Миссия Земля «Дело инопланетян» (Книга 4, Часть 33)

Проснувшись на следующий день, я пришел к заключению, что дела идут не очень хорошо.

С утренней газетой пришло этому подтверждение.

Кто бы подумал, что кусок древесной массы, расплющенной, смешанной с углеродом, может явиться смертоносным оружием. Но в отношении газеты это более чем верно. Куда бы ни нацеливалось ее острие, она может убить. Особенно когда мотивация ее деятельности исходит от идиота. Того, кто, похоже, не знает, в кого целится.

Мишенью, надо полагать, являлся Хеллер, как бы они там его ни называли и сколько бы дублеров у него ни было. Нынче же утром газета нанесла рану именно мне!

Вот вам, пожалуйста, тиснули прямо на первой странице:

«ДЕЛО ОБ ИСКЕ НА 10 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ УЛАЖЕНО.

ВУНДЕРКИНД ТОРЖЕСТВУЕТ ПОБЕДУ

НАД "СПРУТОМ"

Дело об иске Вундеркинда на 10 миллиардов долларов улажено во внесудебном порядке за сумму, которая пока остается служебной тайной.

Директор Федерального резервного банка выступил со срочным заявлением, что уже сегодня утром банк открывается и возобновляет свои операции.

В неожиданном экстренном сообщении для прессы в первые часы сегодняшнего утра представитель адвокатов Отвертини, Надувало и Сожрэ ошарашил собравшихся журналистов, заявив, что "Спрут" вне опасности. Мы только что встречались с представителем

"Киннул Лизинг" и достигли полной договоренности в отношении того, как нам уладить во внеслужебном порядке спор между Вундеркиндом и "Спрутом".

Представитель "Киннул Лизинг" при контакте с журналистами заявил: "Без комментариев". Но позже он был замечен в помещении суда, когда изымал из судебного реестра дело своего подопечного.

Много ходит разговоров относительно суммы, уладившей спор. Президент Нью-Йоркской фондовой биржи пообещал, что биржа снова откроет свои двери.

Ожидается повышение курса доллара.

"Семь братьев" на предрассветном совещании клятвенно обещали оказывать друг другу самую прочную поддержку.

Директор крупнейшей в мире брокерской фирмы "Проссак" заявил: «Теперь, когда эта опасность миновала, мы можем ожидать, что Доу-Джонс, поднявшись сегодня утром с постели, спокойно выпьет чашечку кофе. Паническая распродажа акций компании "Спрут" (большинство из которых приобрели мы сами) прекращена, и мы выражаем свои соболезнования тем простакам, которые их продавали. Акции "Спрута" теперь возрастут в цене. Боже, благослови Вундеркинда и американскую молодежь».

Уистер, истощенный тяжбой, устало улыбнулся и сказал: "Все это я сделал для Америки". В ответ на вопрос, как он распорядится той, несомненно, внушительной суммой, уладившей спор, он лишь спокойно улыбнулся.

(Фотографии зданий "Спрута" и суда см. на с. 18.)»

В дальнейших выпусках газет было в основном все то же. По радио и телевидению, я полагал, говорили то же самое.

Теперь нечто другое приковало к себе мое внимание. Под дверью зияла щель.

«Киннул Лизинге» снова упоминалась в той же истории вместе с именами Отвертини, Надувало и Сожрэ.

Под этой дверью в любую минуту ко мне в комнату могли приползти змеи. В этом я был уверен.

Я мучился от боли. Гостиничный врач, когда я вернулся посреди ночи, натер меня мазью, сопровождая процедуру увещеванием: «Ц-ц-ц, нам нужно научиться терпеливо переносить некоторые вещи», — но это нисколько не помогло. Я продолжал страдать от боли.

С убежденностью, редкостной для служебного опыта Аппарата, я знал, что мне нужно убраться из Нью-Йорка. Слишком тесного для нас двоих — для меня и Щипли. Но знал я и то, что это невозможно. Хеллер выигрывал!

Если я оставлю Хеллера победителем в Нью-Йорке, дома, в Турции, меня пришлепнет какой-нибудь неизвестный, подосланный Ломбаром. Если я оставлю дела в таком состоянии, то угожу из огня в полымя.

Я попытался придумать что-нибудь практически целесообразное. На ум ничего не приходило, кроме бейсбольной биты, которую следовало бы отвезти Мэдисону.

Требовалось какое-то отчаянное средство.

Охая от боли, я попытался лечь. Охая от боли, я попытался встать.

Пришлось пойти на компромисс. Полулежа в шезлонге, я попытался соображать. Я крайне нуждался в какой-то исключительной идее, еще никогда не приходившей мне в голову.

Прежде чем браться за что-то другое, Хеллера необходимо было сокрушить, сокрушить, сокрушить!

Но как?

Это была Малышка Корлеоне! Она сидела на черном сиденье только что остановившегося большущего лимузина. На ней было красное платье и красная накидка с пелериной. Лицо же скрывалось за красной вуалью.

Ага, тот самый костюм, о котором она говорила! Я понял, что вижу, как начинаются похороны Гансальмо Сильвы!

Рядом с ней восседал мужчина в черном. Она разговаривала с ним каким-то капризным тоном:

— Верно, верно, синьор Саггецца. Вы были хорошим consigliere (Советник (ит.).). Ну конечно, конечно, у семьи Корлеоне лучшего еще не было. Разумеется, разумеется, я должна последовать вашему совету. Но мне наплевать, что вы там говорите — все равно я поеду на эти похороны!

— Mia capa, я снова умоляю вас. Это неразумно! Только что поступило сообщение. В церкви полно людей Фаустино Наркотичи! Может начаться гангстерская война! — Он видел, что старается даром, и с мольбой глядел — прямо с экрана — на Хеллера!

Ну разумеется, на Хеллера. Не будь там Хеллера, я бы вообще ничего не видел на экране. В голове у меня помутилось от боли, и я не мог как следует сосредоточиться.

Я разглядел Хеллера в зеркале лимузина. Похоже, он надел красный смокинг под алую лыжную куртку с капюшоном и маской от снега. Все красное. Он, должно быть, сидел на откидном сиденье.

Хеллер посмотрел в окошко. Сквозь голые деревья парка виднелась церковь. Лимузин плотным кольцом окружали стоящие к нему спиной люди. В руках они держали автоматы, используемые при подавлении уличных беспорядков. Они обрядились в черные пальто и широкополые шляпы с загнутыми полями. Soldati Корлеоне — боевики, стоявшие начеку в ожидании войны. Они находились в большом напряжении.

Хеллер обернулся. Малышка сидела, насупившись под красной вуалью. Consigliere все еще смотрел с мольбой на Хеллера.

— Госпожа Корлеоне, — обратился к ней Хеллер, — почему бы мне просто не подойти к той церкви и не посмотреть, что там происходит на самом деле? Тогда бы мы знали наверняка, грозит ли нам что-то или нет. Нам не хотелось бы, чтобы вы угодили в самую гущу вооруженной разборки между бандами.

— Они тебя застрелят! — встревожилась вдруг Малышка. — Возьми с собой десять—двенадцать человек.

— Нет, — возразил Хеллер. — Со мной все будет в порядке. Я надену лыжную маску.

Хеллер достал свою богато украшенную «ламу 45», дослал в камеру барабана патрон, поставил револьвер на предохранитель и сунул его в висящую сзади на поясе кобуру. Потом натянул на лицо лыжную маску, приладил ее как следует и стал вылезать из машины. Раздался какой-то звук. Кошачий вопль! Хеллер обернулся.

— А ты сиди здесь, — приказал он.

На другом откидном сиденье восседал знакомый мне кот. Был он в красной кожаной сбруе и в красном ошейнике с медными шипами. Он хотел было последовать за Хеллером, но теперь вернулся на прежнее место и сидел прямо, насторожившись.

Я тоже сел прямо! Ко мне вдруг вернулась надежда. Если Хеллер сунется к молодчикам Фаустино, его и в самом деле могут пристрелить. Но у меня не было трафарета, поэтому убийство его исключалось. Вот если бы прелестная рана, которая болела и мучила и надолго уложила бы его в больницу, — это было бы просто замечательно!

И шансов тут было предостаточно! Представьте только: идет в разведку в красном смокинге и алой лыжной куртке, которая прямо-таки пылает! Примерно так же незаметен, как взрыв бомбы! Ну что за идиот!

Он прошел сквозь заслон из людей Корлеоне и направился прямо к церкви. В сущности это был небольшой собор. Надпись на нем гласила: «Богородицы Милосердного Мира». Они, наверное, находились где-то в нижнем Манхэттене.

У собора стояло только несколько пустых лимузинов.

Хеллер обвел взглядом здание. Готические арки по обеим сторонам массивных дверей возносились на значительную высоту. Он вошел внутрь. Алтари сверкали позолотой, с треском горели многочисленные свечи. Сквозь разноцветные стекла вливался солнечный свет. Людей там не было.

Во всяком случае, живых людей. На подставке стоял открытый гроб. Хеллер не пошел по проходу между рядами кресел к гробу.

Из боковой комнаты рядом с главным входом слышались голоса. Хеллер на цыпочках подошел к двери и заглянул внутрь. Там, по сравнению с главной частью собора, было светло благодаря диагонально застекленным окнам.

Народу туда набилось под завязку!

На всех — черные пальто и широкополые шляпы с загнутыми полями. У многих в руках автоматы. Все смотрели на человека, стоявшего на возвышении.

Разза Лузеини! Consigliere Фаустино Наркотичи по прозвищу Петля! Я хорошо его помнил по прошлым контактам в Турции, связанным с наркотиками. Он также являлся тем человеком, который навел на Хеллера в первый раз, у Говарда Джонсона на заставе, где взимали плату за проезд в Нью-Джерси. Он бы наверняка узнал Хеллера! Превосходно! Хорошая рана, которая надолго уложит Хеллера в постель, — как раз то, что мне нужно!

Лузеини выглядел злым и расстроенным.

— Но послушайте, мужики, — увещевал собравшихся Разза, — вы, кажется, не понимаете. Гансальмо Сильву убили, когда он выполнял семейное поручение. Мы должны похоронить его со всеми почестями.

Из толпы кто-то подал голос:

— Наша семья этой осенью потеряла девятнадцать отличных ребят. Это больше, чем во многих гангстерских войнах. Всю осень мы только и знали, что устраивали похороны членам нашей семьи. Но Сильва для нас вовсе не потеря. У нас есть дела и поважней!

Остальные одобрительно загудели.

Разза глянул на них с осуждением и оскалился:

— Сильва был героем! Ведь ради нас он прикончил Святошу Джо! Вы должны проявить уважение! Чего бы вам хотелось: чтобы вас шлепнули и никто бы не проявил к вам уважения? Так, что ли?

Еще один голос. Его подал священник в сутане, стоявший совсем недалеко от Хеллера. Наверное, ему и предстояло совершить богослужение.

— Можно мне сказать слово?

— Валяйте, отец Миронос, — кивнул Разза. — Может, хоть вы сумеете образумить этих тупиц!

— Дети мои, — начал отец Миронос, — мы находимся здесь в присутствии покойника. Печально мне видеть, как вы ссоритесь в этом священном месте. Мне нужно восемь человек, чтобы поддерживать край погребального покрова, и было бы приятно, если бы кто-то вызвался сам.

К священнику обратился гангстер с очень злобной физиономией:

— Святой отец, я не думаю, что они говорили вам всю правду, которая им известна. Гансальмо Сильва был traditore, предателем семьи Корлеоне.

Священник отшатнулся, перекрестился:

— Я не знал. — Он склонил голову и горестно покачал ею. — Теперь-то я понимаю, почему даже собственный брат и дядя не пожелали прийти на похороны. В глазах Бога все равны, но traditore…

— Эй! — рявкнул вдруг гангстер со злобной физиономией, указывая на Хеллера. — Кто там такой? Шпион? — Все взгляды тут же обратились к Хеллеру, стоявшему в дверях. Руки потянулись за оружием. О, вот и началось! Сбывались мои желания!

