. Первое из них настолько верно, что это почти чепуха. А вот другое не чепуха и до сих пор не открыто. Если индивидуум, которого вы обучаете какому-то предмету, не узнал назначения этого предмета, значит, этот предмет умрет в этом индивидууме. Он может иметь чрезвычайно важное назначение, но если назначение предмета не преподается индивидууму, это произойдет.

Так вы можете понять разницу между мертвым обучением и живым обучением. Живое обучение — это то, которое имеет назначение, использование; а мертвое — это то, которое не имеет никакого использования. И способ, которым можно превратить живое обучение в мертвое, двоякий: или его использование умирает, как в случае кучерских кнутов, или просто кто-то опускает его, как часть образовательного процесса. И это может заставить предмет умереть, не только для индивидуума, но и для общества, не только для общества, но и для индивидуума. Это понятно?

И мы должны признать, что человек не может стать образованным — просто по определению слова образование, как я уже подчеркивал здесь – образованным по мертвому предмету, потому что у него нет конечного продукта.

Итак, вы обнаруживаете, что эти вещи становятся навязчивыми. Некто начинает изучать миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками. Миниатюры, написанные в Голландии, мы еще можем к чему-нибудь приспособить. Но миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками; ну, долго-долго придется искать, пока мы найдем применение этому частному предмету. О, вы можете найти ему применение, но не стоит загромождать себе мозги, проявляя чудеса изобретательности, чтобы восполнить пробел в системе образования, поскольку, стараясь быть разумным, вы только изуродуете себя. Это вопрос: «что это»? — но не вопрос: «что мы могли бы себе вообразить на месте этого»?

О, мы можем придумать какие-то предметы, но пусть, скажем, парень изучает эти эзотерические предметы — странные, чудные, бесполезные, никуда не ведущие. Вы знаете, как легко это может стать навязчивым? Он не знает назначения этого, использования этого, и следовательно, конечно, для него невозможно стать образованным по этим предметам, потому что он никогда не покажет своего виртуозного мастерства, никогда не покажет их использования. Кто будет слушать? Он даже друзьям не скажет. Они говорят: «Этот малый — полный чудак! Он без конца твердит все время» — что-то вроде того, что в ваших семьях говорят при случае скажет, имея в виду предмет Саентологии. Вы недоступны их пониманию. Но много хуже, чем это, будет, если мы получим что-то вот в таком духе: «Никто не знает, о чем он говорит, и никто не знает, зачем он это изучал, и это не имеет никакого использования, и это вообще не особенно интересно». Ну, этот несчастный малый никогда не сможет поговорить об этом. Он никогда не сможет никому сообщить это по той простой причине, что общение становится трудным. Никто не станет слушать.

Думали вы когда-нибудь об общении, которое затруднено потому, что никто не слушает? Ну, давайте перенесем это в сферу образования. Если предмет не существует и не имеет использования, и не имеет применения, и не имеет того, и не имеет сего, — что ж, на такой стадии его перестают слушать, потому что он не имеет никакой пользы ни для кого. Он изучает миниатюры, написанные слепыми художниками в Голландии. Люди говорят что-то вроде: «Ну, я могу понять его изучение голландских миниатюр — я думаю, он дурачок!» Это может быть непосредственным выводом.

Ваши семьи смотрят на вас иногда, когда вы ввязываетесь в это и сталкиваетесь с этим лоб в лоб, и люди не хотят слушать вас по предмету Саентологии, или раздражаются из-за ваших занятий, и это потому, что вы не говорили с ними о назначении Саентологии. А вы не говорили с ними о назначении Саентологии в пределах того, что это может сделать лично для них.

Сейчас мы приближаемся к концу, вы едете домой. Ваша мать может заинтересоваться, если она услышит о том, что это сделало для вас лично, поскольку она заинтересована в вас, но даже ваша мать сможет постичь это как науку только тогда, когда будет определено ее назначение. Пойдем чуть-чуть дальше: когда очерченное вами назначение, можно будет исполнить до какой-нибудь степени. Вот вам ваша следующая стадия, она в том, что в это не верят. Вы можете объяснить назначение, но в это не верят. Другими словами, цель для них нереальна. Поэтому вы должны не только обрисовать назначение, — вы должны обрисовать его для них, чтобы оно казалось им достижимым, или исполнимым, назначением.

Итак, мы подходим к этой пташке и говорим: «Твой интерес к этому предмету должен быть очень велик, потому что этот предмет сделает тебя Клиром.»

Он сразу спросит: «Проломом *Обыгрывается одно из значений слова clear в английском языке — «пролом», «просвет». в какой стене?», потому что это назначение ему не понятно. Назначение становится непонятным, когда цель не кажется доступной или стоящей. И она может перестать быть достижимой или стоящей просто потому, что не понята.

Итак, для того, чтобы образовательный предмет существовал и продолжал быть предметом, в котором можно стать образованным, или если вы ждете, что кто-то будет получать образование по этому предмету, — позвольте мне высказать это таким образом — чтобы он продолжал существовать, чтобы он сохранился, он должен иметь назначение, которое можно увидеть как достижимое действие. Это должно быть достижимо. Назначение обязательно должно быть достижимо.

Теперь — ценность предмета — целиком и полностью — зависит от ценности достижения этого указанного назначения. Насколько это ценно — достичь этого оговоренного назначения. Ценно быть способным совершить это, или не ценно быть способным совершить это? И именно до такой степени предмет представляется второстепенным — или жизненно важным.

Итак, уток и основа культуры созданы из образований — которые подразделяются — это уток и основа культуры (уток и основа, термины ковроткачества; постарайтесь не собирать в кучу слишком много слов: уток идет вот так, а основа идет вот так, видите?), итак, в строении культуры, выделены два основных типа образования. Передача культуры обеспечивается единственно и только образованием. Независимо от того, приобретается ли образование практикой или обучением, культура в целом есть сумма своих образований. Есть два подразделения образований в культуре, и один из них — жизненно важные, а другой — приятные.

Полученное образование возмещается до такой степени, до которой его служение человеку понимается как ценное. Образование вознаграждается до той степени, до которой его служение понимается как ценное. И возмещается оно, честно говоря, ни одним пенсом не больше. Иногда бывают ложные возмещения, но не часто, и это говорит вам, что здесь должно быть что-то очень забавное. Потому, что есть такие вещи в обществе — потому, что это правило, что я только что дал вам, верно, а общество в большинстве своем, следовательно, должно быть непостижимо до какой-то степени, потому что есть несколько видов образования по некоторым предметам, которые вознаграждаются до сверхъестественной степени, хотя авторитеты в области образования не считают их столь уж ценными.

Должно быть, народ любит, когда его дурят. Он все время платит жуликам того или иного рода. Должно быть, действительно ценно иметь надежду взлететь до луны на биржевом рынке, потому что этим ребятам часто платят очень много. Вы можете совершить переоценку общества на основе того, что я вам дал. «Да,» — можете вы сказать, — «да, общество совершает ошибки в данной области. Да, обществу лгут.» Ну, я не думаю, что в этой области общество делает ошибки. Это новая мысль, не так ли?

