Вот несколько замечаний о власти, тех, кто, находится или работает рядом с ней или под ней, то есть о лидерах или о тех, кто оказывает широкое и основное влияние на дела людей.
Я написал эту главу, основываясь на примере жизни двух действительно живших людей, достаточно великих для того, чтобы заинтересовать читателя и обеспечить его приятным чтением. Я обратился к военной сфере для того, чтобы этот пример был ясен без рестимуляции административных проблем.
Кстати, книга, на которую я ссылаюсь, фантастически талантлива.
(Литература: The Four Seasons of Manuela by Victor W. von Hagen, a biography. A Mayflower Dell Paperback. Oct. 1966. (Виктор В. фон Хаген, «Четыре сезона Мануэлы», биография., Мэйфлауэр Делл Пейпербэк, Октябрь 1966.))
Симон Боливар был освободителем Южной Америки от испанского ига.
Мануэла Саенц была освободительницей и его соратницей.
Их дела и судьба хорошо описаны в этой волнующей биографии.
Однако, помимо чисто драматургической ценности, книга обнажает и объясняет различные действия, которые интересны для лидеров или тех, кто находится рядом с ними или поддерживает их.
Симон Боливар был очень сильной личностью. Он был одним из самых богатых людей в Южной Америке. Он имел выдающиеся способности, обладать которыми дано горстке людей на всей планете. Он был полководцем, которому нет равных в истории. Поэтому очень интересно, почему же он потерпел поражение и умер в изгнании, а впоследствии был обожествлен. Какие ошибки он совершил?
Мануэла Саенц была умной, красивой и способной женщиной. Она была верной, преданной делу, вполне подходящей Боливару и гораздо выше уровня средних представителей человеческой расы. Почему же тогда она была очерняемой изгнанницей, почему она была так жестоко отвергаема обществом и умерла в нищете, оставшись неизвестной в истории? Какие она совершила ошибки?
Освобождение чего-то — это обратная невысказанная драматизация рабства (обратная сторона медали), навязанная механизмами ума.
Когда нет чего-то, во что можно освободить людей, то акт освобождения — это просто протест рабов. А поскольку ни один человек не является свободным, пока он аберрирован в телесном цикле, политическое освобождение, конечно, только жест, поскольку это освобождает его только в анархию драматизаций его аберраций без какого-либо контроля и без чего-либо внешнего, с чем он мог бы сражаться. И без обращения своих интересов на внешний мир он просто тихо или буйно сходит с ума.
Раз уж совершено такое большое зло, как развращение живых существ, то, разумеется, не существует никакой свободы без освобождения от самой порочности или, по крайней мере, от самых очевидных ее влияний в обществе. Короче, нужно сначала освободить человека от аберраций, прежде чем вся его социальная структура сможет быть освобождена от аберраций.
Если мы не можем полностью освободить человека от записанных в его реактивном уме шаблонов поведения, то мы можем, по крайней мере, освободить человека от их рестимуляторов в обществе. Если иметь для этого все данные (но не обладать технологией Саентологии), то можно просто использовать реактивные шаблоны для того, чтобы взорвать старое общество, а затем аккуратно собрать обломки и построить из них новый рисунок. Если человек ни сном, ни духом не ведает, насколько аберрированным он может быть (а Боливар, конечно, ничего об этом не знал), то все еще остается работающая формула, «инстинктивно» используемая наиболее преуспевающими, практичными политическими лидерами:
Если вы освобождаете общество от тех вещей, которые, как вы видите, неправильны в нем, и используете силу, требуя, чтобы делалось то, что правильно, и если вы продвигаете дело вперед с решительностью и основательностью и без постоянных промедлений, то Вы можете, применяя свое обаяние и способности, вызвать великую политическую реформу или улучшить положение катящейся к пропасти страны.
Итак, первая и самая существенная ошибка Боливара связана с жизненно важными словами «вы видите» предыдущего абзаца. Он ни на что не смотрел и даже не слушал разумные доклады собственной разведки. Он был так уверен, что может правильно всех воодушевить, победить, очаровать, что даже никогда не искал то, что нужно исправить, пока не становилось слишком поздно. Это предел самоуверенности, доходящей до крайнего самолюбования. «Когда он появится, все придет в порядок», — в это он не только верил, это была его основная философия. И поэтому в первый же раз, когда это не сработало, он лишился сил. Все его искусство и обаяние сводились только к этому критерию. Это все, что он был в состоянии видеть.
Не для сравнения с Боливаром, но чтобы показать, как я понимаю это:
Я однажды попал в подобную ситуацию. «Я буду продолжать движение столько, сколько я смогу, а когда меня остановят, я умру». Это было решение, которое было довольно легко принять и трудно понять, если вы хоть приблизительно не знаете, что я подразумевал под словами «продолжать движение». Метеоры продолжают движение — очень, очень быстро. Продолжал движение и я. Затем в один прекрасный день, очень давно, меня, наконец, остановили — после бесконечных маленьких остановок, связанных с социальными контактами и с семьей. Кульминацией всего этого стал моряк, более устремленный к нашивкам, чем к смерти врагов — и я ушел буквально. Некоторое время я не мог понять, что же со мной не в порядке. Жизнь стала совершенно непереносимой — пока я не нашел новое решение. Так что я знаю уязвимость этих окончательных решений. Я не сравниваю себя с Боливаром, а просто хочу показать, что это случается со всеми нами, а не только с Боливаром.