— Нет, нет! Мир! — вскричал отец Миронос. — Вы не оскверните собор перестрелкой! — Он подошел к Хеллеру. — Сын мой, на тебе маска. Как твое имя?

Что ж, полагаю, офицеру его королевского величества не пристало говорить неправду священнику в церкви.

— Здесь, на этой планете, меня называют Джеромом Уистером.

Поднялся такой невообразимый шум, что я не сразу и понял, что происходит. Звенело так жутко, словно что-то крушили.

Хеллер взглянул в ту сторону, откуда исходил звук.

В окна стремительно выскакивали люди.

Паника, вопли!

Прикладами автоматов с размаху крушили стекла окон, чтобы расчистить путь для бегства.

Люди горохом посыпались из окон в кустарник, растущий у стен.

Взревели моторы.

Комната опустела.

Лимузины исчезли.

Прощально звякнул последний осколок стекла, вывалившийся из оконной рамы.

Из-за двери появился отец Миронос и, разинув рот, уставился на Хеллера. Затем обвел взглядом опустевшую, разгромленную комнату. Перекрестился и снова взглянул на Хеллера округлившимися глазами.

— Значит, вы и есть Уистер.

— Подождите где-нибудь, отец, — попросил его Хеллер. — Может, мне еще удастся организовать эти похороны.

Он пробежал среди голых деревьев. Боевики Корлеоне стояли с открытыми ртами, дивясь исчезновению лимузинов и безлюдью вокруг церкви. Хеллер прошел сквозь их ряды и открыл дверь лимузина.

— Миссис Корлеоне, думаю, теперь вы можете без опаски зайти в собор. Людей Фаустино там нет — они уехали.

— Как же тебе это удалось? — удивился синьор Саггецца.

— Я думаю, что у них была где-то назначена еще одна встреча, — сказал Хеллер.

Он помог Малышке выбраться из лимузина. Она терла руки в красных перчатках.

Хеллер сунул руку в машину и вынул кота, который, к моему удивлению, живо вскарабкался к нему на плечо.

— Я это знала, я это знала, — твердила Малышка. — Даже банде Фаустино отвратителен такой ренегат и предатель, как Сильва!

Синьор Саггецца властно отдал несколько распоряжений. Боевики Корлеоне бросились к собору и заняли позиции внутри его и снаружи.

Малышка и Хеллер с котом подошли к широким дверям.

Отец Миронос встретил Малышку в проходе между рядами кресел. Ее двухметроворостая фигура возвышалась над священником.

— Дитя мое, — обратился он к ней, — боюсь, что касается похорон этого человека, здесь мало что можно сделать. Даже его собственный брат не пожелал присутствовать.

— Не беспокойтесь, отец Миронос, — сказала Малышка, — мы устроим этому traditore такие похороны, которые он вряд ли забудет.

Она зашагала к гробу в своей красной накидке с капюшоном, на котором красовались две черные пятерни.

Специалисты в похоронном бюро подправили Сильве лицо, возможно, пользуясь снимками сыскного отдела полиции. Тело покойного было выставлено для прощания. Уже прилично пожелтев, он тем не менее выглядел не так уж плохо, особенно если учесть, что с ним стало после падения с такой высоты.

Малышка величественно возвышалась над гробом. Она подняла красную вуаль и сказала:

— Traditore!

И плюнула на покойника!

Священник в ужасе отшатнулся.

Внезапно кот на плече у Хеллера издал какой-то утробный звук и стремительно спрыгнул в гроб.

Он набросился на лицо покойника, завывая и раздирая его когтями.

Хеллер быстро нагнулся и сорвал животное с трупа. Кот все визжал и шипел, как это умеют делать только коты. Хеллеру нелегко было его удерживать. Вместо органной музыки для покойного Сильвы по собору понеслись, отражаясь от сводов, злобные звуки кошачьей ненависти.

— Синьор Саггецца! — прокричала Малышка. — Пусть подходят и прощаются, если вы не против.

Боевики Корлеоне стали подходить один за другим, однако, все же помня о своих постах, тут же возвращались на них.

Каждый, приближаясь к гробу, доставал свой кинжал, вонзал его в грудь покойника, плевал ему на лицо и кричал: «Traditore!»

Отец Миронос, съежившись от страха, держался в стороне, не в силах это остановить.

Soldati закончили отведенную им часть церемонии.

Малышка в развевающейся на сквозняке красной накидке подняла руку.

К ней подбежал Джорджио с двумя длинными черными палками. Она взяла одну из них. Подбежал Джованни с факелом. Зажег его. Малышка сунула конец черной палки в огонь.

Железное клеймо!

Наконечник раскалился докрасна. Проступила буква «Т»! Это означало traditore, предатель!

Она приблизилась к гробу и прижала шипящий конец к правой щеке мертвеца! Щека задымилась. Она вдавила клеймо с буквой «Т» в его левую щеку. Снова задымилось.

Мертвец был теперь заклеймен как предатель!

На этом Малышка не остановилась.

Взяв в руку второе клеймо, она сунула и его в огонь.

Отец Миронос жалобно запричитал.

Это был крест!

Он раскалился до вишнево-красного цвета.

Малышка снова приблизилась к гробу.

Ее лицо под красной вуалью обратилось к церковному своду. Она прокричала: «muem suproc tse coh!»

И опустила клеймо на лоб мертвеца. Крест оказался перевернутым!

О боги! Внезапно меня осенило. Слова «Hoc est corpus meum» являются фразой из святого причастия. Они означают по-латыни: «Это тело мое». Когда же их произносят в обратном порядке, так, как они стоят на перевернутом тыльной стороной кресте, милость одного из их богов отнимается у человека, а не дается ему. Он получит нечто противоположное прощению. Черная месса!

Священник громко закричал и истово перекрестился.

Малышка подняла наконец клеймо.

Сильву так заклеймили железом, чтобы никто никогда не мог ему дать прощения. Даже сам Бог.

— О, дитя мое, — рыдал священник, — мне придется наказать отцу Ксавье, чтобы за это он заставил тебя читать тридцать раз Pater Noster и тридцать один — Ave Maria. Ты осквернила жилище Бога ритуалами Черной мессы.

— Дело того стоит, — сказала Малышка. — Грязный, паршивый предатель! Теперь вы не можете похоронить его в освященной земле.

— Да, не можем, — рыдал священник, — хотя и сомнительно, принял ли бы в царство свое предателя даже сам Бог.

— Прекрасно. — Малышка удовлетворилась этими словами священника. — Значит, мы решили вашу похоронную проблему. Я предлагаю вам отослать это тело на свинофермы Нью-Джерси, и пусть его отдадут на съедение свиньям.

— Нет, нет! — запротестовал священник. — Им ведь не захочется заражать своих свиней.

— Ах вот как, — сказала Малышка. — Тогда велите начальнику похоронного бюро отослать это тело фармацевтической фирме ИГ Барбен для изготовления из него смертельного яда!

— Как скажешь, дитя мое, — отвечал священник.

Малышка снова склонилась над гробом, глядя на заклейменное лицо. «Traditore!» — еще раз проговорила она. И еще раз приподняла красную вуаль и плюнула. После чего с независимым видом прошествовала по проходу и вышла на улицу.

Малышка и Хеллер подошли к лимузину, и она плюхнулась на сиденье, улыбаясь и стягивая красные перчатки.

Хеллер посадил кота на откидное сиденье.

Малышка потянулась к нему и потрепала его по спинке.

— Это чудесный котяра, Джером. Он видит предателя с первого взгляда.

Они уехали.

Гансальмо Сильва получил свои похороны.

Но и я, хоть и разочарованный тем, что Хеллера не подстрелили, тоже кое-что получил. У меня возникла замечательная идея! Идея была настолько прекрасной, что я, одеваясь, только тихонько вскрикнул.

Я был на пути к избавлению от Хеллера раз и навсегда!

Я прибыл туда на такси. Это была мучительно-болезненная поездка: каждое соприкосновение шин с камушком на дороге или бордюрным камнем отдавалось в том или ином синяке на моем теле. Я кое-как взобрался по ступеням лестницы дома номер сорок два по Месс-стрит, не осчастливив их своим падением. Я проложил себе дорогу в бурлящем зверинце штатных репортеров и делателей рекламы — что явилось тяжелым испытанием для синяков на моих локтях. А Мэдисон — добродушный, притягательный в своей искренности — фактически не обращал на меня внимания.

К тому же он разговаривал с кем-то по телефону. Он смотрел на меня, а разговаривал одновременно и со мной, и с той персоной на другом конце провода.

— Привет, господин Смит… Ну, я говорю только то, что вам лучше предоставить мне первую страницу… Вы выглядите каким-то бледным… При чем тут гора Святой Елены?

Я уже в третий раз обратился к нему:

— Говорю же тебе, я обнаружил настоящую слабость Хел… я хочу сказать — Уистера.

— Ну а что, если снесло всю ее верхушку? Разве такое не случилось много лет назад?.. Всегда рад выслушать ваше мнение, господин Смит… Что ж, я допускаю, что Портленд в штате Орегон, погребенный под вулканическим пеплом, заслуживает больше места в газете, чем реклама… Что это вы сделали со своим лицом? На нем вроде как синяки… А что, если лава накроет и отдел расчетных операций?.. К врачу обращались?

Мне это сильно надоело. Я взял решительный тон:

— Я уверен, что скоро тебе будет не хватать материала для первой страницы, Мэдисон. Не исключено, что уже завтра. А у меня есть для тебя как раз то, что нужно.

— Ну так отодвинь это на вторую… на шестую страницу… Мы рады даже непрофессиональным идеям, Смит… Значит, несколько тысяч погибли и еще несколько тысяч пропали без вести… Почему бы вам не выйти отсюда и не поговорить с кем-нибудь из сотрудников, Смит?

— У меня есть кое-что о Хел… Уистере, чего никто не знает!

— Тогда действительно необходимо, чтобы я поговорил с вами… Если видна лава, ползущая сейчас прямо у твоего здания, возьми человека, чтобы писал об этом под диктовку, и переключи все внимание на меня… Я просто потрясен, Смит, что вы предлагаете его разоблачение на данном этапе операции; время еще не приспело… Лучше тебе отдать первую страницу под то, что я пришлю, или же «Портлендская грязь» окажется в дерьме. Если ты откажешь мне в первой странице… Что? У тебя теперь нет никакой газеты, а первой страницы и подавно? Тогда какого черта я говорю с тобой? — Он положил трубку.

— Идея великолепная! — упрашивал я.

— Я не могу послать Вундеркинда на спасение горы Святой Елены. Это выходит из рамок имиджа, Смит. — Он снова потянулся за трубкой.

Решительным жестом я положил свою перевязанную руку на его запястье. И хотя голос мой от крика стал грубым и хриплым, я резко возвысил его:

— Тебе понадобится завтра первая страница для Уистера. С исками ты уже отстрелялся. Я пытаюсь дать тебе материал для первой страницы на завтра!

— Но с исками я еще не отстрелялся, как вы скверно выразились, — совсем не профессионально. И у меня уже есть завтрашняя передовица! Вот она, полюбуйтесь! — Он сунул мне небрежно напечатанную на машинке газетную статью.

В ней говорилось:

«ВУНДЕРКИНД ОТДАЕТ ВСЕ ДЕНЬГИ НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

Великолепным жестом Вундеркинд дал сегодня понять, что вся сумма, вырученная им от судебной схватки с МИК и "Спрутом", будет целиком отдана на благотворительные цели.

"Я не из тех, кто наживается на чужих неудачах, — заявил он. — Я не оставлю себе ни дайма из присужденных мне денег. Все до пенни отдам на хорошее дело"».

И дальше в том же духе. Мне стало тошно. Я сказал:

— Значит, ты хочешь позволить ему отдать эти огромные деньги кому-то просто так? Я, конечно, рад видеть, что он… — Но тут Мэдисон прервал меня:

— Огромные деньги? Честность — вот что доминирует в связях с широкой публикой, Смит. Ни одного слова не было сказано об истинных суммах, на которые согласились МИК и «Спрут». Нука возьмите и прочтите газетные материалы за последние два дня. В обоих делах сумма договоренности равнялась нулю. Так что, конечно, он может отдать это все на благотворительность. Тут не было замешано никаких денег. Я всегда в прочном контакте с реальностью, Смит. И тут, как видите, на все сто материал на первую завтрашнюю страницу центральной прессы. Какой царственный жест! И как свойствен этой могучей натуре! А кроме того, это уже пошло по проводам во все страны.