Знаете ли вы, что наиболее ценная техническая профессия в Соединенных Штатах — это хоронить людей? Им очень много платят! Они должны ухитриться убедить каждого, что любимый покойник должен быть запечатан в бронзовом гробу, а бетонные и стальные своды за пределами гробов «должны быть такими, чтобы просачивающаяся влага не беспокоила ваших возлюбленных». И они совершено убедили всю страну, что таков закон, принятый Конгрессом, что таков местный закон, и недавнее расследование Конгресса выявило этот факт, и открылось, что нет никакого законоположения в Соединенных Штатах, которое бы заставляло кого-либо в Соединенных Штатах хоронить покойника хотя бы в деревянном гробу. Есть законоположения, которые требуют, чтобы покойников хоронили, но нет никаких требований, чтобы покойников бальзамировали. Значит, заворачиваете тетушку Агнессу в одеяло и бросаете ее в яму. С того времени, как вы получили свидетельство о смерти, ребята, это все, что нужно.

И вот эта частная профессия — эта частная профессия была торговля чем? Они торговали чем-то вроде жизни после смерти, не так ли? Это было вроде какого-то то религиозного культа, или чего-то такого, и было очевидно, что люди здорово покупают жизнь после смерти. Мы обнаружили, что самое дорогое, что можно было сделать в Египте — это умереть. Это было очень дорого, и стало таким же в сегодняшних Соединенных Штатах. Умирать очень дорого. Если они возьмутся за вас, ребята, вы не оставите потомкам никакого имущества.

Но это очень специфичная вещь. Общество это оплачивает и вознаграждает. Это чуть ли не самое высокоразвитое ремесло из всех, с которым вы можете столкнуться в своей жизни. Похоронное дело — это ремесло требующее сверхобразованние, и общество гробовщиков (из бюро ритуальных услуг, как они любят себя называть), эти парни проходят свою школу и осваивают свою технологию, и они действительно в этом очень здорово натасканы, и финальный конечный продукт виден очень ясно. Но эти ребята — настоящие мошенники. Я знаю, потому что в прошлом, в те дни, когда я болтался в окрестностях Нью-Йорка как писатель, ну, медицинский эксперт (вот так они начали называть коронеров *Коронер — в Англии и США специальный чиновник, исследующий каждый факт смерти, выдающий соответствующие документы, и т.д. «Медицинским экспертом» назван здесь человек, функцию которого в России выполнят врач-патологоанатом. теперь в окрестностях Нью-Йорка; они тоже изменили имена) — медицинский эксперт Нью-Йорка был моим добрым приятелем. Он был коронером города Нью-Йорка, и одним из самых приятных парней, с которыми можно столкнуться. Он лично набальзамировал, своими собственными руками, 15000 трупов.

Я заинтересовался этой специфической областью, когда меня направили к нему, чтобы сделать серию рассказов о нераскрытых преступлениях, и, конечно, меня занесло в царство медицинского эксперта города Нью-Йорка; и он начал мое образование по этому предмету, и конечно, это была область так называемой судебной, или юридической, медицины. И этот парень, у него там все было схвачено. Легкость, с которой он раскручивал все эти разнообразные дела, показывала отличное знакомство с предметом.

Это не был эзотерический предмет. Приходилось иметь дело со множеством мертвых тел, которые были разбросаны здесь и там, часто в самом растрепанном виде, с самыми разными причинами смерти. Иногда они были неопрятны. Вот это был парень. И что довольно странно, он считал себя социально неприемлемым. А я был очень приемлем социально, так что мы с ним образовали очень хорошее партнерство, потому что ему всегда нравилось — если я собирался куда-нибудь и спрашивал его, пойдет ли он со мной, он мчался, как на ракете. Бежим, скорее! Но не было ничего такого, что было бы не в порядке с этим парнишкой. У него были безукоризненные манеры, он был настоящий джентльмен и так далее; но частью его образования было то, что его предмет считается низким, следовательно он чувствовал себя социально неприемлемым.

Ну, я не знаю — множество людей считаются низкими — дворники думают, что их считают низкими, но дворники содержат улицы в чистоте, не так ли? Ну, очевидно, что этот малый сохранял улицы Нью-Йорка от того, чтобы они были завалены разложившимися трупами. И — о, я привык время от времени видеться с ним, а я тогда был президентом одного из писательских обществ, и вот он приходил туда довольно регулярно, и беседовал с авторами детективов, если я просил его, и так далее. И бывало, они уходили с завтрака или чего-нибудь такого с лицами самых разных оттенков зеленого цвета.

Но ребята, это была информация. Это была информация, имевшая очень определенный конечный продукт, хотя и в области расследований. Малый вроде него мог только глянуть на труп и сказать: «Угарный газ, мертв примерно часа три»; «Цианид», «Мышьяк», это, то, всякое другое. Бр-р-р-р, фу! «О, я бы сказал, это ботулиновое отравление, Джой. Да, да. Ну-ка, положите его на ровное место, мы проверим это, сделаем вскрытие. Я более чем уверен, что это просто ботулизм *Ботулизм: отравление ядовитым микробом, иногда содержащимся в пище, которая была приготовлена или хранилась с нарушением технологии. (От лат. Botulus -колбаса)., поел зеленых бобов не по сезону — они лежали в холодильнике слишком долго. Вот как мне это представляется». Почти всегда он безошибочно угадывал причину смерти.

Это было искусство, искусство наблюдательности, применительно к миру мертвых. Но даже во времена Египта это искусство не считалось обладающим каким-то социальным статусом. Ребятам, которые бальзамировали тела в Доме Мертвых *Имеются в виду изготовители мумий в Древнем Египте., и так далее, никогда не разрешалось даже выходить из этого дома. Их закрывали там.

Но здесь есть огромный, огромный объем искусства, огромный объем деланий, огромный объем техничности, огромный объем материала, и все это прошло через все культуры, начиная с Древнего Египта, и совершенно не прерывалось. Интересно, что такой парень как он, мог сидеть и обсуждать относительные сохраняющие качества современного бальзамирования в сравнении с египетским. И он был уверен, что делал лучше, чем египтяне в свое время. Я это слышал впервые, потому что мы видели все эти египетские мумии в университетских музеях и все такое, мы их видели, и они и сейчас там, забинтованные и так далее. Но его отношение к этому было отношением настоящего профессионала. Ну, черты их лиц не сохранились, и цвет плохой. Вот что он сказал мне однажды: «Да-а, в следующий раз, когда пойдешь в музей, Рон,», — сказал он, — если не веришь, если не веришь, что мы далеко ушли от них в свое время, просто глянь на одну из этих мумий. Черты лица не сохранились, и цвет плохой».

И я сказал: «Но дорогой! Те ребята — те ребята были мертвы тысячи лет!»

А он сказал: «Что ж, через тысячи лет кто-нибудь из моих тоже будет там». И он сказал: «Черты лица у него не будут такими плохими, и цвет будет хороший». Он сказал, что мы можем делать эту работу лучше в наши дни (почти «мы обычно делаем лучше»).