Боливар был совершенно лишен проницательности. Он видел только внешнюю сторону вещей, и даже тут он не смотрел и не слушал. Он исправлял вещи воодушевлением (т. е., воодушевляя их). К сожалению то, что он мог делать это, пошло ему во вред. А потом он уже и этого не мог. Когда не удавалось воодушевлять, он рычал, а когда не мог рычать, ввязывался в битву. Поскольку гражданские враги — это не военные враги, то у него совсем не осталось решений.
Ему никогда не приходило в голову применять что-то помимо околдовывания вещей так, чтобы они становились правильными и победоносными.
Его падение было предопределено тем, что он возложил слишком тяжелые задачи на свое искусство — просто потому, что это было легко. Он был очень хорош только в этом. Так что он никогда не пытался овладеть каким-нибудь другим искусством и никогда даже не представлял, что есть и другой путь.
У него никогда не было общего видения каких-либо ситуаций и представления об организационных или подготовительных действиях, необходимых для политической и личной победы. Он знал только военную организацию, и этим его организационная проницательность и ограничивалась.
Он был воспитан в головокружительной атмосфере Французской революции, известной своей организационной неспособностью к созданию общества, и, к несчастью, с детства его учителем был человек до крайности непрактичный в своей личной жизни (Симон Родригес, отлученный священник, ставший воспитателем).
У Боливара не было финансовых способностей. Он начал жизнь богатым, а кончил ее нищим, и можно проследить уменьшение его статистики — от одного из самых богатых людей в Южной Америке, если не самого богатого, до изгнанника, похороненного в чужой ночной рубашке. И это в то время, когда собственность роялистов, богатейшие земли и богатства шахт Южной Америки были для него широко открыты — это просто невероятно! Но так оно и было. Он никогда не требовал платежей по своим ссудам правительствам, даже когда был во главе этих правительств.
Так что нет ничего удивительного в еще двух очень явных ошибках, которые привели к его падению: он не заботился о вознаграждении для своих солдат и офицеров, и он не стремился обеспечить платежеспособность государств, которыми он руководил. Было бы в порядке вещей не платить им, если бы у них впереди были долгие годы сражений, а никаких реальных богатств еще не было бы завоевано, но не вознаграждать их, когда все было в его распоряжении?!… Это уж слишком!
Пределом его финансовых способностей было требовать небольших денег для оплаты текущих расходов от церквей, — которые вначале не были активными его противниками, но которым надоели бесконечные поборы, — и производить некоторые платежи по хозяйству.
Он мог (и должен был) экспроприировать все владения и поместья роялистов и разделить их между своими офицерами и солдатами, а также людьми, поддерживающими его. Они были теперь без владельцев. И это упущение стоило экономике страны потери всех налоговых поступлений от всех прибыльных земельных владений (всего богатства, которое дает земля). И нет ничего удивительного в том, что его правительство было неплатежеспособным: ведь прибыльные земельные владения либо вообще не функционировали, либо были разграблены индейцами, либо, в лучшем случае, ими управляли спекулянты. Кроме того, не сумев предпринять столь очевидные действия, он отдал богатства страны в руки своих более предусмотрительных врагов и оставил своих офицеров и солдат без гроша, не дав им возможности поддерживать материально как свою собственную, так и его стабильность в новом обществе.
Что касается государственных финансов, то великие рудники Южной Америки, внезапно оставшиеся без владельцев, уплыли между пальцев, а затем были захвачены и разрабатывались иностранными авантюристами, которые просто пришли и прибрали их к рукам, ничего не заплатив.
Испания тратила на нужды страны доходы от сборов с рудников и налогов с населения. Боливар не только не собирал налогов, он допустил, чтобы земля стала такой бесполезной, что не могла быть обложена налогами. Он должен был любыми уловками заставить функционировать поместья и организовать государственное управление всеми принадлежащими роялистам рудниками, раз уж они были в его руках. Не сделать этого было полной, хотя и типичной для людей, глупостью.
Устраивая такой раздел собственности, он должен был оставить его на попечение офицерских комитетов, действующих как арбитражные суды, не пятная своих рук естественной в таких делах коррупцией. Он остался вдвойне уязвим, поскольку он не только не уделял этому внимания, но и обвинялся в коррупции, когда кто-нибудь что-либо захватывал.
Ему не удалось также осознать широкую разбросанность своих стран, несмотря на все его передвижения и сражения на их землях, и поэтому он пытался создать жестко централизованное правительство, не только централизуя государства, но также централизуя различные народы в одно федеральное государство. И все это на бескрайних просторах с непреодолимыми расстояниями, непроходимыми джунглями и пустынями, без почты, телеграфа, радио, автомобильных и железных дорог, речных кораблей и даже пешеходных мостиков, которые требовали ремонта после изнурительной войны.