Ему захотелось поднять телефонную трубку. Я, невзирая на боль, еще сильнее нажал на его запястье.

— Тогда послезавтра! — вскричал я. — У тебя нет материала на послезавтра, а у меня он есть!

— Что же, допускаю, — сказал Мэдисон, — что послезавтрашний день находится в довольно далеком будущем. Видите ли, тот имидж, который я стараюсь создать…

— Тогда слушай меня! Слушай как следует. Вот тебе материал! «Вундеркинд связан с гангстерами!» Мэдисон, он же крепко-накрепко связан с организованной преступностью! С мафией!

— Ну а кто не связан? — начал он. — Наши самые лучшие люди… Минутку, Смит, минутку. Я действительно считаю… — Он выскочил из-за стола и стал расхаживать взад и вперед по комнате. Он испытывал муки творческого вдохновения.

Я попытался продолжить, но он поднял руку, заставляя меня замолчать. Я упорствовал. Тогда он возвысил голос:

— Факты, Смит. Вы стараетесь нарушить цель ность моего вымысла фактами. Факт не имеет никакого отношения к связям с широкой публикой, Смит. Вы заблуждаетесь. Газеты совсем не продавались бы, если бы они оперировали реальными данными. Так что успокойтесь.

Я умолк.

Он походил еще немного. Заговорил:

— Дайте-ка сообразить. Я отчаянно стараюсь придумать, как вернуть его снова в бизнес, связанный с горючим. Мы должны продолжать полемику. Имидж, имидж. Я должен думать об имидже. Положение в обществе. Имена. Вот оно! Имена! Имена делают новости, Смит. Нужно связать друг с другом крупные имена! Это мысль! Вы правы, Смит! Связь с гангстерами — это замечательная идея!

Я опустился в кресло. Мне удалось его убедить.

— Тэд! — крикнул он в другую комнату. Влетел Тэд Бродяга. — Тэд, — обратился к нему Мэдисон, — кто из наших репортеров знает гангстерских главарей и к тому же не представляет собой ценности?

— Старина Боб Скрытокамер, — отвечал Бродяга. — В свое время он был замечательным корреспондентом, занимался расследованиями. Когда он работал в «Вашингтонских жареных фактах», от него досталось самому президенту Никсону и кое-кому из главарей мафии. Но это было десятки лет назад. Сейчас он в своем последнем дозоре, толку от него, собственно, никакого. Ценности не представляет.

Они поспешно выбежали из комнаты. Мне было видно, как они обрабатывали какого-то седого старичка-развалину, держа его за пуговицу. Говорили они на пониженных тонах, но возбужденно.

О, благодарение богам, дело стронулось с места. Я сделал быстрый расчет. Сегодня и завтра я, может быть, еще поживу. Потом это будет невозможно. Если бы план мой сработался бы уничтожил Хеллера и мог бы сбежать из Нью-Йорка и от мисс Щипли! Это было бы почти осуществимым делом.

Мэдисон возвысил голос, и я услышал:

— Сегодня! У нас это должно быть сегодня! Только тогда это сможет пойти на первую страницу после завтра! Так что заручись его согласием и не смей говорить, что не сумел!

Мне было видно, как Скрытокамер в соседней комнате опустился в кресло и снял телефонную трубку. Он звонил какой-то важной персоне, судя по тому, что ему пришлось связываться с несколькими посредниками. Невзирая на боль, я подтащился к нему поближе, чтобы лучше слышать за царящим в конторе шумом.

Тот, кому он звонил, был на проводе.

— …так что понимаете, сэр, мы хотим, чтобы вы как один из самых выдающихся и уважаемых граждан грода преподнесли награду… О да, сэр, я понимаю, что вы заботитесь о своем имидже. Вот потому-то я сразу и подумал о вас… Награда — это денежный приз для Самого Честного Человека Года… Разумеется. Ну, вы понимаете, сэр, что я подумал о вас. Если ваше имя будет ассоциироваться с образом самого честного человека года, это, несомненно, охарактеризует вас как самого честного человека и будет работать на ваш имидж… Нет, не могу сообщить вам имя получателя награды. Как раз сейчас оно разыгрывается в лотерею…

Мэдисон настойчиво совал ему листок бумаги. Скрытокамер взглянул на него и продолжал:

— Встреча назначена сегодня на три часа в зале Тэммани-холла. Это займет считанные минуты… Да, сэр, приглашены только избранные представители печати… О да, сэр, я могу вас заверить, что это будет в центральной прессе. И клятвенно обещаю вам, что согласую с вами каждое слово статьи и заголовка. Можете на меня положиться, сэр. — Он положил трубку и встал. — Его присутствие обеспечено. Это все честно, Мэдисон?

— Знаешь, что честно, Боб. Теперь слушайте все: действовать надо молниеносно. Боб, давай уходи прямо сейчас и сопровождай его туда. Возьмите такси.

Старик-репортер заковылял из комнаты.

Мэдисон распорядился отобрать трех фотографов, которых спешно послал в гримерную, чтобы их лица изменили до неузнаваемости. После этого он обрядил их в бронежилеты.

Затем по телефону отдал приказ подставному Вундеркинду.

Я начал слегка недоумевать. Зачем ему понадобились грим и бронежилеты?

Лишь только когда мы всей компанией влезли в фургон, у меня появилась возможность спросить об этом Мэдисона.

— Деятели преступного мира — штука довольно опасная, — пояснил он. — Я удивляюсь, что вы тоже едете с нами. Это рекламное мероприятие требует высокого профессионализма, Смит.

— Идея была моя, — защищался я, поморщившись от боли, когда машину тряхнуло на каком-то ухабе.

— Верно, ваша, — согласился он. — Я вам благодарен, Смит, за совет и поддержку. Это и впрямь блестящая идея.

Я все больше терялся в туманных догадках насчет того, какая же все-таки идея осуществляется.

Мы с трудом пробирались по улицам, забитым грузовиками и телегами. Было холодно, и с неба сыпался мокрый снег. Поблескивал серый асфальт дороги. Подходящая погода, чтобы торпедировать Хеллера.

Мы остановились с обратной стороны Тэммани-холла. Его недавно отреставрированное здание находилось в парке и как историческая достопримечательность служило исключительно для самых священных событий. Видимо, Роксентер финансировал его реконструкцию, и окружающая его земля, владельцем которой он являлся, резко подорожала. Чем не в духе общественной пользы? А посему этим заведением заправлял Мэдисон.

Было примерно без четверти три. Фотографы выпрыгнули из фургона и поспешили в здание. Мэдисон повел меня наверх по другой лестнице.

Перед нами открылся небольшой зрительный зал. Мы находились на балкончике — даже скорее в ложе, — хорошо защищенном от посторонних глаз. Но все, что происходило внизу, нам было прекрасно видно.

Над полом возвышалась сцена. С задней ее стороны располагались двери. Кресло с массивной спинкой взирало на пустые места для зрителей. Фотографы расставляли свою аппаратуру. Они погрузили зал в полумрак и в нужных им местах поставили вспышки.

Теперь, когда все завертелось, Мэдисон стал разговорчивым.

— Это кресло, — пояснил он, — историческое. На нем когда-то сиживал босс Твид, собирая платежи со всего города. Ничего, скоро его историческое значение возрастет еще больше.

Дублер Вундеркинда ворвался через боковую дверь. Я впервые увидел его во плоти. Собственно, если не считать того, что он был слишком высоким для своего молодого возраста и блондином, в нем фактически начисто отсутствовала аура Хеллера. И дело было не в лошадиных зубах и выступающей нижней челюсти, и даже не в роговых очках. У него был вид дешевого бродяги, уж это точно. Я почувствовал огромное удовлетворение. Этот тип не мог бы заставить и щенка завилять хвостом! Но было в нем некое наглое нахальство. Фотографы старались уговорить его посидеть просто так в кресле. Но у него имелись собственные идеи.

В красном костюме гонщика и с гоночным шлемом в руках, он считал, что в шлеме он будет смотреться лучше, а фотографы убеждали его ни в коем случае шлема не надевать — он отбрасывает тень на лицо.

Больше из любопытства, чем от предчувствия приближающейся беды, я обратился к Мэдисону с вопросом:

— А кто он, этот гангстерский авторитет, которого вы ждете?

— О, крупная шишка. Имена делают новости, Смит. Разумеется, capo di tutti capi (Начальник всех начальников, главный мафиози. (Примеч. пер.)). Фаустино Наркотичи по прозвищу Петля, естественно.

Я тут же в ужасе вспомнил похороны.

— Стой! Как только Фаустино узнает, что это Уистер, он тут же сбежит! Я это гарантирую!

— Ну и ну! — возмутился Мэдисон. — И вы мне только сейчас об этом говорите.

Он бросился по боковой лестнице вниз на первый этаж и спешно отдал какие-то распоряжения. Потом снова поднялся наверх.

— Уф-ф, Смит. Опасно играете. Вы чуть не запороли все дело. (…)! Вот что значит работать с непрофессионалами! Но теперь все будет в порядке.

Поддельный Вундеркинд надел на голову гоночный шлем и опустил светонепроницаемое забрало.

За сценой началось бурное движение.

В зал ворвались трое телохранителей Фаустино. Обрезами дробовиков они прощупывали кресла. Убедившись, что камеры — это не автоматы, они распахнули двери, дабы удостовериться, что за ними не скрываются стрелки.

Мы с Мэдисоном отошли назад. Телохранители бросили беглый взгляд на ложи и удовлетворились тем, что поставили человека с приказом открывать огонь, если он заметит на поручнях ствол оружия.

В дверь за сценой вошел, переваливаясь, Фаустино. С ним был Скрытокамер. Старик-репортер развернул веером толстую пачку денег и вложил ее Фаустино в руки. Когда capo di tutti capi приводил пачку в порядок, на руках его засверкали кольца.

Дублер Вундеркинда восседал в своем кресле со шлемом на голове и глядел прямо перед собой.

Скрытокамер закончил инструктировать Фаустино относительно его будущей роли.

Главарь банды гангстеров подошел вперевалку к креслу лже-Вундеркинда сбоку.

Фотографы стояли наготове.

Фаустино, сверкая золотыми зубами, изобразил на лице лучшую из улыбок и проговорил фразу:

— Как самый честный житель Нью-Йорка, я имею честь преподнести вам награду как Самому Честному Человеку Года. — Он протянул деньги поддельному Вундеркинду.

Лже-Уистер протянул одну руку за деньгами, а другой сорвал с себя шлем. Он улыбался.

Заработали лампы-вспышки.

Улыбка на лице Фаустино застыла.

Он издал пронзительный крик!

Брошенные им деньги разлетелись, и Наркотичи бросился наутек.

Побежали его телохранители.

Побежали фотографы.

Побежали и мы.

Когда мы, толпясь, влезали в фургон, подбежал и Скрытокамер и, не давая дверце захлопнуться, вскочил в машину. Он был разъярен.

— Ты меня подставил! — заорал он на Мэдисона. Мэдисон обратился к фотографам:

— У вас все на мази, ребята?

Те весело закивали. У Скрытокамера настроение было другое:

— Понятия не имею, чего он побежал, но знаю, что Фаустино меня убьет! Мне может сойти с рук, если я сделаю подножку президенту, но только не capo di tutti capi!

— У меня все продумано, — сказал ему Мэдисон. — Ты уже не первый год хочешь уйти на пенсию. Вот тебе билет, который я всегда держу при себе. На прямой рейс в Израиль. На имя Мартина Бормана. На это же имя зарезервирован прелестный номер в отеле. А вот тебе мои личные золотые часы — награда за долгую и верную службу.

— Подождите, — сказал я. — Я не понимаю, как это решает задачу. Имидж Вундеркинда — не честность. Что ты пытаешься сделать?