И вот надежная профессия — я говорю об относительно низкой профессии, но дающей очень высокое вознаграждение: сохранение мертвых тел не на улице, и украшение тех из них, у кого есть любящие родственники, — все это очень высоко оплачивается. Консервация памяти, и так далее — очень высокооплачиваемая профессия. И она продолжается. Она продолжается в течении очень долгого времени и при этом ее ноу-хау не умирает. Где бы ни существовала какая-то цивилизация, кажется о ней можно узнать именно по этому предмету, и не важно, сколько войн пронеслось над этим, и насколько неподготовленными им приходилось это делать. Даже по обрядам древних племен, нужно было пойти и найти сухую пещеру для того, чтобы автоматически бальзамировались тела людей, которых они любили. Итак, здесь есть очень интересная техническая линия. Вот такая техническая линия, ребята: что нужно сделать для того, чтобы сохранить труп от порчи, и что вам нужно делать, чтобы знать также, что убило этого человека, и от чего он умер, значит, вы не можете быть заняты только бальзамированием и все перепутать делать для того, чтобы привести все это в порядок, и какое погребение предполагается, и как вы предполагаете обращаться со скорбящей семьей, и как именно предполагаете вы продать им все, что нужно, по самой высокой цене. Это технологии, неважно, как вы на это смотрите. Они очень широки, и они очень точны, и, ребята, у этих действий есть конечный результат! Вы берете тело, бальзамируете его, хороните его, получаете ваши деньги. Бум! Очень легко понять.

Так что мы можем сказать, что предмет, не только вознаграждается до той степени, до какой он требует, но и до той степени, которой он осознается публикой в ее большинстве. Он вознаграждается до той степени, до которой понимается.

Отлично. Теперь, о продолжительности существования. Продолжающаяся потребность в назначении может, таким образом, сохранить предмет. Продолжающаяся потребность в предмете может сохранить предмет. Если предмет продолжает быть нужным, он сохранится; это вывод из того, что я рассказывал вам несколько минут назад. Но длительность времени, в течении которого он сохраняется, зависит от потребности в нем и от смены технологий. Видите, у вас должна быть технология, продолжающая быть нужной, и при этом технология должна передаваться. Если она продолжает быть нужной, она обязательно также будет передаваться; что просто очень очаровательно; это совершенно очевидно.

Когда вы имеете дело с предметом, который пришел из глубины веков, который проходит через тысячелетия, то это только потому, что вместе с ним пронесено и его назначение. Его назначение идет вместе с ним, и его назначение понятно. Теперь, можно разрушить этот предмет — путем разрушения его назначения — более не нужного, видите — или путем смены технологий, или иным образом, или тем, что смена технологий слишком настойчива или принудительна, когда в технологию привносится множество других вещей, которые ей не принадлежат. Другими словами, когда прежде чем вы сможете учиться инженерному делу, вам нужно кончить начальную школу, закончить среднюю школу, закончить Институт благородных девиц и научиться вязать. Я думаю, что следующим, наверное, будет это.

Вскорости не останется ни одного инженера, все мосты начнут разваливаться. И одна из причин того, что инженеров скоро не останется — элементарна и содержится в нашей собственной технологии, и только в нашей собственной технологии, и эта причина в том, что вы заставили его слишком долго разгоняться. Ему приходится слишком долго бежать по взлетной полосе, и чем дольше — давайте сейчас вернемся к образованию — чем больше требуется для того, чтобы получить образование, тем больше вероятность, что он наступит на камень на дороге. Вы, быть может, отметите, что это могло бы быть выражено гораздо мягче, но это именно так. Если этот персонаж разбегается, разбегается, разбегается, он бежит по взлетной полосе, и все бежит по взлетной полосе, готовый взлететь, готовый взлететь, готовый взлететь, он бежит по взлетной полосе, он пытается набрать скорость, а все ему говорят: «Эй, тебе нельзя еще брать рукоятку на себя *Двигая рукоятку управления на себя, пилот поднимает самолет вверх.. Ты должен оставаться здесь на взлетной полосе, и продолжать бежать по взлетной полосе, готовым оторваться, готовым взлететь, взлететь, взлететь»; ну, к нужному времени, он уже делает это около 45 лет, и обнаруживает, что он не оторвался от земли, он не взлетел.

Причина всего этого заключается в том, что количество возможностей потерпеть неудачу прямо пропорционально длительности процесса достижения.

Это закон. Количество возможностей потерпеть неудачу прямо пропорционально длительности достижения, или протяженности времени, которое требуется на то, чтобы овладеть предметом, если вы собираетесь его изучать.

Теперь, этот закон уравновешен тем фактом, что, если вы изучаете что-то не по принципу постепенности, человек может запутаться, попав на слишком высокую ступень, как я говорил вам в другой лекции. Он шел слишком круто, слишком быстро. Где-то существует настоящая длина взлетной полосы для каждого предмета. Это взлетная полоса правильной длины для этого предмета. Взлетная полоса правильной длины для этого предмета, таким образом, не должна быть слишком длинной, чтобы не увеличивать возможности неудачи без необходимости, и еще важнее, чтобы она не была слишком короткой, такой, чтобы человек перескочил через ступеньку и очутился в замешательстве. И какова правильная длина разбега для любого конкретного предмета? Как много подготовительных действий должно здесь быть, или как долго должен продолжаться курс обучения? И на все эти вещи, на все эти вопросы ответ таков: Да, он не должен быть таким долгим, чтобы без нужды умножать возможность неудачи, и не должен быть таким коротким, чтобы заставлять человека двигаться слишком круто вверх.

Он зароется носом, как зарывались мы , когда я состоял в аэроклубах в колледже. Там было много грустных молодых людей, готовых рвануть ручку на себя слишком торопливо. Такая эволюция *Эволюция — здесь в букв. смысле — движение, совершаемое самолетом, воинским строем, всадником и т.п. называется колокол, *Колокол — движение, совершаемое самолетом в том случае, когда атмосфера над несущими плоскостями разрежена, а ниже последних существует избыточная подъемная сила: самолет резко задирает нос вверх, двигаясь по кривой, напоминающей профиль колокола, и затем может свалиться в штопор. называется колокол — технический термин, авиация. Вы двигаетесь по восходящей, и у вас не хватает скорости, чтобы поддерживать достаточное разрежение на верхней поверхности крыльев; и вы никогда не видели самолет, который находится в столь жалком и смешном положении, как самолет, попавший в колокол. Он летит очень, очень мило, и совершенно внезапно теряет скорость, и нет разрежения над крыльями, и он делает фу-у-уф! Это очень быстро. Это не просто так назвали колоколом. И конечно, когда вы всего на 100 футах высоты над взлетной полосой, или что-то в этом роде, над кромкой поля, вы не наберете достаточной скорости в процессе падения, чтобы быть в состоянии взять ручку на себя и выбраться из этого положения. Остается послать записочку своей родне и вступить в контакт с моим старым другом, медицинским экспертом из Нью-Йорка.

В любом случае, вот что случается со студентом. Он приводит себя в состояние сверх самонадеянности, или чего-то вроде этого, и тянет ручку на себя, но у него не было достаточно разбега по взлетной полосе, он не набрал скорость. Другими словами, он пошел в слишком крутой подъем.