Была возможна только иерархическая лестница от пуэбло (деревни) до штата, от штата до целой страны и от страны до федерального государства (на таких огромных просторах, где кандидаты на любую должность не могли быть лично известны в большой области, и даже их мнения и высказывания не получали распространения дальше, чем на несколько миль проложенной ослами тропы), где только в пуэбло была бы демократия, а выше — только назначения, причем он сам должен был бы утверждать все титулы, если это ему было бы нужно. Поскольку его офицеры и его армии управляли землями как владельцы всего отобранного у роялистов и испанской короны, против него не было бы мятежей. Были бы, конечно, маленькие гражданские войны, но мог бы существовать суд для улаживания их окончательных требований, и только на федеральном уровне, что заставляло бы обращающихся в суд путешествовать так много и на такие большие расстояния, что это, с одной стороны, сильно снижало бы желание добиться правосудия, а с другой стороны — сведенияе счетов путем перегрызания горла друг другу, что позволило бы ему иметь на местах в качестве правителей сильнейших, если бы он не принимал ничью сторону в этих разборках.
Он не отступал и не отрекался от диктаторского положения. Он ошибочно принимал военные приветствия и воинские способности за инструмент мира. Войны приносят только анархию, вот он ее и получил. Мир — это больше, чем «приказ объединиться» (его любимое выражение). Продуктивный мир — это занять людей делом, дать им что-то такое, из чего они хотят что-нибудь сделать, и говорить, чтобы они продолжали делать это.
Он так и не начал распознавать подавляющих людей, никогда не считал необходимым убийство, кроме как на поле боя. Там это приносило славу. Но был некто, порочивший само его имя и разрушавший его душу, подрывавший безопасность всех его сторонников и друзей, подавляющая личность Сантандер, его вице-президент, одной сотой имеющихся свидетельств против которого было бы достаточно, чтобы арестовать его и казнить силами одного взвода, кто мог обратить против Боливара всю казну и население, тогда как Боливар, постоянно предупреждаемый и заваленный свидетельствами его преступлений, даже не упрекнул его за это. И это привело к потере Боливаром популярности и к его последующему изгнанию.
Точно так же он не сумел защитить свих военных соратников и Мануэлу Саенц от других врагов. Так он ослабил своих друзей и не принял в расчет своих врагов просто из-за невнимания к ним.
Его величайшей ошибкой было то, что, прогоняя испанцев, он не преследовал самое сильное из послушных орудий испанцев — католическую церковь. Он даже не выделил и не наградил за лояльность отделившуюся южноамериканскую ветвь церкви. Он вообще ничего не делал против (за исключением взимания с нее денег) этой организации, неустанно, изо всех сил работавшей в пользу Испании и втихомолку настраивавшей каждого человека в стране непосредственно против «царства ужаса» Боливара. Нужно либо склонять на свою сторону такую группу, либо прекратить ее существование, когда она перестает быть беспристрастной и становится или является партнером врага.
Поскольку церковь имела громадные владения и поскольку войска и сторонники Боливара НЕ ПОЛУЧИЛИ НИЧЕГО, даже грошовой оплаты солдата, тогда, если нельзя было касаться поместий роялистов, то можно было, по крайней мере, реквизировать церковную собственность и раздать ее солдатам. Генерал Вальехо [5] сделал это в Калифорнии в 1835 году, что очень похоже на современность, и не последовало никакой катастрофической реакции со стороны Рима. Захватить в собственность нищие государства.
Он высылал своих врагов. Он вывозил за границу «годос»[6] и побежденных роялистских солдат. Как правило, у них не было дома нигде, кроме Южной Америки. Он не объявлял амнистий, на которые они могли рассчитывать. Они были вывезены за границу или оставлены умирать в канаве — и среди них лучшие умельцы страны.
Когда один из них (генерал Родиль) не сдал форт Кальяо[7] ПОСЛЕ ЗАВОЕВАНИЯ Перу, Боливар, после широковещательно объявленной амнистии, не сумел добиться его сдачи и взял форт штурмом. Четыре тысячи политических изгнанников и четыре тысячи роялистских войск умирали много месяцев на виду у всей Лимы, жестоко преследуемые Боливаром только за то, что ФОРТ сражался. Но Боливар должен был сразу навести порядок в Перу, а не сражаться с поверженным врагом.
Правильным ответом такому глупому командиру, как Родиль, было бы, поскольку у Боливара были войска, чтобы сделать это, перекрыть все дороги из форта фланговым артиллерийским огнем так, чтобы сделать невозможной никакую вылазку из форта, разместить еще большее число своих солдат на удобном и удаленном на безопасное расстояние от форта месте, а затем объявить: «Мы не хотим сражаться. Война окончена, глупые вы люди. Посмотрите на этих дураков там внутри, питающихся крысами, в то время, как они могли бы просто выйти из форта и спать ночью дома или уехать в Испанию, либо записаться в мои войска, либо просто пойти гулять», и давать всем желающим входить и выходить из форта, делая тем самым командира форта (Родиля) мишенью для обвинений каждой плачущей жены или матери снаружи и каждого потенциального дезертира или мятежника в стенах форта, пока он, словно овечка, не забудет о своих претензиях: один в поле не воин. Но битва всегда была славой Боливара. И в результате к нему стали чувствовать сильную неприязнь, потому что непрестанная канонада, направленная в никуда, была утомительной.