— Дорогой мой Смит, — отвечал мне Мэдисон, — понятно, что вы, хоть у вас и есть блестящие идеи, не ухватываете нюансов и основ газетного дела. А оно в основном является индустрией развлечений. Никогда и никого не посвящайте в свои дела, и уж меньше всего посвящайте общественность в то, что действительно творится на свете. Вы меня разочаровываете. Вам следует все время говорить, и вы бы так и делали, если бы были профессионалом в рекламном деле: пункт восемнадцать, в кавычках: Мэдисону снова это удается, — а в остальном ваше дело — задавать вопросы. Нельзя ли нам высадить вас где-нибудь? Нам нужно быстро доставить Скрытокамера в аэропорт.

А сделать это можно было только одним-един-ственным способом: пытать мисс Щипли, чтоб выдала мне комбинацию цифр на сейфе, а потом убить ее самым что ни на есть жутким способом. Другого выхода не оставалось: слишком я был слаб, чтоб идти грабить банк. Но в Аппарате готовят к таким чрезвычайным ситуациям. Поэтому я знал, как провернуть дело.

Мне, собственно, хотелось бы перенести это признание на какой-нибудь другой вечер. Слишком уж это ужасно. Перед молодежью не следовало бы рекламировать убийство, а ведь не исключено, что однажды это признание может попасть — да упасут боги — в руки несовершеннолетних. А узнав о том, что случилось, похоже, побледнел бы даже судебный чиновник.

Но, честно выполняя свой долг, я сделаю это, пусть даже в ближайшие часы меня замучают угрызения совести. Среди всех моих преступлений и экстравагантных выходок этот поступок выглядит хуже всего.

Я знал, где в Нью-Йорке я мог бы достать оружие — в супермаркете.

Паролем было коварство. В Аппарате обучают методу, который называется «завлеки-убей». Разыгрывается любовная страсть, служащая маскировкой для убийства.

Я проковылял вдоль полок супермаркета, опираясь на корзину для покупок. Нужное мне я обнаружил в секции приправ — большую с кричаще-яркой этикеткой банку красного перца компании «Маккормик».

Держась за свою тележку, я дотащился до секции цветов. Поскольку уже приближалось Рождество, там продавались большущие букеты белых хризантем. Я купил самый лучший, хоть и пришлось раскошелиться.

На контроле я попросил юношу не запихивать цветы в пакет, а завернуть их, оставив верх открытым.

Я вышел из магазина и нашел затененный уголок. Набросив ни лицо носовой платок и кое-как завязав его забинтованными руками, я достал красный перец и осторожно нанес его под каждый лепесток хризантем. Долгая работа. Покончив с этим, я выбросил пустую банку из-под перца в урну и прикрыл букет сверху.

Испытывая злорадство, я попробовал представить себе, что произойдет. Мисс Щипли откроет дверь, держа, как обычно, в руке пистолет. Я скажу: «Вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность». Она воскликнет: «О, какая прелесть!» И возьмет букет. Раскроет его сверху, чтобы полюбоваться, посмотрит на цветы и расчихается! А мне только этого и нужно. Пока ее будет мучить чих, я отберу у нее пистолет и ударю ее по голове. Затем отволоку ее на ту самую постель и испробую на ней все имеющиеся в доме орудия пыток, пока она не выдаст мне комбинацию цифр. Кэнди? Да я просто помашу пистолетом у нее перед носом и посмеюсь, когда она будет корчиться от страха.

Я взял такси. Высадился в квартале от дома, чтобы по номеру машины никто не смог выследить меня до места убийства.

Уже сильно стемнело. Час пик окончился. Им надлежало быть дома.

Я заковылял к их дому. Спустился по ступенькам. Убедился, что сзади никого нет. Позвонил.

Шаги!

Браво!

Это была мисс Щипли!

Она была одета в брюки и рубаху мужского покроя. И, как я и предполагал, держала в руке револьвер.

Она открыла дверь и наружную решетку и отступила назад.

— Мисс Щипли, — сказал я, — вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность. — И протянул ей цветы.

Но пьеса пошла не по моему сценарию.

— Цветы? — удивилась она. — Ах ты, грязный (…)! Пытаешься отбить у меня Кэнди? К черту твои цветы!

Она схватила букет, дулом револьвера оттеснила меня назад и швырнула цветы на грязный пол!

Потом топнула по ним каблуком и откинула ногой крышку мусорного бака! От резкого звука я вздрогнул.

Не сводя с меня глаз и не опуская револьвера, загораживая мне путь наверх, она схватила испорченный букет и швырнула его в мусорный бак. Потом на секунду замерла. Поднесла руку к открытому баку и, слегка помахав рукой по направленнию к носу, принюхалась.

— Красный перец! — зарычала она. — Ах ты, грязный (…)!

Напрасно я пытался сказать, что это, наверное, перец на выброшенной рыбе. Размахивая револьвером и, похоже, собираясь двинуть меня им по голове, она загнала меня в квартиру. Мисс Щипли заперла за собой чугунную решетку и дверь и выстрелила в такой близости от моей головы, что я почувствовал пороховой ожог.

— На счет «десять» ты скинешь с себя одежду! — прорычала она. — А после этого я отстрелю тебе (…)!

Раз!

Я торопливо снял пальто.

Два!

Я одновременно скинул пиджак и ботинки.

Три!

Я уже был раздет. И не понимал, почему она все считает.

Четыре!

Шляпа! Я забыл про шляпу! Я с лихорадочной поспешностью сорвал ее с головы.

В одно мгновение после этого она приковала мои руки и ноги к этой (…) кровати!

Закончив с последним наручником, она отбросила револьвер в сторону.

— Значит, ты любишь красный перец, не так ли? Что ж, нужно всегда давать мужчине право на его шовинистическое превосходство. — Она повернулась и, обращаясь к двери в соседнюю комнату, прокричала с легкой певучей интонацией: — Эй, Кэнди, лапочка, у нас сегодня на ужин будут мексиканские tamales! (Пирожки из кукурузной муки с мясом и специями (исп.).)

Мисс Щипли начала напевать какой-то бессловесный мотивчик, затем сняла рубашку, скинула туфли и вылезла из брюк. Наконец она стянула с себя нижнее белье и стояла, голая, все еще напевая.

Робко вошла Кэнди. Она увидала, к чему идет дело, и тоже начала раздеваться, но вдруг остановилась и попросила:

— О, Щипли, дорогая, заставь его отвернуться.

Мисс Щипли удовлетворила ее просьбу, шлепнув меня по лицу тыльной стороной ладони. И снова стала напевать. Не обращая внимания на пощечину, я с растущим беспокойством следил за ней.

Щипли выдвинула ящик и достала оттуда белый передник около трех дюймов шириной, который ничего не прикрывал. Надела его. Потом достала поварской колпак, высокий и жестко накрахмаленный. Она надела его на голову и сдвинула набекрень, придав себе щегольской вид. Затем она взяла салфетку и повязала ее Кэнди вокруг шеи. Салфетка даже не прикрывала ее обнаженных выпуклых грудей. Она усадила Кэнди на софу, где та сидела в ожидании, раздвинув колени и наблюдая все более разгорающимися глазами за происходящим.

Очевидно, для пыток они использовали каминные приспособления для жарки мяса над огнем. В этот набор входили длинные вилки и щипцы и прочие нужные инструменты. Но мисс Щипли сдвинула их на сторону и что-то искала в куче кухонной утвари.

Я знал, что протестовать совершенно бесполезно. Я знал, что должен постараться не кричать. Но тело мое было уже настолько избито и так покрыто все синяками, что, мне казалось, большего вреда ему уже причинить невозможно: поэтому я собрался с духом — будь что будет.

А не следовало бы.

Мисс Щипли нашла, что искала.

Терку для сыра!

Она попробовала, насколько остры ее зубцы.

Слегка порезалась и, перестав напевать, осыпала меня руганью.

Затем, снова напевая без слов, она приблизилась к кровати.

С легким нажимом провела теркой сверху вниз по моей груди!

Я ощутил остроту зубьев и стал кусать себе губы, стараясь не закричать. Но она на это обращала мало внимания. Сосредоточенность ее напоминала сосредоточенность шеф-повара на кухне. А Кэнди при этом выглядела проголодавшимся посетителем ресторана.

Она перенесла свое внимание на мои ноги. Провела теркой по внутренней их поверхности, очень тщательно выводя волнистый узор царапин.

Мне стали видны небольшие капельки крови, выступившие в свежих ссадинах.

Она отложила терку. Подошла к развешанным на стене орудиям пытки, открыла стенной шкафчик под ними и что-то достала.

Банку красного перца!

Отвернувшись, она высыпала немного себе на ладонь и стала спокойно втирать мне в раны.

Дикая мука!

Я издал свой первый крик.

Но тут же его подавил.

Еще перцу — и снова втирание.

Я взвыл!

Кэнди взвизгнула!

Кажется, мисс Щипли решила, что достаточно поперчила меня. На это ушло полбанки. Она отошла и вернулась с огромной деревянной ложкой. Повернула ее выпуклой стороной вниз.

Шлеп!

Она принялась вколачивать перец в мои раны.

Изо всех сил!

Дикая боль!

Жгучая, испепеляющая!

Я потерял власть над собой. Я завопил!

Завопила и Кэнди!

Я видел ее голое тело, бьющееся на софе.

— Возьми меня, Щипли! О Боже, возьми меня!

Мисс Щипли схватила ее на руки, отнесла в спальню и захлопнула дверь каблуком.

Боль не прекращалась.

Я все кричал и кричал. В довершение всего я почти ослеп.

Прошло не знаю сколько времени, и мисс Щипли вернулась. У нее на фартучке краснела губная помада.

Вышла и Кэнди, груди ее вздымались и опадали.

Они выпили пива.

Кэнди выкурила «косячок».

Мисс Щипли извинилась перед Кэнди за то, что позабыла поставить подходящую для обеда музыку. Она поставила на стерео какую-то меланхолическую мелодию, и Кэнди сказала, что мелодия ей нравится. Но ей все еще хотелось есть.

— О, это было только первое блюдо, — сказала мисс Щипли. — Мы не должны слишком жадничать.

Это обед для гурманов.

Едва боль стала стихать и я смог выносить ужасную муку без крика и корчей, как мисс Щипли снова повязала фартук. Снова приладила на голове поварской колпак, подошла к стенному шкафчику и что-то достала.

— Это то, что нам сейчас нужно, — сказала она, показывая Кэнди. — Это пощекочет наш пресытившийся вкус. Терпеть не могу неострой еды, а ты, милочка?

Она подошла ко мне.

Перечный соус «Табаско»!

Она попрыскала из бутылочки все раны на моем теле. Артистично, мурлыча какую-то мелодию, следя, чтобы нанести как раз столько, сколько надо.

При первом прикосновении к телу этой приправы мне она показалась жидким огнем, и я заорал! А ведь она намеревалась опустошить всю бутылку!

Я орал и орал.

Она снова принесла терку для сыра.

Работа началась.

Я заорал по-настоящему!

Кэнди визжала и каталась по дивану.

Мисс Щипли ухватила здоровенную вилку для мяса и стала поднимать ее, собираясь воткнуть в мое тело.

— Возьми меня, Щипли, возьми меня!

Мисс Щипли все-таки воткнула вилку! Затем еще и еще!

Я отключился.

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я лежу на раскаленных углях!

В комнате их не было.

Мне слышались из-за двери ругательства, произносимые низким рычащим голосом.

В конце концов они вернулись. Кэнди — с безумными глазами. Она все терла и закрывала ладонями груди.

— Слишком пресно, дорогая Щипли. Не хочу быть придирчивой. Но я умираю от голода!

Мисс Щипли выглядела расстроенной. Она одернула фартук, пошла в другую комнату, нашла там поварской колпак и вернулась в нем назад. Пристально посмотрела на меня.

— Горчицы! — рявкнула она с неожиданной решимостью. — Вот что нужно! Горчицы! Это придаст особый вкус!

Она отошла, вернулась с большущей банкой французской горчицы и принялась выводить на моем теле искусные узоры.