Вот что сделала Мэри Сью однажды ночью. Она изучала машинопись. Она печатает машинке очень хорошо, но начала работать скольжением. И она собирается взять новую ступень в предмете машинописи, бьет — колотит — трах! И это очень интересно. Я провел ей процесс для обучения по этому предмету за очень, очень короткий отрезок времени, и пробил в этом плотину. Я не знаю, она заметила ли это, здесь ее сейчас нет; но она, вероятно не заметила, что есть связь между ее внезапным интересом к изучению печати скольжением, и разрушением барьера из одного старого предположения насчет слишком-долгой-взлетной-полосы, а также слишком крутой ступенькой. Я разрушил это процессом и сейчас она очень заинтересована изучением машинописи скольжением, и тратит час времени каждую ночь, при том, что делает все, что должна, сидит и бьет-колотит по машинке на основе скольжения. Это очень трудно, потому что в то же самое время она использует машинку в остальное время, чтобы гнать и выколачивать записи. Таким образом с одной стороны она занята машинописью скольжением, а с другой, что ж, гонит и колотит все это, делает свою работу. А затем она вернется назад и опять займется машинописью скольжением.

Я ее положил на обе лопатки. Я дал ей метроном на следующую ночь, и она внезапно поняла, что ее ритм далек от того, что было, и так далее. И она ничего не могла сделать, пока метроном работал. Она сказала, что нужно его выключить прямо сразу. Слишком высокой была ступенька.

Но она продолжала на этой ступеньке с двумя рядами клавиш, прежде чем усвоила один ряд клавиш *Машинопись «скольжением» предусматривает установку пальцев сразу на два ряда клавиш, в отличие от установки пальцев на один «исходный» ряд при машинописи «ударом».. Теперь, вы видите, что я имею в виду под слишком крутой ступенькой? Это было слишком круто. И ребята, ну и сделала же она колокол! Дала колокол прямо сразу! И тут же пришла в абсолютное замешательство. В прежние годы ей следовало бы просто бросить. Так и пришлось бы сделать. Но зная теперь о технологии, которую я как раз разработал по предмету “образование”, она села и говорит: «Ну давай теперь посмотрим, что я делала? О, да-а. Хорошо, это слишком крутая ступень. Я просто пошла на слишком высокую ступень». Она вернулась к одному ряду, тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук, а затем перешла на два ряда, и сейчас она это может. Другими словами, она гладко прошла эту ступень.

Так человек, знающий это, может действительно рулить своим собственным путем вполне спокойно. Никому не пришлось ей указывать, что делать, не так ли?

Хорошо. Таким образом, образовательный предмет есть нечто, что имеет результатом делание и достигается процессе получения образования по этому предмету. Вот что, черт возьми, нужно сказать! Но знаете, почти никто этого не знает. На самом деле этого не знают. Они постоянно болтают об этом, но сами заняты деятельностью, которую выполняют очень плохо, и терпят неудачи как ненормальные, и им никогда не приходит в голову, что они не были образованы по этому предмету.

Я расскажу вам кое о чем, что всегда заставляло меня вытаращивать глаза, словно сумасшедшего, в Голливуде. Каждый директор, каждый супервайзор, и, если уж не то пошло, каждый актер в съемочной группе — все они знали, как быть писателем. Они знали, что такое писать. Все они могли писать рассказы. Это место просто кишело писателями. Вы хотите знать, почему Голливуд так никогда и не вышел из детского сада в своих рассказах; это именно поэтому. Они так никогда так и не узнали, что это технология. Это профессиональная технология, которую человеку надо изучать, как чокнутому. Там есть собственные ходы и выходы, и собственные разветвления — на самом деле собственная терминология. Но все эти парни знали, что знают, как надо писать. В этом не было ничего, что надо было бы изучить. Так, разумеется, они стали профи в своей среде — и в Голливуде стало очень мало профессиональных писателей, фактически там вообще не появилось профессиональных писателей. Они приходили туда отовсюду, и там пропадали. Этот процесс совершается там из-за того, что всем знакома профессия малого, который только что туда прибыл. Смотрите, он писатель, он профессионал, он приехал, но все остальные знают его профессию.

Ну и затем, он не даст кино бытия, необходимого для того, чтобы понять, что, может быть, писать для кино — значит, знать несколько секретов этого ремесла, и, конечно, он выглядит слегка глуповатым для этих людей, в то время как совсем не глуп. Он просто не выучил эту особенную специальность внутри своего собственного предмета, которую надо было выучить довольно быстро. И Голливуд, не отдавая себе отчета в этом, никогда не был обеспокоен тем, чтобы научить его писать для Голливуда. И им никогда не приходило в голову, что это необходимо — образование в области знания того, как писать.

И вот есть эта странная профессия, которая иногда вознаграждается до фантастической степени, и в которой вы можете легко умереть от голода, и в которой люди дарят вам фантастическое количество бытия, и в которой люди вас почти полностью игнорируют. Таким образом, здесь самые разные противоречия.

Что такое профессиональный писатель? Из практики мы знаем, что тот, кто успешен, и чьи тексты издаются или, самое меньшее, по крайней мере, читаются или просматриваются. Но изо всех предметов искусства, с этим труднее всего иметь дело, потому что никто не предоставляет ему права обладать какой бы то ни было технологией. И, однако, любой мальчишка, который унаследует все это — вам это было бы очень интересно — мальчишка, который будет преемником — это не тот, кто просто случайно набредет на какую-нибудь идею.

Вы идете в самую Гильдию Сценаристов, вы обнаруживаете, что причина, из-за которой у образования по писательскому делу такая скверная репутация, в том, что так обучают в американских университетах. И они вышли и наняли кучу неудавшихся писателей, и неудавшиеся писатели стали либо редакторами, либо профессорами. И они, между прочим, драматизируют свою неудачу, и они пытаются заставить писателя потерпеть неудачу, и я никогда не видел, чтобы кто-то делал что-нибудь еще. Я прошу прощения, ведь были же несколько, которые работали как сумасшедшие, и они были чрезвычайно успешны во всем, что бы им не приходилось делать с будущими преемниками. Но они не находились во власти идеи, что они были писателями. А вот эти другие пташки по-прежнему сохраняют это странное представление, что они — что-то вроде писателей, но на самом деле у них вот оно — редакторство, видите? Писательству они не обучены, а если их и обучали этой деятельности, то они ее провалили.

Это вопрос удачи. Кажется, что все общество болтает без умолку о приключениях и фантазиях писателя. Но вы говорите о скрытой части технической подготовки. Техническая подготовка в этой области не существует. Если профессиональный писатель хочет хорошо посмеяться, если он хочет прямо упасть со стула и смеяться, смеяться, смеяться пока бока не заболят, тогда все, что ему нужно сделать — это прочесть учебный план профессиональных писательских классов в Принстоне *Принстонский университет — в г.Принстон, штат Нью-Джерси., например. Вас просто скрючит в три погибели. Я имею в виду, вы не удержите от хохота.

И я прошел однажды профессиональный писательский класс в Гарварде *Гарвардский университет — в г.Кембридж, США, близ г.Бостона. и довел их до паралича. И позже профессор мне сказал, что они так и не оправились. Я совершил ошибку — я был очень молодым и очень нахальным, и конечно, когда вас пригласили на лекцию по вашему собственному предмету, в какое-то весьма элементарное учреждение такого специфического характера, это сильно бьет в голову, и вы держитесь надменно. Особенно, если вы молоды и самоуверенны, каким был я. И — так я стоял перед всем этим писательским классом и говорил им: «Я вижу, что предмет, который вы здесь изучаете — стиль. Так вот, ни один писатель не знает, есть у него стиль или нет, пока он не сядет», — и я рассуждал очень разумно, — «пока он не сядет и не напишет пару сотен тысяч слов. И к тому времени, когда он это сделает, он , вероятно, узнает по своей работе, есть у него стиль или нет». С точки зрения профессионального писателя, это самое разумное утверждение, которое когда-либо кем-либо было сделано, потому что для профи, даже для Диккенса *Диккенс, Чарльз (1812 — 1870) — великий английский писатель, оставивший после себя обширное литературное наследие., всегда было сущим пустяком выдать 100 000 слов в месяц. Сущим пустяком!