Почести всегда много значили для Боливара. Быть любимым было его жизнью. И, наверное, это больше значило для него, чем действительно видеть вещи правильно. Он никогда не поступался принципами, но он всегда жил восхищением других — довольно нездоровая диета, поскольку она, в свою очередь, требует от человека постоянного «театра». Человек есть то, что он есть, а не то, за что восхищаются или ненавидят. Судить себя по своим успехам значит отметить, что исходные положения были верными, что дает уверенность в своих способностях. Требовать, чтобы было кем-то ВЫСКАЗАНО, что эти исходные положения работают — только подвергать критике свое зрение и давать врагу копье, которым он в любой удобный ему момент нанесет рану Вашему тщеславию. Аплодисменты приятны. Великолепно, когда Вас благодарят, Вами восхищаются. Но работать только для этого? И Боливара убила именно его жажда к этому, его приверженность к самому нестабильному в истории наркотику — славе. Это направленное в самого себя копье. Он постоянно повторял всему миру, как его убить — снижением его оценки. И поскольку деньгами и землей можно купить любую шайку интриганов, его можно было убить, испортив его репутацию, и нет ничего легче, если Вы имеете дело с толпой.
Вся власть была у него. Он не использовал ее ни на добро, ни на зло. Нельзя удерживать власть и не использовать ее. Это противоречит Формуле Власти. Это служит предостережением ДРУГИМ от такого же поведения, если У НИХ есть какая-то власть, и поэтому они видят своим единственным решением уничтожение носителя власти, поскольку он, не используя власть и не передавая ее другим, сам не желая того стал камнем преткновения для всех их планов. Так что даже многие из его друзей и его войска в конце концов согласились, что он должен уйти. Они не были способными людьми. Они были в беде. Но плохо или хорошо, они должны были ЧТО-ТО делать. Дела были в отчаянном положении, разорение и голод после 14 лет гражданской войны. Поэтому либо они должны были иметь ЧТО-НИБУДЬ от этой абсолютной власти, либо совсем ничего нельзя было сделать. Они не были великими умами. Он думал, что он не нуждается ни в каких «великих умах», даже если на словах он призывал их. Он видел их жалкие и часто убийственные решения, и он упрекал их. Таким образом он удерживал власть и не использовал ее.
Угроза, исходящая от другой ЛИЧНОСТИ, была для него невыносимой.
Беда в Перу произошла, когда он взял верх над истинным покорителем Перу (из Аргентины) Ла Маром[8] в маленьком триумфе по поводу присоединения Гуаякиля[9] к Колумбии. Боливар хотел снова видеть себя триумфатором и не заметил, что это реально стоит ему поддержки и стоит Перу поддержки Ла Мара — который, вполне понятно, ушел в отставку и уехал домой, оставив Боливара ПОБЕЖДАТЬ ПЕРУ. К сожалению, Перу уже было у него в руках. Ла Мару нужны были войска, чтобы очистить страну от небольшой роялистской армии — и это все. Ла Мару не было нужно, чтобы Перу потеряла Гуаякиль — так или иначе, это никогда не принесло никому никакой реальной пользы!
Боливар становился пассивен, когда сталкивался с неоднозначностью проблем — он не знал, каким образом действовать. И он не делал ничего.
Более храброму, чем любой другой генерал в истории, на поле боя, в Андах[10] или в бурных реках, ему реально недоставало храбрости, чтобы доверять менее умным людям и переносить их промахи, часто шокирующие. Поэтому он не решался спустить с поводка многих своих рвущихся гончих.
Он умел вести за собой людей, умел заставить людей чувствовать себя замечательно, умел заставить людей сражаться и отдавать свою жизнь, перенося трудности, которых ни одна армия в мире не претерпела ни до, ни после этого. Но он не умел ИСПОЛЬЗОВАТЬ людей даже когда они просили, чтобы их использовали.
Нужно иметь страшно высокий уровень храбрости, чтобы использовать людей, которые, как Вы знаете, могут быть жестокими, порочными и некомпетентными. Он никогда не боялся, что люди повернутся против него. Когда они в конце концов сделали это, он был потрясен. Но он защищал «народ» от власти, данной людям, компетентность которых под вопросом. Поэтому он никогда не использовал никого, кроме трех или четырех генералов хорошего характера и весьма выдающихся способностей. Всем остальным он во власти отказывал. Он очень заботился о туманном «народе», но на деле был очень плохим по отношению к общему благу. И на самом деле именно это довело его до смерти.
Нет. Боливар — это был театр. Он весь был театром. Невозможно делать такие ошибки и все еще считать, что думаешь о жизни как о жизни, с красной кровью и реальными фактами. Реальные люди и реальная жизнь полны опасных, насильственных, жизненных ситуаций: и раны БОЛЯТ, и голод — это само отчаяние, особенно когда Вы видите, что это касается человека, которого Вы любите.