Отбросив банку двумя руками, энергично она принялась втирать горчицу в раны.

Я орал. Я слезно просил и умолял. Я обещал, что сделаю все-все, но только, ради богов, пусть она уберет эту дрянь с моих ран!

Кэнди заулыбалась.

— Это звучит обалденно, — сказала она. — Натри его посильней!

Мисс Щипли отошла и вернулась со скалкой. Ею она принялась втирать мне в тело всю эту смесь.

Потом еще раз прошлась по мне теркой.

Затем снова воспользовалась скалкой.

Я был не дурак: я ухитрился подставить ей голову и, получив удар, потерял сознание.

Когда спустя долгое время я пришел в себя, Кэнди валялась на полу — в изнеможении, с узорами от губной помады по всему обнаженному телу, с открытым и влажным ртом — в полной отключке.

В комнате стоял густой дым от марихуаны. Повсюду катались банки из-под пива с вытекающими остатками. Мисс Щипли как раз заканчивала делать себе в вену укол героина. Она вытащила иглу и взглянула на меня. От наркотика мисс Щипли не становилась веселей. Она шла через стадию психофизического возбуждения.

Лицо ее превратилось в ужасную маску ненависти.

Я весь, до самого нутра, был охвачен огнем.

Меня жгло так, что одна лишь бредовая мысль осталась в моей голове. Но у меня хватало ума не выражать ее вслух. Бежать из Нью-Йорка!

— Ты, кобелиное (…)! — набросилась на меня мисс Щипли. — Сегодня ты никуда не годился. По правде сказать, ты не годишься даже на жратву для свиней. Ты не тянешь на то, чем должен быть, как нам говорили на курсах по психиатрическому регулированию рождаемости, даже самый паршивый мужичонка. Доктор Жарьмозг назвал бы тебя умственно отсталым извращенцем!

Я закрыл глаза. Их жгло, да я и не мог видеть как следует.

Она пнула меня ногой:

— Ты уже гомик?

— Нет! — взвизгнул я. Уж чем-чем, а гомосексуалистом я бы не стал никогда. Как бы ни было мне скверно, а тут стало еще хуже.

— Вот видишь? С тобой у нас ни малейшего успеха. Ты стараешься, чтобы мы завалили свое домашнее задание! Надевай свою (…) одежду и (…).

— Ради всех богов, дайте мне промыть раны!

— Ха! — воскликнула она. — Не пытайся перевести разговор на другую тему. Вы, мужики, только и думаете что о бабах. Это запрещается! — Она подхватила голую Кэнди и стала поглаживать ей груди. — Ты — тот самый психиатрический ужас, нормальный самец! У тебя только одно на уме — полапать какую-нибудь бедную беззащитную девушку. Посмотри на нее. Совсем без признаков жизни — и только оттого, что она не способна перенести и мысли о том, чтобы ты прикоснулся к ней! И я бы убила тебя, если б ты это сделал. — Она страстно поцеловала недвижимую Кэнди в губы. — Ты сегодня явился сюда, чтобы украсть ее у меня, мерзкая скотина. Но ты получил свой урок, я рада. А теперь давай одевайся.

— Я же еще в цепях! — напомнил я.

Она отпустила Кэнди, и та свалилась на пол грудой обнаженной плоти. Щипли подняла с пола револьвер. Взвела курок. Грубо, бесцеремонно сорвала с меня оковы.

Когда я попытался сделать движение, это снова причинило мне ужасную боль!

— Мне бы душ принять, — робко попросил я.

— И загадить ванную, где эта милая невинная девушка моется каждый день? Не бывать этому никогда! Одевайся!

Думаю, что эта свирепая и расчетливая (…) знала, что случится. Стоило мне влезть в свою одежду, как в ранах у меня жестоко заспорили красный перец и соус «Табаско» с горчицей!

Я взвыл от боли.

Кэнди пошевелилась.

— Щипли, поцелуй меня.

Мисс Щипли выполнила ее просьбу. Будь у меня силы, я бы убил ее, убил их обеих, лежащих на полу голыми, в объятиях друг друга. Но я видел, что могу удрать, а только об этом я и мог думать. Кроме того, револьвер все еще был направлен на меня. Я потащился к двери.

Мисс Щипли крикнула мне вслед:

— Если завтра не придешь вовремя, то запомни: три года за решеткой в федеральной тюряге!

Я не мог даже дверь закрыть за собой.

Горя, как в огне, но стараясь не вскрикивать, я добрался до улицы. Взял такси.

Час спустя врач при гостинице мыл меня под душем, самым болезненным образом обрабатывая мне раны, чтобы удалить из них красный перец, соус «Табаско» и горчицу. Но это не было так уж больно только потому, что он сперва впрыснул мне морфий. Делая свое дело, он приговаривал:

— Ц-ц-ц. Несмотря на все эти раны, мы прекрасно побежим даже в самой тесной толкучке.

Ну, такому больше не бывать. Если все пойдет хорошо, то через двое суток Хеллеру придет конец и я выберусь из Нью-Йорка! Этот город сидел у меня в печенках. В жизни не думал, что город может превратить меня в закуску. Если б я не остерегался, то мог бы стать даже кексом — с изюмом!

У меня был один козырь в рукаве — помимо сплошных синяков.

Я вовсе не собирался в тот вечер идти на расправу к мисс Щипли!

Вопрос заключался в том, сойдет ли мне это с рук. Выберусь ли я из Нью-Йорка живым?

Это будет, думалось мне, ужасно рискованным делом. Я стиснул зубы. Долг — это бремя, но, прежде чем бежать, я должен убедиться, что Хеллер сокрушен. Иначе меня на пути в Турцию прикончит какой-нибудь неведомый мне шпион. Было бы нелепо бежать из Нью-Йорка, чтоб в Турции неожиданно стать трупом. И тут на меня нахлынула новая волна ужаса: я вспомнил убийцу, грозившего в первую очередь прикончить Ютанк!

Сутки мне придётся промучиться. Мне предстоял трудный день, ибо вечером, видя, что я не появился в назначенный срок, мисс Щипли позвонит в Государственную налоговую службу.

К этому времени Гробе, как бы глубоко он ни забрался в джунгли Центральной Америки, несомненно, заметит, что имена Отвертини, Надувало и Сожрэ еще раз появились рядом с названием «Киннул Лизинг».

Орудуя двумя руками, я кое-как позвонил по телефону и заказал себе завтрак. И тем самым поступил неразумно. Обслуживающий номер официант, заметив у моей двери кучу газет, добавил мне лишнего бремени.

Это явилось тем самым толчком, который ну как бы выбил меня за грань.

Точно как предсказывал Мэдисон, о Вундеркинде говорила вся первая страница.

Совершив поступок «беспрецедентный в истории», он даровал «все, что выиграл от улаживания судебных исков», фермерам штата Канзас.

Теперь-то я знал, что в действительности это был пшик, от которого и оставался только пшик. Но это дело насчет фермеров из Канзаса никак не укладывалось у меня в голове. Они-то тут были при чем?

Может, меня уже лихорадило, но эта головоломка превратила мое состояние в странный какой-то бред.

Весь вечер я лежал, со страхом взирая на дверь. Вот-вот, думал я, двое кошмарных налоговых инспекторов проскользнут в щелку под дверью или какая-нибудь змея позвонит мне через американские войска связи прежде, чем я успею покинуть гостиницу. Противное душевное состояние. С наступлением темноты оно стало еще хуже. Я знал, какова будет реакция мисс Щипли, когда звонок ее двери надолго замрет в молчании. Это напряженное ожидание будет чревато взрывом! От нее тогда уже жди не легкой досады, а кое-чего похуже! Из нее так и полезет нецензурщина.

Ночь тянулась медленно. Каждый раз, когда шевелилась занавеска, я ожидал появления подосланного Ломбаром незнакомца, перенесенного волшебным ковром-самолетом из Турции с сообщением от вдовы Тейл, информирующей меня, что и она позвонила в налоговую инспекцию. Спать было бесполезно. Тут же наплывали кошмары, и самым жутким из них была Кэнди: она умоляла Ломбара и пилотов-убийц заставить меня кричать громче!

Вдобавок ко всему, эхом прокатываясь по комнате, звучали слова Хеллера, обращенные ко мне когда-то: «Судя по вашему акценту, вы офицер Академии, верно? Какая же печальная дорога привела вас к "алкашам"?»

Это меня очень сильно смущало. Как он узнал о Гробсе?

Прошли ночные часы, и этот туман рассеялся.

Голоса. Настоящие живые голоса!

В одном я узнал жившего при гостинице доктора. Зимний солнечный свет проникал сквозь остекленные двери террасы пентхауза. Наступило еще раз утро. Утро дня «X». Дня начала операции.

— Кажется, у него была лихорадка. Теперь она прошла. Если он снова заснет и станет кричать, просто дайте ему одну из этих таблеток аспирина, — и доктор захлопнул свой чемоданчик и вышел.

Ютанк! Она стояла у зеркала и причесывалась. На ней был шелковый халатик. Должно быть, она почувствовала, что я смотрю на нее.

— Ты все кричал и кричал, и мне плохо было слышно радио, поэтому, когда пришел доктор, я его впустила.

Милая Ютанк! Она олицетворяла все, чем я владел. Как заботливо с ее стороны! Как нежно!

— Они преследуют меня! — сказал я.

— Я бы не удивилась, — спокойно отвечала она, укладывая прядь под жемчужную серьгу.

— Да нет же! Они действительно преследуют меня! Федералы в любую минуту могут прислать сюда американскую армию со змеями!

Она круто повернулась. А я все-таки добился ее внимания. Она в конце концов заинтересовалась мною!

— Бумажник! — воскликнула она. — На нем кровь! Ты убил человека!

Я слишком ослабел, чтобы спорить.

— Да, да, верно. Если нынче утром я получу хорошие новости, нам придется бежать! Хотя и нужно бы повременить, но мы не можем. Мы должны убраться из Нью-Йорка!

Лицо ее побелело.

— В четыре часа вылетает самолет, — сказала она. — Я немедленно соберу вещи!

Практичная расторопная девушка. Она стрелой вылетела из комнаты.

Голос у меня был слишком неуверенный и хриплый, чтобы позвать ее назад. Если я не получу хороших новостей, домой отправлюсь не иначе как на смерть.

Обеими забинтованными руками я кое-как набрал номер отдела обслуживания абонентов. Дело обещало быть очень рискованным. Армейские связисты в любую минуту могли принести своих змей, сдобренных красным перцем службы налоговой инспекции.

— Пришлите мне две взбитые газеты, пережаренные, пожалуйста, — сказал я в трубку.

Я ждал, ощущая психофизический стресс. Официант пришел и, обнаружив под дверью стопки газет, внес их в номер и свалил на постель. Волнами боли это отозвалось во всем моем теле, но ведь газеты всегда вызывают такую реакцию — что с них возьмешь?

Трясущимися руками я развернул одну.

Что меня ждет: победа или смерть?

Боги! Заголовки!

«ВУНДЕРКИНДА ПОДКУПАЮТ, ЧТОБЫ ОН БРОСИЛ АВТОГОНКИ!»

И публикации с подзаголовками «ГОРЮЧЕЕ ВУНДЕРКИНДА НЕ ПОДКАЧАЛО

Известный журналист, занимающийся расследованиями, Боб Скрытокамер, распинатель Никсона, докопался до фактов. Знаменитые автогонки в Сприпорте оставлены Вундеркиндом за приличную взятку!» «ГОРЮЧЕЕ В ПОРЯДКЕ

Бытовавшее предположение, что гонки были проиграны по причине дефектов в горючем, изобличено как ложное».

«ТЕНЕВОЙ АВТОРИТЕТ

Вундеркинд удостоился чести быть подкупленным известнейшим на планете мафиозным авторитетом — самим Фаустино Наркотичи по прозвищу Петля, capo di tutti capi».

«ПРИЗНАНИЕ В эксклюзивном интервью, данном Скрытокамеру, Уистер признался: "Я решил, что мне не хватит денег на разработку формулы моего горючего. Поэтому я поступил чисто по-американски: за деньги я бросил гонки"».