Я не знаю, откуда пришла эта идея, что писать надо кровью и корчась в агонии. Так не делают. Так вовсе не делают. Если кому-то надо семь лет, чтобы написать великую вещь, так это потому, что шесть с половиной лет он был пьян. Пишут хорошо, пишут легко и пишут, пишут играючи. Например, большинство произведений Диккенса ерунды в темпе 5000 слов в день. Однажды, я обнаружил это и сообщил это в прессу, и это попало в национальную печать. Вы видели, как об этом болтали повсюду. Конечно, я полагаю, они меньше всего представляли себе, как он работал. Но писатель может писать. Какое лучшее определение вы для него найдете. Он может писать легко, играючи и быстро.

Ну, хорошо. Я сказал все это несчастным малым, сидящим в классе, и заметил, что в классе возникло что-то вроде шока, и очень вскоре после этого я завершил свою лекцию, и почти не получил аплодисментов. Они все сидели в классе словно статуи, ошеломленные. Они даже не потрудились встать в конце, после звонка. И наконец один или два из них повернулись к одному или двум другим и стали что-то шептать друг другу. И профессор, который был очень хороший малый, подошел и свел меня с кафедры, и вышел со мной, и сказал, «Ну, поднял ты чертовщину всем этим».

Я сказал: «Почему? Будь милостив, почему? О чем это ты?»

«О», — говорит он. «Парень», — говорит он, — «они пишут 1500 слов за семестр».

Все эти люди были оскорблены, ребята! Потом я приходил туда еще раз и изо всего этого класса никто не стал со мной говорить. Они были оскорблены! Они выбросили меня за борт. Я просто не мог быть профи. Но тем не менее мои тексты были в газетных киосках. Но это должно быть счастливой случайностью. Что-то было не так, потому что данные, которые я дал им, просто не могли быть правдой.

Этим друзьям никогда не говорили, что они должны писать! Всех их учили быть писателями, но никто даже не сказал им: «Брат, пиши!» Понимаете? И я был первым, кто объявил этому классу, а это был их четвертый курс, что писатель должен писать. Не знаю, что может считаться писательской деятельностью. Может быть, полагают, что он должен обсуждать, может быть , полагают, что он должен делать то или это, но они думают, что для таких людей коммерциализм — слишком грязное слово, чтобы связывать его с такими людьми. Почему? Это значит много работать!

Они не презирают деньги. Никогда не заблуждайтесь насчет этих людей. Они не презирают ничего, что связано с деньгами. Для них не низко быть коммерсантом или быть чем-нибудь еще. Это не их ремесло — то, за что они держатся. Производить — это тяжкая работа для них. Это слишком трудно. Поэтому они учатся четыре года и не осиливают своей первой ступеньки, состоящей в том, что вы делаете!

«Сейчас мы учим вас керамике. В области керамики вы делаете глиняную и стеклянную посуду, и другие подобные предметы. К концу этого курса от вас ожидается, что вы будете способны легко делать небольшие произведения керамики и разбираться в том, какие ошибки допущены в плохо сделанных произведениях керамики, и так далее, и вы будете знать технологию изготовления керамических изделий».

Приходит кто-нибудь и говорит: «Ну, вы на самом деле учите политехническому предмету». Нет, нет, парень. Писать это значит просто рубить лес, гонять бульдозеры. Есть множество людей, которые копают пруды, потому что у них нет физической энергии, необходимой на то, чтобы писать. Это правильно. Это просто другая работа, и если к ней подходить таким образом, она делается разумной, внятной и понятной, а вы садитесь.

Писатель — это не кто-то в красной феске и синих шлепанцах, курящий трубку и глазеющий в окно. Писатель — это кто-то, кто сидит за письменным столом с карандашом и листом бумаги, или с пишущей машинкой, в которую вставлен лист, и пишет. Что он пишет? Он пишет то, что будет опубликовано и продано и на что люди посмотрят, потому что по определению, предмет изучения должен быть принят обществом, в котором он существует, для того, чтобы быть профессиональным предметом.

Это ужасно хладнокровный, беспристрастный взгляд. Это так в реальном мире. Я не преувеличиваю, когда говорю в университете, что они не говорят этого. Лучшие профессора станут вокруг и скажут: «Ну и теперь, если вы однажды вышли в поле и смотрите в теодолит, не вините меня, если не можете взять уровня». Нет, так они не учат. Теодолит им вручают после занятий, и говорят им пойти провести съемку чего-нибудь, и даже не прочтут им лекцию о том, что такое теодолит, потому что это какой-то низкий предмет.

Нет, инструментами ремесла являются теодолиты — в инженерном деле; инструменты ремесла — это уровни, инструменты ремесла — большие куски чертежной бумаги, и распечатки, и кирпичи, и куски стали, и машины, и бульдозеры, и грубые прорабы, и жуликоватые подрядчики. Таковы инструменты этого ремесла. Они не преподают какого-нибудь курса типа «Как Сохранить Ваши Собственные Этические Принципы Во Время Работы На фирму «Пи-пи Констракшн Компани *Комическое вымышленное название строительной компании.». Они не реальны, другими словами. Они исчезли куда-то за тридевять земель.

Ну, вот так я привел в шок курс короткого рассказа в Гарварде, и я никогда не смогу точно вычислить, почему и как я потряс их. Не то что бы я сказал им слишком много слов. Долгое время я так думал, но сейчас, изучая образование, я знаю, что сделал. Вот что я сделал — просто сказал им, что «Если вы изучаете писательство, — пишите. От вас ждут текстов. От вас ждут, что вы выдадите множество слов». И, вероятно, дело было даже не во фразе «вы не знаете стиля», потому что вся моя речь была посвящена этой единственной идее. Но это было тогда, когда я наконец дал им количество, под чем я подразумевал слова на листе бумаги.

Я помню, как я стоял на кафедре, высчитывая это довольно быстро. Я сказал : «Я дам вам скромных небольших цифр, которые любой при здравом рассудке способен выполнить в течении нескольких недель, знаете ли, и никого это не свалит с ног», и я сказал «пара сотен тысяч слов». Га-а-а-а! Да, вот почему они заорали Га-а-а-а! , но это не то, в чем содержался шок. Шок содержался в том факте, что все мое обращение к предмету писательства — в том, что надо писать, и что писатель — пишет. И это то, в чем был шок. Если вы хотите быть образованными по предмету, вы должны быть способны это делать.

Затем, делать что-то — не может быть грязным словом. И вы не должны продолжать навязчиво делать это весь остаток вашей жизни. Сильно запутывало в этом курсе то, что я уже был обучен. Самые лучшие из тех учителей были хорошо подкованы в теории, и работали как сумасшедшие, со множеством делания и ответвлений от него, в своей собственной области. И когда вы получаете такую комбинацию, вы получаете парня, когда он сказал что что-то таково, в этом есть что-то очень вероятное, потому что это очень справедливо. Это очень узнаваемо… Может быть, он даже не знал, как хорошо писать, но мог выразить это, так как это был его собственный предмет, и он знал , о чем говорит.