Этот всемогущий актер, поддерживаемый фантастическими возможностями своей личности, сделал ошибку, думая, что темы свободы и его собственной великой роли на этой сцене было достаточно, чтобы наполнить интересом часы работы и страданий людей, покупать им хлеб, платить их шлюхам, стрелять в любовников их жен, перевязывать их раны или хотя бы вносить достаточно драматизма в их обремененную жизнь для того, чтобы заставить их хотеть жить.
Нет, к несчастью, Боливар был единственным актером на этой сцене, и ни один человек в мире, кроме него самого, не был для него реален.
И вот он умер. Люди любили его. Но они тоже были на сцене, когда они умирали за свободу по его сценарию или сценарию Руссо[11], но не по сценарию своей вполне реальной жизни.
Он был величайшим полководцем во всей истории, если учесть все препятствия, людей и земли, на которых он воевал.
И он был полнейшим неудачником для себя самого и своих друзей.
Будучи в то же время одним из величайших ЛЮДЕЙ, живших в его время. И мы видим, насколько ниже оказываются другие в сапогах вождя среди людей.
Трагедия Мануэлы Саенц как возлюбленной Боливара была в том, что Боливар ее не ИСПОЛЬЗОВАЛ, никогда реально не делил с ней жизнь и никогда не защищал ее и не воздавал ей честь.
Она была умной, эффектной женщиной фантастической верности и искусства, с огромным «чутьем», способная на великую заботу и способная дать великое удовлетворение. И только эта последняя способность была востребована, и то непоследовательно и даже нечестно.
Во-первых, Боливар так никогда и не женился на ней. Он вообще никогда не был женат. Это пробивало брешь фантастических размеров в любой защите, которую она могла осуществить от его или ее врагов, имя которым легион[12]. Так что первой ее ошибкой было то, что она не сумела, тем или иным путем, стать его женой.
То, что она позволяла себе иметь отстраненного мужа, которому, до определенной степени, она была продана, косвенным образом испортило ее жизнь.
Она была слишком неэгоистичной, чтобы принимать реальное участие во всех своих очень хитрых интригах.
Для решения этой брачной проблемы она могла изобрести сколько угодно действий.
Она была надежным другом всех его доверенных советников, даже его старого учителя. И все же она не сумела устроить ничего для себя.
Она была до крайности преданной, совершенно блестящей и совершенно неспособной добиться реального окончательного успеха в любых действиях.
Она нарушала Формулу Власти в том, что она не знала, что у нее есть власть.
Мануэла была лицом к лицу с человеком, с которым было трудно сладить. Но ее знания были недостаточны, чтобы она сумела сделать эффективным свой собственный двор. Она организовала его. Но она не знала, что с ним делать.
Самой фатальной ее ошибкой было, что она не сумела избавиться от Сантандера, злейшего врага Боливара. Это стоило ей всего, что она вынесла перед кончиной и после смерти Боливара. ГОДАМИ она знала, что Сантандера надо убить. Она говорила и писала об этом каждые несколько дней. И все же она никогда не обещала никакому молодому офицеру приятную ночь или горсть золота, чтобы он сделал это — и это в то время, когда ДУЭЛИ БЫЛИ В МОДЕ. Это все равно, что стоять рядом и говорить, что хорошо видимый в саду волк, который пожирает цыплят, должен быть застрелен, и даже держать в руках ружье, и ни разу за многие годы не поднять его, в то время как цыплята исчезают один за другим.
В стране, переполненной священниками, она так и не сумела приручить священника, который помог бы ей добиться своей цели.
Она была фантастическим разведчиком. Но она поставляла информацию человеку, который не был способен на какие-либо действия, чтобы защитить себя или друзей, который мог только эффективно командовать сражающимися армиями.
Она не видела этого и так же спокойно работала в должности шефа тайной полиции. Ее ошибка была в том, что она ждала, чтобы ее просили: просили прийти к нему, просили действовать. Она добровольно стала его лучшим агентом политической разведки. Поэтому она должна была также принять на себя и другие роли.
Она вела его корреспонденцию, была дружна с его секретарями. И все же она никогда не собирала, не подделывала и не воровала никаких документов, чтобы избавиться от врагов — либо с помощью представлений Боливару, либо с помощью собственного окружения. А в среде с таким низким уровнем этики это было фатальным.
Она открыто писала памфлеты и яростно сражалась против преследующего ее сброда.
В ее распоряжении бывали очень большие суммы денег. В стране готовых на все за грош индейцев она никогда не воспользовалась деньгами, чтобы оплатить наемного убийцу или даже важные свидетельские показания.
Когда просто открыть рот ей было достаточно, чтобы получить любое конфискованное имение роялиста, она обратилась в суд по поводу законного наследства, сначала проиграла дело, затем выиграла, но так никогда и не получила наследство.
Они жили на краю трясины, зыбучих песков. Она никогда не купила ни доски, ни веревки.
Увлеченная славой, полностью преданная, с большими способностями и опасная врагам, она все же не ДЕЙСТВОВАЛА.
Она ждала вызова, чтобы прийти к нему, даже когда он умирал и агонизировал.
Его власть над ней, никогда не слушавшейся никого другого, была слишком абсолютной для ее или его собственного выживания.