Я открыл рот от изумления! Никогда не понимал, до какой же степени воображение может играть роль в связях с общественностью!

Но как убедительно!

И фотография тут была, на первой странице, на целых три столбца! Улыбающийся Фаустино передает ухмыляющемуся Вундеркинду толстеннейшую пачку грязного барыша. А Вундеркинд, очевидно, поднимает свой шлем, приветствуя своего благодетеля. Неважно, что десятую долю секунды спустя Фаустино уже мчался, как электрический кролик на беговой дорожке для собачьих бегов! Фотографы запечатлели нужное им как раз вовремя! Вот это мастера!

Надпись под фотографией гласила: «Сделанный тайно правдивый снимок — доказательство подкупа: сидя в кресле, когда-то служившем боссу Твиду, король подкупа города Нью-Йорка 90-х годов Вундеркинд, он же Джерри Уистер, принимает свое вознаграждение от capo di tutti capi Фаустино Наркотичи по прозвищу Петля, короля преступного мира».

Я был просто ошарашен! Какой виртуозностью обладали связи с общественностью! Мне никогда не приходило в голову, что заголовки являются результатом перегретого воображения, сценических постановок событий и ворохов чистого пшика! У меня от этого просто перехватило дыхание.

А с какой ловкостью связали они все это с именами! Никсон, Наркотичи, босс Твид. Вундеркинда теперь поставили рядом с преступниками! Как убедительно! Кто бы мог в этом сомневаться?

Другие газеты печатали то же самое. Этот материал скакал от побережья к побережью и даже вокруг света. Фото показывали по телевидению. По радио каждый час говорили об этом в текущих новостях. Какой широкий охват средствами массовой информации! Просто обвал! И, боги мои, это было вынесено на все спортивные страницы! Они давали прошедшие гонки в отдельных кадрах. Это означало, что в спортивных программах телевидения будет бегущая цветная строка.

Все вытащили наружу! Значит, вот как делались новости! Прав был Мэдисон. Я и в самом деле не был профессионалом по связям с общественностью.

Но подождите: как Хеллер-то воспринимал эту новость?

Я включил видеоаппаратуру. Хеллер ехал за баранкой старого такси по той стороне реки, что ведет в Джерси. На полу у него, под счетчиком, лежала стопка газет, и он поглядывал на нее время от времени. Его проняло!

Я перекрутил пленку назад. Да, прибыв в офис, Хеллер вызвал Джованни, и тот просто сказал: «Лучше тебе приехать сюда, малыш, но я тебе советую не являться». Голос звучал очень напряженно. Хеллер попал в переплет!

Ах эти ССО, ССО, связи с общественностью, связи с общественностью! Какое прекрасное средство втравить человека в беду. Теперь я понимал, что от поражения таким орудием никто не гарантирован. Оно может обрушиться везде и на всякого. Предсказать это было невозможно! Сейчас ты с упоением занимаешься своими делами, а в следующий момент — бац! — ты сам-то и пальцем не пошевелил, а уже готов, пристрелили тебя связи с общественностью. И нет у тебя ни малейшей догадки, что это был выстрел. Может, подумаешь, что так, видимо, устроен мир: что газеты ненадежны, часто ошибаются или просто угождают низменным вкусам публики, требующей сенсаций.

Тонкий знаток рукопашной схватки, флотский военный инженер, способный взорвать, не получив и царапины, и крепость, и базу, Хеллер был листиком на ветке перед могучим ураганом связей с общественностью — ССО, всего лишь щепкой, которую могло разнести в клочья по воле такого мастера, как Мэдисон. А Хеллер не только не знал, откуда пришел удар, больше того — не было абсолютно никого, с кем бы он мог воевать, и ничего, что он мог бы с этим поделать! Мэдисон с помощью всего лишь нескольких фотографий превратил его в беспомощную пешку!

Все, что знал Хеллер, сводилось к одному: влип. Он ехал к своей беде. Он даже о маскировке не позаботился, покидая Нью-Йорк.

Вспомнишь о стопке бумаги — и только-то. Для нее и одной спички было бы достаточно, чтобы сжечь всю дотла. Но эта стопка бумаги была на своем пути к уничтожению Хеллера!

Я это сразу почувствовал по голосу Джованни.

Возле дома Малышки он припарковался.

Джованни встретил его в лифте.

— Малыш, я бы не совался.

Хеллер протянул Джорджио светло-коричневый кожаный плащ и фуражку, но тот не захотел их брать. Плащ упал на пол.

Малышка не появлялась.

Из-за другой двери на противоположном конце комнаты доносились какие-то звуки. Хеллер прошел и открыл ее.

Что-то вроде маленького рабочего кабинета. Камин, но без огня. На стенке распятие. Коврик на полу черный.

И там находилась Малышка. Она стояла на коленях. На голове какая-то дерюга. Она вынимала из камина пепел и размазывала его по лицу.

— Mia culpa, — причитала она. — Mia magna culpa.

Это моя вина, это моя большая вина.

Малышка плакала.

Но вот она почувствовала, что кто-то вошел, и обернулась. По лицу ее, измазанному пеплом, струились слезы, оставляя две чистые борозды. Малышка увидела его.

— О, Джером, — простонала она. — Мой собственный сын traditore! — Она склонилась, горько плача. — Мой собственный сын, собственный сын!

Хеллер сделал попытку приблизиться к ней:

— Госпожа Корлеоне, прошу вас, поверьте мне…

Немедленно последовало отвержение. Вытянув в сторону пришедшего раскрытые ладони, Малышка поспешила остановить его:

— Нет, нет, не приближайся ко мне! Где-то каким-то образом ты осквернил наш род! Ты запятнал честь семьи! Не подходи!

Хеллер и сам упал на колени на почтительном расстоянии от нее и снова попытался оправдываться:

— Ну, пожалуйста, выслушайте меня, госпожа Корлеоне, я не имел…

— Traditore! — рявкнула она, отшатнувшись, стараясь еще больше отдалиться от него. — Ты разбил сердце бедной своей матери!

Она быстро сунула руку в камин и выхватила оттуда частично обгоревшую газету. Там еще можно было увидеть лицо Фаустино. Резкое движение воздуха раздуло

искры, впившиеся в бумагу. Когда Малышка потрясла ею с гневом и возмущением, газета вдруг вспыхнула.

— Ты принес бесчестье имени Корлеоне! — крикнула она. — Мой собственный сын пошел против своей семьи! — Она брезгливо швырнула газету в камин. — Как я старалась быть для тебя хорошей матерью. Как я старалась правильно тебя воспитать! А какую я получаю благодарность? Какую благодарность, спрашиваю я тебя! Звонила супруга мэра! — Она запричитала высоким голосом: — Она сказала, что я набитая дура, если даже не знаю, что в собственном моем лагере есть предатель! И она смеялась! Смеялась надо мной!

Внезапно она принялась что-то искать. Нашла. Каминные щипцы! Она запустила ими в Хеллера. «Убирайся вон!» Они с дребезгом ударились в стену. За этим последовала кочерга. «Убирайся с глаз моих долой!» Кочерга с оглушительным стуком громыхнулась о стул. Она схватила и швырнула совок. Тот едва не угодил Хеллеру в физиономию. Когда совок бухнулся об пол, она завизжала: «Уходи!»

Малышка ухватила подставку, в которой находилась вся эта утварь, и швырнула ее изо всех сил. Подставка грохнулась о дверь!

— Вон! Вон! Вон! Вон!

Хеллер попятился задом и вышел из комнаты.

Звуки ее возобновившихся стенаний напоминали похоронный плач. Хеллер медленно пошел в переднюю.

Не было видно ни Джованни, ни Джорджио.

Он подобрал плащ и фуражку с пола. Вошел с ними в лифт.

Подойдя к такси, он медленно сел и уехал.

О мои боги! Мэдисон сделал это! Всего лишь бумага, чернила, газетный трюк и ни крошечки правды — и против Хеллера ополчился самый могущественный его союзник!

Что за блестящий талант!

Что за прекрасное орудие — пресса!

А Хеллер даже и не подозревал, кто по нему стреляет! И вообще стреляет ли!

Но все это еще могло обернуться и в худшую сторону. Ведь и Хеллер был не лыком шит!

— Эй, красавчик, каким пальцем ты действуешь вот при этом захвате — большим или указательным? Марджи утверждает… Эй, в чем дело? — Вниматель но посмотрев на лицо Хеллера, она поняла, что с ним что-то творится.

Он открывал шкафы, выдвигал ящики и доставал чемоданы. Он собирался упаковываться.

Встревоженные девицы выбежали из номера. Я слышал, как одна из них барабанила подряд во все двери В коридоре. Другая взялась за телефон и о чем-то быстро затрещала.

Хеллер же просто упаковывал вещи.

Когда он обернулся, в дверях стояла целая толпа женщин, в той или иной степени неодетых. Вид у них был всполошенный. Ярко-желтая вышла вперед:

— Ты что, уезжаешь, Красавчик?

Хеллер не отвечал. Он продолжал упаковываться — и только. Девиц у дверей стало больше. Они начали реветь.

Хеллер доставал и доставал вороха одежды и увязывал их веревками.

В дверях произошло замешательство. Хеллер посмотрел в ту сторону. Это Вантаджио прокладывал себе дорогу в толпе разревевшихся барышень.

— Ну и что же это, черт побери, все значит, малыш? — недовольно спросил Вантаджио.

— Малышка звонила? — осведомился Хеллер.

— Нет, — озадаченно прозвучал голос Вантаджио.

— Позвонит, — коротко бросил Хеллер и повторил: — Позвонит.

— Да брось, малыш, — стал урезонивать его Вантаджио. — Ты же знаешь — на Малышку иногда находит что-то. Она с этим справляется.

Хеллер полез во внутренний карман:

— А утренние газеты вы видели?

— Да я только что из постели, — отвечал Ванта-джио. — Что там такое, в утренних?

Хеллер подал ему вырванную из «Нью-Йоркской грязи» первую страницу.

Вантаджио уставился на нее, разинув рот. До него дошло. Он побледнел.

— Боже правый!

— Тут все никому не нужное, — сказал Хеллер, указывая на горы одежды. — Как по-вашему, на какую сумму были счета?

— Ой, малыш… — с печалью заговорил Вантаджио, но Хеллер оборвал его:

— Нет, скажите: на какую сумму приходили счета от портного за всю эту одежду?

— Малыш, ты не должен…

— Тысяч на пятнадцать?

— На пять. Не больше чем на пять. Но, малыш…

— Вот вам пять тысяч, — сказал Хеллер и начал отсчитывать банкноты. — Сейф мой внизу — пустой. Теперь насчет моего такси. Бац-Бацу оно понадобится, чтобы он еще мог сказать, что у него есть работа. Он же, вы знаете, отпущен под честное слово. И ему придется продолжать за меня военное обучение в Нью-Йоркском университете. Итак, какова стоимость этого такси?

— Ой, малыш… — У Вантаджио начинали проступать, слезы на глазах.

— Ладно, пять тысяч, — сказал Хеллер. — Пусть будет пять тысяч. Мне дорого обошлась его переделка. Ну, какие еще у меня тут есть долги?

Вантаджио не отвечал. Он зарылся лицом в складки своего шелкового платка.

Хеллер взял его за кисть руки и вложил в нее десять тысяч. Он закончил набивать свои чемоданы.

Его окружили девицы, они умоляли его:

— Не уезжай, Красавчик, не уезжай! — И тянули его за одежду.

Хеллер попросил их помочь отнести вещи. Они и прикасаться к ним не желали. Пришлось ему самому доставать тележку, куда он и сложил свои вещи.

— Малыш, — умоляюще говорил Вантаджио. — По-моему, ты совершаешь ужасную ошибку. Если бы она серьезно хотела, чтобы ты сехал, она бы позвонила.

— Она серьезно этого хотела, — сказал Хеллер.

Он направился с тележкой к лифту, толкая ее перед собой, и спустился вниз. Девицы, без чулок, плачущие, спустились вниз на другом лифте.