А сейчас у вас тот, кто не может этого сделать, и это будет разоблачено — га-а-а-ах! Огромные прожектора шарят во всех направлениях: отсутствие практики, не видите вы? Этот парень — у него не те акценты. Он не сказал вам правильных вещей об этом предмете. Он сказал вам о чем-то, что, как он думает, может быть интересно, но он сам, через опыт, не знает, будет это когда-нибудь полезно или нет? Он делает большое дело из каких-то мелочей, видите?

Был такой у меня в другой раз — это только что проскочило у меня в сознании — на моем курсе. Это было связано с тем фактом, что малый просто мчался вперед — о, да! Да! Это была проекция. Это была проекция транспарантов *Транспаранты: пленки или слайды с фотографиями или рисунками, которые становятся видны, когда через них направлен свет и которые можно проецировать на экран.. Если у вас есть экран в шести футах от вас и есть экран в двенадцати футах от вас — ваш свет, конечно, будет гораздо слабее на экране, который в двенадцати футах от вас, не только потому, что число футов увеличено, но и потому, что это дальше, и следовательно, плотность транспаранта очень важна для проекции. И транспаранты должны быть очень, очень тщательно увеличены, и отпечатаны, в своей позитивной форме, для того, чтобы преодолеть эти несоответствия — это был один из этих мальчиков. Он был чуть больше эзотеричен, чем другие. Ну, он говорил прямо — и Рэг , были у нас когда-нибудь проблемы в проецировании старых, добрых транспарантов там в цирке, в кромешной темноте открытого помещения и на немыслимом расстоянии, при размере экрана двенадцать на двенадцать?

Ну, если мы будем слушать — если вы будете слушать этого малого очень внимательно, мы получим впечатление, что — он, конечно, не имеет опыта. У него, вероятно, во всю его жизнь не было проекционного фонаря. Вы знаете, это старая технология, показы проекционных слайдов. Это непосредственный прадедушка кинематографа. Но этому мальчику, видимо, никогда его не давали, поэтому он ставит такой огромный акцент на том, с какой тщательностью вы выберете эту точку, на которой будете проецировать — это не важно! Это неважно, какова плотна транспаранта, коль на этом транспаранте можно что-то разглядеть. И неважно, насколько она плотна, или как она толста, или насколько трудно через нее смотреть. Если это слишком далеко, дайте более яркий свет! И проблема решена. Вот и все. Вставьте другую лампу.

Вы делаете это не в фотолаборатории, другими словами. Вы это делаете, когда проецируете, но он не знал этого факта. Поэтому он сделал это важным и дал полстраницы разработок, с которыми вы пропотеете насквозь, о том, как печатать транспаранты и быть уверенным в том, что вы знаете заранее, на каком расстоянии они должны быть показаны, поскольку существует такая огромная разница между — о, нет! Вы поняли идею? Если бы этот друг когда-либо делал это, или если бы ему приходилось много с этим работать, то он не сделал бы такой ошибки. Что вы делаете — вы неверно расставляете акценты.

Подлинное знание даст правильные акценты, но только теоретическое знание даст неверные акценты. И мне представляется, что университеты в настоящее время абсолютно усеяны неверными акцентами; и там можно продолжать дальше и дальше в области усеянной неверными акцентами, вплоть до точки, в которой практически теряется технология. Не тот акцент, не тот акцент, не тот акцент! Сумасшествие!

Другими словами: «Будьте теперь очень осторожны по поводу лака на вашем Э-метре. Э-метр покрыт лаком и мы должны пройти через это, и, теперь, в течении трех недель мы будем заниматься производством лаков для Э-метров».

Это о том, насколько можно оторваться от реальности. С содержанием предмета это никак не связано. Просто потому, что есть немного лака в сессии (вероятно, вам никогда не приходило в голову до этого момента, что в сессии присутствует какой-то лак!) кто-то делает из этого большое дело, видите? Он говорит — он вычисляет, что поскольку лак блестит, он вычисляет, что блик от падающего на него света, может, возможно, повлиять на преклира, и тот будет отвлекаться на Э-метр. Он прочитал где-то что-то такое или другое. Он обнаружил, что это должно быть правдой, но на самом деле опытный одитор сказал бы вам, что никогда не слышал такой жалобы от какого-либо преклира в каком-либо месте, поэтому это не проблема, поэтому зачем ее решать?

Такого рода нереальности просто состоят из этого, и это очень точное определение: Нереальности появляются, когда образовательная деятельность учит разрешению несуществующих проблем, иди не в силах разрешить существующие проблемы. И среднее между ними — это то, что и следует выбирать, и единственная вещь, которая позволяет ее найти — это опыт.

Какой-то друг занимается деятельностью по вырезанию каменных голов из гор — Гатсон Борглум *Борглум, Гатсон (1867 — 1941) — американский скульптор, автор гигантских скульптурных портретов президентов США Вашингтона, Линкольна, Джефферсона и Теодора Рузвельта на скале Маунт Рашмор в Южной Дакоте, США.. Я представляю, что вы могли бы пойти и узнать больше всяких дьявольских штучек от такого парня, как он. Я представляю, как он этим займется. Но он будет ожидать, что у вас есть полная базовая подготовка в мире искусства и скульптуры, прежде чем вы даже попадете туда. Но тем не менее, вероятно много специализированной болтовни, которую он вам выскажет, типа «Вы должны уметь определить, есть ли трещина в этом куске скалы, которым вы собираетесь заняться, по факту наличия обесцвеченных пятен на ней», и так далее, и все это могло бы быть очень здорово. Ну, он решает что-то реальное. Вы начинаете резать треснувшую скалу — и она раскалывается! И это катастрофа, особенно если у вас только одна гора для резьбы. Вы не можете заказать другую гору. Значит, это, вероятно, очень важная проблема.

И вы опять выходите, и разглядываете ее, а он берет новых помощников, которые были обучены всему насчет того, как изображать головы и лица на горах, тем, кто этого никогда не делал. И затем Гатсон Борглум сталкивается с фактом, что сначала ему нужно разучить этого помощника, и обучить его по новой, и у него оказывается почти вдвое больше работы.

Этого парня научили, что очень-очень дурно курить на высоте, потому что это разрушает ваше эстетическое чувство. Ничего общего с вырезыванием лиц из гор. Высеченные из гор лица не требуют большого эстетического чувства. Требуют они подолгу наваливаться на эти громадные пневматические дрели — «овдовители *«Овдовители» — жаргонное название инструмента, подразумевающее, что работать им будто бы так тяжело, что жены рабочих становятся вдовами.», и губительная пыль, и все это — очень жестокая деятельность. С этим связано множество движения, массы и делания.

Но кто никогда не будет заниматься этой деятельностью, он бы учил: «Да, вам надо очень бережно хранить ваше эстетическое чувство», и так далее, и — дзз-з-з ! видите? Он пытается изложить предмет, с которым не знаком, а сделать это очень трудно, учить предмету, с которым ты сам не знаком; и еще, очевидно, хотя это трудно сделать, но это всегда делается; и это дает высшему образованию дурную славу во многих областях. Дурную славу — потому, что учат те люди, которые не делали этого.