Ее признанные промахи (на которые в свое время указывали как на ее капризы и забавы) не были ошибками. Они делали ее только интереснее. Они были далеки от фатальных.
Она не была достаточно безжалостной, чтобы компенсировать его недостаточную безжалостность, и недостаточно предусмотрительной, чтобы компенсировать его недостаточную предусмотрительность.
Пути, открытые перед ней для приобретения состояния и для действий оказались без единой двери. И при этом путь простирался до самого горизонта.
Она храбро сражалась, но она просто не предпринимала никаких действий.
Она была актрисой только для театра.
И она умерла из-за этого. Она позволила, чтобы Боливар умер из-за этого.
Мануэла так и не огляделась и не сказала: «Смотрите, дела не должны идти так неправильно. Мой любимый распоряжается половиной континента, и даже мне верны его батальоны.» И все же эта женщина не погналась за наживкой!
Мануэла не сказала врачу Боливара, который, по слухам, был ее любовником: «Скажите этому человеку, что он не сможет жить без того, чтобы я была постоянно рядом с ним, и повторяйте это ему, пока он не поверит в это, или мы найдем сюда другого врача».
Мир был открыт перед ней. В то время как Теодора, жена императора Юстиниана I[13], правившего в Константинополе[14], простая циркачка и проститутка, правила жестче, чем ее муж, вместо своего мужа и за его спиной — и, кроме того, заставила его жениться на ней — Мануэла никогда не могла принести четырехведерную корзину золота и отдать Боливару для его неоплаченных солдат, с ответом: «Просто нашла это, дорогой» на его вопрос: «Откуда, черт побери, …?» — после того, как пленные роялисты заботливо освобождались бы из тюрьмы за выкуп с помощью ее окружения и друзей-офицеров. Она никогда не отдала дочь известного семейства, выступающего против нее, солдатам-неграм и не спросила затем: «Какое сверх знаменитое семейство — следующее?»
Она даже имела звание полковника, но пользовалась им только потому, что днем носила мужскую одежду. Это была грубая, безжалостная земля, а не игра в музыкальном салоне.
Так что Мануэла, без гроша в кармане, непредусмотрительная, умерла в нищете нелегкой смертью, изгнанная врагами и брошенная друзьями.
И почему бы друзьям ее не бросить? Они все бедствовали до такой степени, что не могли помочь ей, даже если бы и хотели — но ведь она когда-то имела власть сделать их платежеспособными. И не воспользовалась этим. Они были в нищете до того, как они победили, но ведь после этого они фактически управляли страной. И после этого — зачем сохранять плохую привычку к нищете?
Итак, мы видим две патетические, действительно симпатичные, но мишурные фигуры, обе на сцене, обе ДАЛЕКО отстоящие от всякой реальности.
Можно сказать: «Но если бы они не были такими идеалистами, они никогда не смогли бы так упорно сражаться и освободить полконтинента» или «Если бы она унизилась до таких интриг или если бы он был способен на насильственные политические действия, они никогда не имели бы такой мощи, и их никогда не любили бы».
Все это само по себе слишком идеалистично. Они умерли «в канаве», нелюбимые никем, ненавидимые и презираемые всеми, два порядочных храбрых человека, почти слишком хорошие для этого мира.
Настоящий герой и настоящая героиня. Но на сцене, а не в жизни. Непрактичные и непредусмотрительные, без малейших способностей у кого-либо из них пользоваться властью, которую они могли иметь.
История Боливара и Мануэлы — трагедия самого печального рода.
Они сражались с тайным врагом, церковью; убили их друзья.
Но обратите внимание, как непрактично не дать Вашим друзьям достаточно власти, когда у Вас есть что дать. Вы всегда можете передать часть этой власти кому-то другому, если первый потерпел крах из-за своей неспособности. И если кто-то пытается воспользоваться переданной ему властью, чтобы убить Вас, то его всегда можно подстрелить, как зайца на охоте — если у Вас есть другие друзья.
Жизнь — не сцена, чтобы принимать позы и призывать: «Смотрите на меня! Смотрите на меня! Смотрите на меня!» Если Вы должны вести жизнь носителя власти или жизнь рядом с носителем власти, то Вы должны обращаться с ней как с жизнью. Жизнь кровоточит. Она страдает. Она голодает. И в ней должно быть право стрелять в своих врагов, пока не наступит всеобщее благоденствие.
Аберрированный человек в его нынешнем состоянии неспособен более трех минут поддерживать это всеобщее благоденствие, даже если ему отдать все производительные силы и все богатства этого мира.
Если Вы будете вести жизнь носителя власти или рядом с носителем власти, Вы должны собирать власть так быстро, как это возможно, и делегировать ее так быстро, как это только может получиться, и использовать каждого человека в пределах сферы своего влияния наилучшим образом и даже сверх его способностей, если Вы ВООБЩЕ хотите жить.
Если Вы не выбираете такую жизнь, тогда идите на сцену и будьте на самом деле актером. Не убивайте людей, притворяясь, что на самом деле этого нет. Или же станьте отшельником, студентом или чиновником. Или изучайте бабочек, или занимайтесь теннисом.