Хеллер погрузился в такси. Он оглянулся и посмотрел на Вантаджио и толпу полуодетых девиц. Среди них стояли двое охранников, грустно покачивая головами. Мой экран слегка затуманился.

В глазах у Хеллера были слезы!

Он поехал, оставляя за собой молчаливо стоящих людей, и они еще долго были видны ему в зеркало заднего обзора. Потом они пропали из виду.

Возле Эмпайр Стейт Билдинг он припарковался в ряду, где стояли такси, и пригнал ручную тележку. Друг-таксист предложил ему отогнать его колымагу на ближайшую стоянку.

Хеллер покатил тележку в свой офис.

Там имелась боковая комнатушка для отдыха, где он и оставил часть своего багажа. Свой туалетный набор он занес в ванную. Для одежды места не было, и он свалил ее на диваны.

Вошел Изя, увидел одежду, но ничего не сказал. Только выглядел ошеломленным.

— Буду жить здесь, — сказал Хеллер.

Наконец Изя перестал молчать и заговорил:

— Я знал, что к этому все идет. Судьба распоряжается по-своему, мистер Джет. И у нее всегда что-нибудь приготовлено, какие-нибудь пакости.

— Еще что-то не в порядке? — спросил Хеллер.

Изя беспокойно завертелся на месте. Хеллер на стаивал. Наконец Изя сдался:

— Государственная налоговая служба не хочет ждать. Они требуют все, что у нас есть. А мне не удалось разжиться на скупке и продаже ценных бумаг, как хотелось бы. Вот только что пришло сообщение из районной налоговой инспекции. Они собираются конфисковать все корпорации — и наплевать им, законно это или нет. Не хотел вам говорить. Я видел утреннюю прессу. Но, боюсь, это еще не все. Когда службе налогов станет известно, что им не заплатят, они спустят с цепи своих агентов по ССО и вываляют эти корпорации в грязи во всех средствах массовой информации. Это провал. Если только не свершится чудо, то у нас уже через месяц не будет даже этого офиса.

Он вышел, сильно опечаленный.

Хеллер уселся за письменный стол.

С момента как он вошел, кот неотступно следовал за ним везде. Теперь он вскочил на стол и уселся под лампой, изучая Хеллера.

Хеллер устало и сокрушенно сказал, обращаясь к коту:

— Да, брат, не того ты выбрал себе хозяина.

Победа!

Я победил!

ССО!

Вот оно — абсолютное и эффективное орудие убийства! И притом причиняет такую боль!

А еще лучше то, что никто — ни жертва, ни общественность — знать не знает, откуда летят эти пули!

И тут вдруг я понял принцип распоряжения властью на Земле. Вот, значит, как разрушались и строились даже империи. Посредством служб связи с общественностью. А потом службы писали даже исторические книги!

Одним смертельным ударом Мэдисон уничтожил могучего Хеллера. При помощи нескольких строчек, опираясь только на свое воображение, Мэдисон вершил судьбами не только Земли, но и Волтара! Неудивительно, что Гробе считал его таким опасным!

Службы ССО являлись истинными богами этой планеты! Богами гнева и унижения, но все же богами! Что за чудо-оружие было у них в руках! Как оно было разрушительно! Блеск!

Дело шло к полудню. Мучаясь, я выбрался из постели и заковылял к комнате, в которой должна была находиться Ютанк. Дверь оказалась открытой! Раньше такого что-то не случалось.

Почуяв своим искушенным нюхом какую-то новую беду, я осторожно заглянул в комнату.

В ней было пусто!

Ни одного чемодана. В стенном шкафу и в ящиках комода — пустота.

Она покинула меня!

Какой у нее самолет, я не знал!

Билета у меня не было!

У меня имелось всего лишь восемьдесят или девяносто долларов!

Этого было далеко недостаточно, чтобы так или иначе убраться подальше от Нью-Йорка.

Тут я сообразил, что она, вероятно, позвонит, когда получит билеты. Ну конечно же, в этом и крылась вся тайна ее исчезновения.

Руки мои стягивали бинты. Так же, как и большую часть моего тела. Любое движение отзывалось в нем болью. Но я понимал, что мне лучше упаковать вещи. Неловко орудуя больными руками, я приступил к работе, то и дело вскрикивая от боли.

Какая изнурительная работа! Еще не закончив укладывать вещи, я почувствовал, что без отдыха не могу, и опустился в кресло.

На полу тут и там валялись газеты. Мой наметанный глаз наткнулся в одной из них на материал последних новостей. Я еще удивился, что в газете может содержаться что-то, не относящееся к проделкам Вундеркинда. В новостях говорилось:

«ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ НАЛОГОВОЙ

ИНСПЕКЦИЕЙ ПОМЕЩЕН В ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ БОЛЬНИЦУ

Арджинал П. Нищета помещен сегодня в психиатрическую больницу "Ореховый домик" по предписанию инспектора Государственной налоговой службы.

Утверждается, что Нищета якобы не подал налоговой декларации о своих доходах.

В предписании ГНС настоятельно рекомендуется подвергнуть Нищету электрошоковой терапии, предлобной лоботомии, после чего мучить в этом учреждении на протяжении всей его оставшейся жизни.

"Он нуждается в помощи специалистов, — заявил представитель ГНС, — и оказать ее могут только наши специалисты".

Он утверждал, что те шестьдесят центов, о которых шла речь, он потратил на марки, чтобы послать по почте свою декларацию. Однако все декларации, не присланные заказным письмом или не привезенные на голубом "роллс-ройсе" с желтыми полосами, естественно, отправляются в мусорную корзину, так что нелепо искать защиты в суде.

Налоговые штрафы лишили вдову Нищеты и его сирот последних крох.

Начальник районного отделения ГНС Нью-Йорка Каменник Т. Кровьберри выступил с публичным заявлением: "ГНС fiber alles! И пусть это будет вам уроком, глупые простофили!"

По слухам, свыше трехсот миллионов американцев каждый год бывают замешаны в налоговых преступлениях».

Я знал, что это штучки ССО. Я знал, что этот материал просто подбросили прессе, чтобы с помощью страха вынудить людей платить налоги. Но, несмотря на все эти знания, я ощутил ужас!

Я ведь в тот день уже видел опустошение, к которому способна привести служба ССО, поэтому сейчас у меня просто волосы стали дыбом!

Только я закончил читать, как зазвонил телефон.

Слава небесам! Это, должно быть, Ютанк — хочет сообщить мне номер рейса. Я снял трубку.

Грубый хрипловатый голос:

— Инксвитч?

Я так встревожился, что отвечал:

— Да, Инксвитч.

— Хорошо. Это отдел налоговых преступлений ГНС Нью-Йорка. Обычная проверка — хотим удостовериться, что вы дома. — Трубку повесили.

Волосы у меня теперь не просто стояли дыбом, они потрескивали!

Эге, нужно сматываться! Три года в федеральной тюрьме, с гомиками, пострашнее, чем мисс Щипли! Тут уж и операции на мозге будешь рад — только бы не это!

Я запер свои чемоданы. И тут заметил, что забыл одеться. Сил уже не было все распаковывать. В мусорной корзине лежал костюм, который я надевал, когда в последний раз наведывался к мисс Щипли. С отчаянным усилием я натянул его на себя.

И вдруг как чихну!

От него так и разило красным перцем, соусом «Табаско» и горчицей!

Времени совсем не оставалось. Приходилось цепляться за ту ниточку, что была у меня в руках. Ютанк говорила о четырехчасовом самолете, нужно было мчаться в аэропорт.

Я позвонил вниз и попросил прислать мне коридорного и тележку, а также вызвать такси. Дело могло оказаться очень серьезным. Полиция всегда удостоверяется в вашем пребывании на месте, прежде чем крушить ваше жилье стенобитными таранами, а уж от налоговой службы приходилось ждать и кое-чего похуже!

Коридорный загрузил мои вещи в ручную тележку, подкатил ее к двери лифта и стал ожидать, когда поднимется кабина. Он не нажал кнопку вызова, но лифт шел наверх. Должно быть, кто-то поднимался.

Какое-то шестое чувство подсказало мне, что нужно поостеречься. Дверь на лестницу находилась рядом, и я проскользнул в нее, оставив только щелку, к которой и припал.

Прибыла кабина, и дверь лифта открылась. Двое крутейшего вида бугаев вышли в вестибюль пент-хауза. В черных шляпах и серых пальто, с черными усиками! Ну и субчики!

Они обрушили гром ударов на дверь моего номера!

О, спасибо богам за учебу в Аппарате! Я помчался вниз по лестнице, не обращая внимания на боль, причиняемую каждым движением. В бешеном темпе я пролетел все тридцать этажей отеля и ворвался в вестибюль.

Швейцар узнал меня и кивнул, указывая на улицу. Там ожидало такси.

Коридорный с багажом уже прибыл на место, и погрузка чемоданов началась. Медленно, ох, как медленно!

Я не спускал глаз с дверей лифта в вестибюле.

В отчаянии я помахал коридорному десятидолларовой бумажкой.

Он прекратил работу, чтобы убедиться в том, что она не фальшивая.

Появился управляющий. Я подумал, что он сейчас напомнит о неоплаченном счете. Но вместо этого он пожал мне руки и сказал:

— Поздравляю вас с отъездом, господин Инксвитч. Прошу по возвращении найти себе другой отель. —

Я почувствовал облегчение: значит, Ютанк уже оплатила счет.

Эта задержка едва не оказалась фатальной.

Два здоровых амбала вышли из лифта!

Я прыгнул в такси и закричал: «Международный аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди!»

Водитель погнал, набирая скорость, а я все смотрел назад.

Я их обставил!

Вскоре мы пробились через скопление машин и нырнули в туннель Куинз Мидтаун. Выскочили наружу и влились в транспортный поток шоссе номер четыреста девяносто пять. Я посмотрел назад. На мгновение перед моим взором мелькнуло здание ООН. Все! Я был на пути к успеху! Какое облегчение!

Хотя… За нами много машин. Серая петляет, догоняя нас! Я плотнее прижался лицом к стеклу, не сводя с нее глаз.

Двое крепких парней!

К тому же они, кажется, узнали меня! Один неистово размахивал рукой, требуя, чтобы мы свернули к обочине и остановились.

Денег у меня было немного, но я подался вперед и крикнул шоферу:

— Оторвешься от той серой машины — получишь двадцать долларов сверх счетчика.

— Пятьдесят, — потребовал таксист.

— Пятьдесят так пятьдесят, — согласился я, и водитель резко прибавил скорость.

Такси сворачивало и, визжа шинами, обгоняло грузовики. Мы отчаянно подрезали сигналящие машины, чьи водители едва успевали нажимать на педали тормозов, чтобы не столкнуться с нами.

Каждый резкий поворот мучительно отдавался в моем истерзанном теле. Боги, рад ли я буду выбраться из Нью-Йорка, если мне это удастся?

Наконец такси вырвалось на Вудхэвен-бульвар, с ревом промчалось по зимнему Форест-парку и затем мимо Кью-Гарденс. Миновав скоростной акведук, визжа шинами и тормозами, такси въехало на территорию аэропорта им. Джона Ф. Кеннеди. Я с беспокойством оглянулся. Они еще могли подъехать. Заплатил таксисту. После этого у меня осталось только восемнадцать долларов!

— Какая авиалиния? — спросил негр-носильщик с тележкой.

— Не знаю, — ответил я.

Он принялся грузить мой багаж на небольшую тележку, разъясняя на страшно корявом языке:

— Ну тогда что ж, можете выбирать. Есть Пан-Америкэн. Есть ТВА — Транснациональные всемирные авиалинии. Но если нужно ТВА, то лучше снова взять такси, потому что здесь — Пан-Америкэн.

Я быстро пораскинул мозгами. Четыре часа. Наверное, каждый час отлетает только один самолет.

— Есть ли рейс на Рим или Лондон или еще куда-нибудь в четыре часа?

— В четыре, кажется, есть один на Рим. Но, если не возражаете, я бы вам посоветовал лететь в Тринидад, когда будет потеплее.

— Рим. Давай к стойке для регистрации.

До отлета самолета оставалось еще очень много времени.