И я действительно получил урок на этих курсах фотографии. Я теперь за милю чую в своем учебнике, когда появится такой парень, и я — ах-х-х-х! Я говорю: «Ронни, мы пошли! Ау-у-у-у! Нам придется сейчас решить все виды несуществующих проблем и мы идем к тому, чтобы не было никаких решений проблем, которые существуют, и при этом все это будет подано в таком еще виде, что невозможно будет извлечь из этого какой-либо смысл. Но вам придется извлекать из этого смысл, если вы не хотите застрять на препятствии в этом вопросе.». Это интересная проблема, не правда ли?

Так объем изучения увеличивается раз в семь. Запросто получается в семь раз больше изучения, чем должно быть. Он не знает, о чем говорит, но вам нужно знать, о чем он говорит, так как вы должны прочесть его рассуждения, и затем как бы представлять и выяснять его себе, опираясь на свой практический опыт. Это бардак.

Итак все предметы, независимо от того, называют ли их люди «чистой математикой» или «чистым искусством», или чем-нибудь таким, все предметы завершаются в законченном делании, в очень конкретном делании, все предметы завершаются в конкретном делании, если это образовательные предметы, по которым люди получают образование. И если они не завершаются в конкретном делании, невозможно стать образованным по этим предметам, как бы долго их ни изучали.

Это не только из-за определения слова образование. Я не давал ему такого значения. Я имею в виду, вы можете продолжать все дальше, и дальше, и дальше, и чувствовать себя все более, и более, и более сбитым с толку этим частным предметом. Это не тот предмет, в котором кто-нибудь может стать образованным. Вы проследили это? Вот что сбивает столку. Вы пытаетесь стать образованными, но это невозможно, потому что он не завершается законченным деланием.

То, что завершается законченным, конкретном деланием — измеримо. Оно имеет пределы и действия — что-то, что завершается в законченном делании, позволяет получить образование. Другими словами, вы можете получить образование в этом предмете. Но если это не завершается таким образом, человек не может получить образование по этому предмету, как он усердно не занимайся, потому что нет даже способа, которым он мог бы проверить, научился он чему-нибудь или нет. Так это становится тотальной значимостью, для которой масса отсутствует; а образование в отсутствии массы, в которую должна быть вовлечена технология, тяжело для людей. Попытка образования в отсутствии массы трудна для студента. Это очень тяжко для студента.

Это заставляет его чувствовать себя — физиологически — раздавленным, действительно заставляет его чувствовать себя раздавленным, чувствовать себя пригнутым, своего рода головокружение — это все физиологические и ментальные реакции — заставляет его чувствовать как бы полумертвым, раздраженным, рассерженным, заставляет его чувствовать себя самым разным образом. Это далеко не единственное, почему человек может так себя чувствовать, но это результат изучения делания того, в чем масса отсутствует. Масса этого отсутствует. Одно дело, если вы понимаете, что изучаете ничто, и следовательно, вам не следует ожидать никакой массы. Тогда, вы , наверное, не будете расстраиваться. Но вы изучаете трактора, а тракторов у вас нет. Нет тракторов, а вы изучаете трактора.

Фотография может помочь, кино может помочь. Они хорошо помогают, потому что как-то связаны с массой. В них есть сколько-то обещания массы или надежды, что масса есть. Но отпечатанная страница или сказанное слово — недостаточная замена трактору ! Запомните это.

Здесь нет старого спора. «Конечно, мы знаем, что этому человеку надо дать что-то из того материала, который он изучает». Нет, нет, это даже не из области его практики. Не ищите дальнейшего объяснения этой информации, потому что вам придется понять эту информацию в ее чистоте; и это просто то, что обучение человека в области массы, которой нет или которая недоступна, физиологические реакции. Это и есть то, чему я пытаюсь вас научить. Я даже не говорю, что это надо делать, или этого не надо делать. Я говорю только, что это производит физиологические реакции. Это просто факт. Вы понимаете?

Вы пытаетесь научить этого малого всему о тракторах, и не даете ему никакого трактора. Ну, он закончит с перекошенным лицом. Он хочет завершить это с головной болью. Он закончит болезненным ощущением в желудке. Время от времени ему будет казаться, что все плывет у него перед глазами. Его глаза часто будут болеть.

Передал я вам эту информацию? Это данные о физиологии. Онаи связаны с процессами, которые происходят в области разума.

Далее, вы можете ожидать, что вы получите наибольшую частотность самоубийств или болезней, в той области образования, которая посвящена изучению в отсутствие массы. Умно, ха? И далее я точно скажу вам, располагая этой информацией, из чего состоит существующая образовательная система Франции. Я даже не верю, что им позволили бы иметь письменный стол в комнате, если бы они изучали письменные столы. Я думаю, что первое действие их учителя было бы — убрать все письменные столы из комнаты, и затем он преподавал бы им теорию письменных столов.

Один из способов избежать этого я сообщу вам, например, в этой лекции. Вы смотрите на того, кто обладает разумом, и смотрите на тело, которое вполне живо. Следовательно, у вас больше массы на лекции, чем в бюллетене. Вам, вероятно, гораздо легче, когда вам читает лекцию кто-то живой, чем когда у вас только бюллетень. Ваше второе преимущество в том, что у вас есть масса магнитной ленты и звука. Вероятно, это совсем неплохо, но вот это начинает ослабевать до безмолвия, до чувства «нигде-нету», и так далее, и сразу вслед за этим, вы начинаете чувствовать себя плохо. И если вы изучали кого-то в то время, как они отсутствовали перед вами, например, вы читали бюллетень, и вдруг поняли что-то о преклире, которого вы одитируете? У вас может вдруг появится импульс пойти и найти его или ее. Ну, до той степени, до какой вы этого не сделаете, вы и будете обижены. Сейчас у вас есть масса применения, но нет вещи, к которой ее можно прямо и непосредственно применить. Поэтому вы стремитесь пойти и найти его.

Вы должны понять, что это явление существует, потому что есть серия других явлений, которые существуют и которые происходят от слишком крутого подъема. Это другой источник физических и физиологических реакций на обучение, слишком крутая ступень. И при этом бывает своего рода замешательства, или замороченность, и это отчетливая отличная от других физиологическая реакция. Признаюсь вам, я не потружусь об изготовить таблицу, из которой будет следовать, что от чего происходит, но я просто говорю вам, что есть различие, которое можно заметить между этими двумя вещами.

И затем, вот третья из физиологических реакций, совершено отличная на сей раз; совершенно иной набор реакций, которые можно предсказать в этой области — пропущенное определение. И пропущенное определение дает вам отчетливое чувство пустоты — ощущение выжатости, ощущение что «вы не здесь»; за всем этим следует своего рода невротическое или истерическое ощущение. Таковы некоторые из физиологических и ментальных реакций, следующие за пропуском определения.

Другими словами, вы получаете — я говорю сейчас о том факте, что вы различаете колит ли вас кто-то булавкой в руку, или бьет по пальцам ног молотком. Это две разные физиологические реакции. Ну, я только что дал вам три источника физиологических реакций, связанных с обучением, и это три разных аспекта обучения и три разных набора симптомов, и я не озаботился привести их в форму таблицы. Да, я не прочел и не изучил их как следует, для того, чтобы придать им вид таблицы, но я узнал существующие различия.