Поскольку Вы вверяетесь определенным необратимым естественным законам в тот момент, когда Вы решаетесь на завоевание власти — либо как человек, несущий ответственность, либо как человек около него, в его штабе, в его армии. И самый главный закон, если Ваша цель — победить, это, конечно, победить. Но кроме этого, надо также продолжать обеспечивать себя теми вещами, которые надо победить, и врагами, которых надо одолеть.
Боливар позволил своему жизненному циклу дойти до «свободы» и закончил на этом. Он никогда не имел других планов, что делать дальше. Он истощил свой запас освобождаемых территорий. А потом он не знал, что с ними делать, и не знал, что бы еще освободить. Но, конечно, все ограниченные игры приходят к концу. И когда это происходит, игроки падают на поле и становятся тряпочными куклами, до тех пор, пока кто-нибудь не скажет им, что игра окончена, и у них нет больше игры, нет раздевалки, нет дома, а есть только это поле.
И они лежат на поле, не замечая, что больше не могут играть, поскольку другая команда убежала, и через некоторое время им надо ЧТО-НИБУДЬ делать; и если вождь и его соправительница тоже сидят на траве, как тряпочные куклы, то, конечно, больше нет игры. И тогда игроки начинают сражаться между собой, просто чтобы у них была игра. И если тогда вождь не говорит «Нет, нет», а его соправительница не скажет: «Ребята, вы лучше позвоните Балтиморским Иволгам[15] и назначьте игру на субботу», тогда, конечно, бедные игроки, которым все надоело до смерти, скажут: «Он вышел из игры», «Она вышла из игры», «Сейчас мы разобьемся на две команды и сыграем».
Именно это и произошло с Боливаром и Мануэлой. От них ДОЛЖНЫ были избавиться, потому что игры больше не было, и они не организовали людей на какую-нибудь игру, запретив единственную доступную им игру — малые гражданские войны.
ВЕСЬ КОНТИНЕНТ, на котором тогда были самые большие рудники в мире, целые народы так и остались сидеть на месте «освобожденными». Но они не получили ничего в собственность, хотя прежние собственники покинули страну. Им ничего не дали. И их не заставили этого добиться. Никакой игры.
И если Боливар не был достаточно сообразителен для этого, он мог бы по крайней мере сказать: «Ну что же! Вам, обезьянам, нужно будет много времени, чтобы заставить колеса крутиться, но это не мое дело. Вы настояли на правительстве вашего типа — что ж, пусть так и будет. Сейчас я принимаю во владение прежние мои имения и близлежащие имения роялистов, а также изумрудные шахты — просто как сувениры для меня и Мануэлы, и мы собираемся домой». И он должен был сказать это через пять минут после того, как последняя роялистская армия потерпела поражение в Перу.
И имея при себе свою официальную семью и многотысячное войско, которому он дал землю, они тут же разумно ушли бы оттуда. И люди после нескольких криков ужаса от чувства покинутости напали бы друг на друга, уничтожили бы где страну, где город и чисто из чувства самозащиты занялись бы новой жизненной игрой: «Кто будет на этот раз Боливаром?»
И тогда дома он мог бы сказать: «Знаешь, Мануэла, эти прекрасные леса выглядят для меня ужасными роялистами, а также и этот миллион гектаров пастбищ. Их владелец когда-то погнался за роялистской рыбкой, помнишь? Теперь это твое владение».
И вся остальная страна сделала бы то же самое и принялась бы за новую игру «Ты был роялистом».
И Боливару, и Мануэле НАРОДОМ были бы воздвигнуты статуи как только посланники с заказами от восхищенного населения добрались бы до Парижа.
«Боливар, приди владеть нами!» — на это они получили бы ответ: «Я не вижу ничего не освобожденного в Южной Америке. Когда вы увидите, что на вас идет французская или испанская армия, вернитесь и скажите мне».
Это сработало бы. И эта бедная пара умерла бы всеми в достаточной мере обожаемая, в ореоле славы и (вероятно, это более важно) в своих собственных постелях, а не «в канаве».
И если бы они ДОЛЖНЫ были продолжать править, они могли бы объявить новую игру в «оплату солдат и офицеров землей роялистов». А когда и эта игра кончилась бы: «Сокрушите церковь и раздайте церковные земли бедным дружественным индейцам».
Вы не можете бесконечно кланяться у рампы, не давая представления, даже если Вы прекрасный актер. Кто-нибудь еще может найти лучшее применение любой сцене, чем даже приятнейший актер, который не будет ее использовать.
Люди слишком аберрированы, чтобы понять хотя бы следующие семь положений, относящихся к власти:
1. Множество людей живет своей жизнью. И если Вы лидер, то Вы должны либо позволить им продолжать справляться с жизнью, как умеют, либо активно вести их, чтобы они могли справляться с ней.
2. Когда игра или представление окончено, должна состояться новая игра или новое представление. И если новой игры нет, кто-нибудь еще с удовольствием начнет эту игру, а если Вы не позволите КОМУ УГОДНО сделать это, то игра превратится в «охоту на Вас».
3. Если у Вас есть власть, пользуйтесь ею или делегируйте ее, иначе Вам наверняка не удастся надолго ее сохранить.