— Инксвитч? — осведомился регистратор. — На это имя у нас ничего не зарезервировано. Я позвоню в центральную…

Но я уже не слушал. Я бросал взгляды назад, на дверь.

Они были там!

Я нервно бросил носильщику три долларовые бумажки: «Присмотри за моим багажом!» — и пустился наутек.

Прорвавшись сквозь группу девочек-скаутов, столкнувшись с дамой, несущей на руках пекинеса, которая сердито оттолкнула меня, я затесался в середину олимпийской лыжной команды.

Это было спасением. Они с такой энергией извергли меня из своей среды, что я, как бейсбольный мяч, врезался в группу священников. Те так переполошились, что мне ничего не оставалось, как продолжать движение, и я влетел в дверь мужского туалета.

Поспешно достав монету, я со страдальческим вздохом облегчения благополучно пристроился в кабинке.

Я просидел там немного. Все у меня так болело, что я забыл поднять ноги. Вспомнив, как это делается, я подтянул их кверху. И как раз вовремя.

Две пары тяжелых ботинок!

Двое крепких парней шли вдоль запертых кабинок, заглядывая под двери!

Они меня не обнаружили.

И, видимо торопясь, ушли.

Только тогда я позволил себе страдать. От поездки в машине все мои кровоподтеки заболели разом. Я был уверен, что мой бейсбольный полет снова заставил кровоточить все ссадины и царапины. Через что только ни приходится пройти человеку, чтобы выполнить свои простые обязанности!

Подавив желание чихнуть, я вдруг вспомнил, что забыл позвонить в нью-йоркскую контору и попросить Рата включить ретранслятор 831. Без него я не мог видеть, что делает Хеллер.

Впрочем, до четырех часов у меня была уйма времени. Вопрос заключался в том, как выбраться из туалета и пробраться к телефону незамеченным.

Осмелев, я вышел из кабинки.

У раковины стоял человек, очень даже большой человек. Перед ним лежали принадлежности для бритья, и он скоблился старой опасной бритвой. Он стоял лицом к входу. Его шляпа, похожая на охотничью, и куртка, черно-белая в клетку, висели на крючке совсем рядом с дверью.

Будучи хитрым и сообразительным, я знал, что скоро ему понадобится умыться. Мыльная пена уже лезла ему в глаза. Я ждал. И точно — он наклонился над раковиной.

В одно мгновение я сорвался с места и завладел его курткой и шляпой. Еще быстрее я выскользнул из туалета, одновременно ловко надевая на себя похищенное.

Странная шляпа — скорее красная фуражка с козырьком спереди и сзади — оказалась ужасно мне велика. Она свободно налезла на мою собственную шляпу. Клетчатая куртка тоже была огромной и могла сойти за пальто. Маскировка что надо!

Я осторожно огляделся. И, разумеется, увидел этих двух крепких парней! Но они смотрели в противоположную от меня сторону, шаря глазами по выстроившимся очередям.

Я перебрался к разменному автомату и поменял десять долларов на мелочь. У меня было туго с наличностью, это уж точно.

Надежно замаскированный с помощью шляпы и куртки-пальто, я проскользнул в застекленную телефонную будку. Позвонил в нью-йоркскую контору.

— Позовите Рата, — сказал я.

На телефоне сидел какой-то идиот с Флистена: это я мог определить по тому, как он каким-то немыслимым образом превращал свистящие звуки в шипящие:

— Ижвините. Бедняга Рат еще в больнише. Ошложнения. На его пневмонию пенишиллин не дейштвует. Шоштояние у него критичешкое. Кто жвонил, как мне передать?

Ну и ражожлилщя же я! Я так кипел, что шразу же перешел на флиштеншкий яжык. Такому идиоту не понять и образцового волтарианского языка, уж не говоря о простом английском.

— Отпуск! Отпуск! Ваши только об этом и мечтают!

— О, демоны зеленой бездны! — воскликнул он на флистенском. — Это, наверное, офицер Грис! — Похоже, испугался. Вот так-то лучше!

— Теперь слушай меня, — прорычал я ему по-флис-тенски. — Передай Рату приказ кончать симуляцию и браться за Эмпайр Стейт, и пусть присылает отчеты, или я начиню его связистами Красного «Табаско»! И слушай, ты, идиот, если я еще когда-нибудь поймаю тебя на том, что ты опять говоришь на флистенском по земному телефону, ты у меня послушаешь «Ночь на Лысой горе» со скалками! Все понял?

Он понял. Ужасней ругательства я придумать не мог. Он залепетал что-то невразумительное!

Я повесил трубку, чувствуя себя немного лучше.

Мэдисон! Я должен позвонить Мэдисону и сказать ему, что проделана блестящая работа. Триумф ССО! А также, что я улетаю. Тогда Гробе не будет знать, куда посылать змей.

Я опустил в прорезь монеты и нажал на кнопки. Поразительно! Ответил сам Мэдисон.

— Спасибо, что сразу же позвонили, господин Недошвыр. Вы преуспели, чтобы протолкнуть Хеллера на Оскара за вождение автомобиля без помощи рук?

— Нет, нет. — Я чихнул. — Это говорит «Табаско» Смит… я хочу сказать, господин Смит. Мэдисон, мне просто необходимо было позвонить и сказать, что тобой проделана блестящая работа. Ты чудо. Спасибо богам за ССО, и, пожалуйста, передай господину Гробсу, что я отбыл надолго, чтобы шпионить за войсками связи для мисс Агнес.

— Проделана работа? — повторил он озадаченно. — Но кампания еще не окончена, Смит, далеко не окончена! Еще много что нужно сделать, чтобы получился прочный имидж. Подождите, пока не увидите завтрашних газет! В них будет напечатано про то, что он так нажился на гонках, делая ставки против самого себя, что все отдаст, чтобы подкупить фермеров из Канзаса.

Ну вот, снова он говорил о том, чего я и раньше не понимал.

— Что все это значит — насчет фермеров из Канзаса?

— До вас не доходит? — изумился он. — Боже ты мой, уж вам точно далеко до профессионала. Мне приказано добиться, чтобы его имя стало привычным у всех на устах, и сделать его бессмертным. Поскольку имидж «человека, который развязал третью мировую войну» развалился, мне пришлось взять другой курс. Сейчас я работаю над имиджем «Джесси Джеймса». Это был знаменитый разбойник, который боролся с железными дорогами, грабя поезда и отдавая награбленное фермерам. Он один из великих народных героев Америки. Бессмертен. Так что, если мне удастся придать Уистеру имидж типа Джесси Джеймса, все будет отлично. Хотя этот имидж может меняться. ССО — вещь флюидная, Инксвитч, а главное — нам нужно сохранить первую страницу, сколько бы ни встало у нас на пути естественных преград. Если я очень постараюсь и буду придерживаться основ профессиональных ССО, Вундеркинда ждет успех, но для этого потребуется время. А теперь, если вы освободите телефон, я буду вам очень благодарен. Сегодня меня стенографируют, поскольку люди Фаустино застрелили Скрытокамера в аэропорту, а у Тэда Бродяги рожает жена. Я жду звонков от разных гоночных объединений: надо лишить Вундеркинда права выступать на всех автотреках Америки, чтобы на следующий день мы могли утверждать, что они просто боятся выступать против него в гонках. А через день после этого я должен позаботиться о том, чтобы проигравшие болельщики организовали беспорядки, а на это потребуется много времени. Поэтому мне нужны все мои телефоны!

Да, разумеется, я чувствовал, что он сильно занят.

— Пожалуйста, передай господину Гробсу, — я чихнул, — что как у войск связи, так и у мисс Агнес имеются детекторы змей. Всего хорошего.

Я повесил трубку. Так, с этим было покончено. Стоило ли звонить начальнику отдела безопасности и сообщать, что меня не будет в городе? Тут я вспомнил: все, что связано со мной, не появляется на экране компьютера и они не могут сказать, работаю я или нет. Да и у мисс Щипли эта линия связи может быть под контролем. Кроме того, телефонный разговор может засечь налоговая инспекция. Собственно, не они ли уже преследуют меня сейчас…

Хлоп!

Дверь телефонной кабинки резко распахнулась.

Я в испуге отшатнулся, но поздно!

Это был хозяин шляпы и куртки!

Он возвышался надо мной, как гора!

Огромная лапа схватила меня и яростно вырвала из кабинки.

Я увидел здоровенный кулак, занесенный для удара.

Хрясь!

В глаз будто молотом ударило!

Я свалился на пол. Голова — бам! — стукнулась об угол телефонной будки!

Фью-ю-ю-и!

В воздухе вокруг меня вспыхнули звезды.

Звук исходил не от звезд — от ботинка, лягнувшего меня в бок.

Он сорвал с меня куртку. Схватил шляпу.

Бац!

Он снова лягнул меня в бок.

Я крепко зажмурился, ожидая следующего удара. Но его не последовало. Я открыл глаза.

Две пары тяжелых ботинок! Прямо возле моего лица!

Догнали-таки меня эти двое крепких парней!

Мне крышка!

Я взглянул вверх. Один нагнулся и рывком поставил меня на ноги.

Другой полез в карман. За пистолетом? Наручниками?

Первый спросил:

— Вы Ахмед Бен-Натти?

О мои боги! На авиалинии Пан-Америкэн я назвался Инксвитчем. Ахмед Бен-Натти — мое имя в Объединенной Арабской лиге, под которым я путешествовал и на которое имел паспорта.

Я слишком ослаб, чтобы оказывать сопротивление. Но с хитростью было все в порядке.

— Да, я Ахмед Бен-Натти и у меня дипломатический статус! Вы не можете меня арестовать!

— Арестовать вас? — переспросил он. — Что вы, что вы, товарищ. Мы из Большого туристического агентства («большой» они сказали по-русски). Мы пытались догнать вас и передать вам ваш билет!

Он отряхивал меня, и в воздух поднялось облако запахов горчицы, перца и соуса «Табаско». Мы оба чихнули.

— Вот вам ваши бумаги на самолет, — сказал другой крепкий парень. — Мы уже нашли и переправили ваш багаж на борт. Вам, товарищ, лучше поспешить. Ваш рейс уже объявляют.

— Сдается мне, что он не может идти, — сказал другой, снова чихнув. — Давай-ка отнесем его к двери первого класса и попросим пропустить нас. Мы поможем втащить его на самолет.

Мы прошли через крысиный лабиринт детекторов и мило сочувствующих служащих, по трапу и в боковую дверь самолета. Мы поднялись на борт последними. Я же едва не опоздал на свой рейс! Очевидно, его отправляли раньше графика!

Они свалили меня на место первого класса.

Ютанк! Накидка с капюшоном, чадра — она уже сидела там!

— Милая! — вскричал я.

Ютанк схватила проплывающий мимо голубой рукав.

— Начальник, — сказала она, — я вижу, у вас сзади много свободных мест. Не могли бы вы перенести моего хозяина на одно из них? Рядом с ним мне хочется чихать!

Он коротко отсалютовал: «Служба Пан-Ам, мэм».

Затем щелкнул пальцами, зовя стюардессу, и оба они моментально перенесли и усадили меня на заднее место в салоне первого класса, прикрыли полиэтиленовой пленкой и пристегнули ремнем.

Я откинулся на спинку сиденья. Окруженный пышной роскошью первоклассного суперлайнера, классическими греческими храмами на стенах, я облегченно вздохнул, чихнув при этом, и почувствовал, что постепенно успокаиваюсь.

А потом с облегчением увидел, как убегает посадочная полоса, и, склонившись без особых мучений к иллюминатору, стал наблюдать, как уменьшается и пропадает вдали задымленный горизонт Нью-Йорка.

Спасибо богам, у меня это получилось.

Позже на тележках по проходу развозили вкусный обед. Но бокал вина, хоть и подаваемый в салоне первого класса с особой церемонией, не может заменить хорошего магического кристалла. Со своей обычной недоброй улыбкой жестокая Судьба совсем рядом деловито перебирала имеющиеся у нее бедствия. То, что она выбрала для меня на первый раз, было ужасным. Одно воспоминание об этом заставляло меня передернуться.