Возможны четвертый и пятый источники, понимаете? Я не даю вам это как абсолютную группу. Это три, которые я знаю, знаю, что они существуют, и знаю, что они важны.

Итак, возьмем один из них, — наименее расстраивающий, но он производит наиболее узнаваемые действия, и вы тщетно будете искать, чем они вызваны, если вы этого не знаете, а это просто изучение чего-то в отсутствии поблизости его массы, или его пространства. Скажем, вы изучаете небо, но никто не позволяет вам даже глянуть на небо. Ну не дают вам увидеть небо. Что-то в этом духе. Вы можете изучать разум, потому что вы знаете, что он невидим, и что он содержит некоторое количество масс, и все такое, но вы понимаете это и вокруг вас есть какие-то разумы. И совершенно очевидно, что перед вами есть разум, когда вы одитируете преклира. Но если вы изучаете все это в Австрии, в башне из слоновой кости *Башня из слоновой кости: отношение отстраненности, отрешенности ото мира. Намек на Австрийского исследователя и фидософа З. Фрейда. Имеется в виду венская школа классического психоанализа З.Фрейда., или в больнице Бельвю *Больница Бельвю — большая больница в Нью-Йорке, имеющая психиатрическое отделение и клинику ментальной гигиены. , или где-то еще, где разума нет, вы очень скоро обнаружите, что сами испытываете эти реакции Это будет зу-у-у! — и так далее.

Явление срыва происходит из третьего источника, то есть от непонятого определения, или неясного определения, не определенного слова. Это то, что производит срыв. Человек необязательно сорвется от двух других причин. В тех нет ярко выраженного явления срыва. Там чисто физиологические явления.

Ну, вы можете, следовательно, заставить ребенка чувствовать себя больным, или, напротив, здоровым — в области обучения. Это дает вам полный набор действий, которые вы можете предпринять.

У маленького Джона в школе очень плохо обстоят дела по арифметике. Что ж, очевидно, надо дать ему несколько яблок с номерами на каждом, и пусть он, положит эти яблоки перед собой, повернув их к себе номерами. Число яблок перестанет быть теоретическим. Давайте дадим ему массу того, что он изучает. Мы обнаружим вдруг, что у него была проблема, связанная с яблоками, ей-Богу, ему никогда не приходилось считать яблоки перед собой на парте! Понимаете? Вы знаете, вы проследите это, как это началось с отсутствия массы. Или вы обеспечите эту массу. Я пытаюсь дать вам позитивное средство: можно обеспечить массой. Можно предоставить объект или разумное замещение объекта, и вы обнаружите, что первое, что я назвал вам, будет излечено.

Средство от второго — вернуть его назад. Найти, на какой ступеньке он еще не путался в сложности, какое следующее действие он предпринял — это уровень делания, та ступентка — или то действие, которое он хорошо понял, и давайте найдем пропущенный момент именно в том месте, в котором ему было все понятно. Как раз перед тем, как запутаться, что он понимал хорошо? И когда мы обнаружим, что он не понял этого как следует, это как раз самый-самый кончик того, что было понятно. И после этого он пошел через ступеньку.

Но это наиболее узнаваемо или наиболее применимо в области делания. Человека неожиданно попросили научиться управлять ручкой чувствительности *Регулятор чувствительности — ручка на Э-метре, поворот которой увеличивает размах стрелки на шкале Э-метра., а он до сих пор только разглядывал стрелку Э-метра, качающуюся влево-вправо, и вот он совершенно запутывается с этим регулятором чувствительности. Значит, что-то не так со стрелкой Э-метра, и с тем, как она качается вперед-назад. Не перескакивайте и не пытайтесь объяснить регулировку чувствительности, потому что он не понял не регулировку чувствительности. Должно быть, вы взяли слишком крутую ступень. Это был слишком большой рывок, потому что он не понял, что делает, и прыгнул к чему-то следующему, и это было слишком круто, а он двигался слишком быстро, и он приписывает все свои трудности этой новой вещи. Это точно на той ступени. Вот истина о принципе постепенности.

Различайте их, потому что принципы постепенности ужасно похожи на пропуск определения. Помните, что есть вполне отчетливая разница между ними. Нарушение постепенности произнесены скорее на поле делания, но они все еще болтаются возле понимания. Но это то самое действие, в котором мы заинтересованы, в градиентах, в которых у нас есть размеченный курс, которым он должен пойти, он должен пойти им, и которым, как предполагается, он пойдет. И мы находим, что он ужасно запутался во втором, когда проходил его. Ну, мы должны допустить, что он никогда не был в первом. Это градиентный подход. И это целый набор феноменов, сопровождающий это, совершенно похожий на тот другой.

Но тот другой настолько более важен, чем подход по принципу постепенности, с которым вы сталкиваетесь только будучи близко связанным с обучением кого-нибудь. Этот другой последний настолько более важен, чем, принцип постепенности, что это — уток, и основа, и строение человеческих отношений, разума, наук. Он определяет талант, способности или отсутствие способностей, то, что психологи исследуют годами, всю эту галиматью, и это просто определения слов: непонятые слова. Вот к чему это все сводится к непонятому слову. Это оно производит такую широкую панораму ментальных эффектов, это главный фактор, связанный с глупостью, главный фактор, связанный со многими другими вещами. Если бы с человеком этого не произошло, его талант мог бы существовать или не существовать, но его делание все равно существовало бы. Он мог бы не написать великой картины, но он бы писал картины.

Итак, его способность в том, чтобы мочь сделать что-то, связаны с его восприимчивостью, — но и кое с чем еще. Мы не можем сказать, что Джо мог бы писать картины также хорошо, как Билл, если оба они не аберрированы в области искусства. Это неразумное допущение. Но мы можем сказать, что неспособность Джо писать картины в сравнении со способностью Джо выполнять необходимые для писания картин движения, зависит только и исключительно от определений. Повторим это еще раз: исключительно от определений. Есть какое-то слово в мире искусства, которое неспособный человек не определил или не понял, и за этим последовала неспособность действовать в области искусства.

Это очень важно, поскольку это говорит нам, что происходит с деланием. И восстановление делания зависит только от восстановления непонятого слова, непонятого определения.

Это очень быстрый процессинг, стремительный, разносторонний, в нем возможно достижение большого результата. Для него есть технология — очень простая технология. Она вступает в действие на нижних уровнях, потому что это не обходимо. Вероятно, ее будут обсуждатьть на Уровне I, а запомнят и выполнят на Уровне II, и затем, ее будут постоянно придерживаться; но то, что она дается на низком уровне не означает, что она не важна. Это означает, что она должна быть у входных ворот Саентологиии, вот все, что она означает. Но это фантастическое, радикальное открытие в области образования. Не пренебрегайте им.

Вы можете проследить этот предмет, в котором человек туп, или любой связанный с ним предмет, который человек с ним путает, и вы обнаружите, почему психолог не может понять Саентологии. С Саентологией все благополучно, но все неблагополучно с психологией. Он никогда не понимал ни слова в психологии, поэтому никогда не перейдет к Саентологии. Поняли идею?

Это открывает врата к образованию, так что, хотя я назвал его последним в этом ряду, оно самое важное. Хорошо?

Спасибо.