4. Если у Вас есть люди, используйте их, или они скоро станут очень несчастны, и у Вас их больше не будет.
5. Если вы откажетесь от власти, то сразу же оплатите все Ваши обязательства и счета, отдайте полностью власть всем Вашим друзьям и удалитесь, набив карманы оружием, имея компромат на каждого Вашего бывшего соперника, располагая неограниченными суммами на своем личном счету и адресами опытных убийц, поезжайте жить в Белгравию[17] и давайте взятки полиции. И даже тогда Вы можете не долго прожить, если Вы сохранили привычку к господству в любом лагере, который Вы больше не контролируете, или, тем более, если Вы скажете: «Я предпочитаю в политике Джиггса». Покинуть власть ПОЛНОСТЬЮ действительно опасно.
Но не все мы можем быть вождями или фигурами, гордо выступающими на сцене, и поэтому нужно больше знать о следующем:
6. Когда Вы близки к власти, обязательно возьмите власть, переданную Вам — достаточную, чтобы Вы могли делать свою работу, защищать себя и свои интересы — ибо Вас, приятель, могут застрелить, именно застрелить, поскольку положение, близкое к власти — приятное, но опасное, всегда опасное и открытое насмешкам любого врага власти, который реально не осмеливается пинать власть, но может пнуть Вас. Так что для того, чтобы вообще жить в тени власти или у нее на службе, Вы должны сами собрать и ИСПОЛЬЗОВАТЬ достаточную власть, чтобы поддержать Вашу собственную долю власти — без того, чтобы просто докучать власти просьбами «убить Петра» — непосредственно или более завуалированными подавляющими действиями против него, поскольку эти действия вредят власти, которая поддерживает Вас. Власть не обязана знать все плохие новости, и если это действительно власть, она не будет все время спрашивать: «Что все эти мертвые тела делают за дверью?» И если Вы умны, Вы никогда не позволите ей думать, что ОНА убила их — это ослабит Вас, а также повредит источнику власти. «Ладно, босс, что касается всех этих мертвых тел, никто во всем мире и не предполагает, что это сделали Вы. Вот ЭТОЙ там, с этими торчащими розовыми ногами, я не нравился». «Ну», — скажет он, если он реально носитель власти — «зачем Вы беспокоите меня этим, если это сделано, и это сделали Вы. Где мои синие чернила?» Или: «Капитан, три береговых патрульных скоро придут сюда с Вашим коком, Добером, и они хотят сказать, чтобы он избил Симсона». «А кто такой этот Симсон?» «Он чиновник в офисе Вашего врага в деловой части города». «Хорошо, когда они закончат, возьмите Добера вниз в амбулаторию, и пусть с ним проведут все необходимое лечение. Да, повысьте ему зарплату». Или: «Сэр, могу я иметь власть подписывать приказы по дивизии
7. Последнее и самое важное: поскольку мы не на сцене, а наши имена не светятся на афишах, всегда направляйте власть в направлении того, от чьей власти Вы зависите. Это может быть больше денег для власти, более легкое ее осуществление или защита, с рычанием власти от критики, или даже глухой звук падения одного из ее врагов в темноте, или славный поджог всего неприятельского лагеря как сюрприз ко дню рождения.
Если Вы работаете подобным образом и власть, около которой Вы находитесь или от которой зависите — это власть, которая хотя бы смутно представляет, как быть властью, и если Вы заставляете других работать так же, то фактор власти расширяется, расширяется и расширяется, и Вы тоже приобретете сферу власти большую, чем Вы имели бы, работая сами по себе. Реальная власть развивается путем жестких заговоров такого типа, толкающих вверх того, в чье лидерство верят. И если эта вера обоснована, и с этим властителем можно сработаться и удержать его от краха из-за переработки, плохого настроения или плохих данных, то рано или поздно приходит состояние переполнения силой. Никогда не чувствуйте себя слабым потому, что Вы работаете на кого-то более сильного. Единственной причиной неудачи здесь может быть вытягивание или снижение силы, от которой Вы зависите. Все неудачи, сохраняющие власть у власти, вносят свой вклад в силу и долговечность работы, в здоровье и власть этой власти. Преданность требует активных вкладов как вне от власти, так и внутри.
Если бы Боливар и Мануэла знали это, их жизнь превратилась бы в эпос[16], а не в трагедию. Они не умерли бы «в канаве», у него не была бы отнята реально заслуженная слава за его реальные достижения даже до сего дня. И Мануэла не была бы неизвестна в архивах своей страны, так как она была действительно героиней.
Храбрые, храбрые люди. Но если это может случиться с такими «звездами», одаренными способностями вдесятеро против величайших из остальных смертных, с людьми, которые могли собрать толпы в невыносимой и пустой стране и сразить одну из мощнейших властей на Земле, не имея денег и оружия, одной силой своих личностей, то каковы должны быть в целом невежество и хаос в умах вождей человечества, гораздо более мелких людей, ковыляющих через жизнь, полную тоски и голода?
Давайте сделаем их мудрее, а? Вы НЕ МОЖЕТЕ жить в мире, где даже великие лидеры не могут руководить.