В оптимистическом настроении я задумал план, как еще больше поправить дела. Без Ютанк я чувствовал себя по ночам одиноким и несчастным. Мне казалось, я твердо знаю, что ей придется по душе.
Я задумал совершить спокойную, приятную поездку на охоту. Я купил автоматическое дробовое ружье «Франчи Делюкс» еще во время прошлого визита. Тридцатидвухдюймовый ствол двенадцатого калибра, трехдюймовые патроны «магнум» с полной набивкой, пятизарядный магазин. Я никогда еще из него не стрелял. Рассчитанная на крупную дробь нулевого номера диаметром 0,33 дюйма, эта штука была в самый раз для охоты на певчих птиц.
Стрельба по певчим птицам в Турции запрещена, об этом нет и речи. У них на сей счет странные понятия. Зато круглый год можно охотиться на волка, рысь и кабана. А сейчас открылся сезон охоты на дикую европейскую кошку, лисицу, зайца, кролика, утку, куропатку, вальдшнепа и перепела. Хитрость заключается в том, что ты делаешь вид, будто охотишься на вышеперечисленную дичь, а потом, быстро развернувшись, подбиваешь певчую птицу и объясняешь, что, мол, подвернулась под руку. Мое разрешение было в полном порядке. Микроавтобус «форд», хоть и не идеально, но бегал.
На дикой природе заполыхают искрящиеся костры бивуаков. А какая обстановка подходит для Ютанк больше всего? Будучи дикаркой из пустыни Каракумы, она, конечно же, придет в восторг от мужчины, если тот сумеет настрелять и принести домой дичи, которой можно наполнить старый горшок для мяса, пока она сама сидит у костра и ждет. Я живо представлял себе, каким обожанием зажигаются ее глаза, когда я появляюсь, сгибаясь под тяжестью диких канареек или других подобных им пичужек. Первобытный инстинкт, что поделаешь. В моих учебниках по земной психологии он называется атавизмом.
В каждом человеке живет пещерный дикарь. Хотя Фрейд и обосновал иной закон, но человека всегда будет тянуть назад, к первобытным инстинктам, как и всякого другого хищного зверя или иное животное. Так что видите — мои надежды имели под собой некоторые основания. В Турции существует также охота на медведя, и хотя было бы заманчиво притащить его тушу в лагерную стоянку, колотить себя в грудь, изображая великого охотника, пристрелить это животное не так-то просто. Если вы его только слегка раните, вам несдобровать. Лучше, думал я, будить ее впечатлительность дикими канарейками — можно настрелять их целую кучу, чтобы зрелище было неотразимым.
С моей точки зрения, все было тщательно продумано. Я заработал отдых. «Аппарат не раздает публично медалей, поэтому, — решил я, — пусть эта поездка будет мне возмещением за успешно проделанную работу». За планированием ее я провел два приятных дня.
Несомненно, к этому времени Ютанк уже простила мне мою вспышку. Пострадавший мальчуган все еще находился у нее, другой тоже. Но, честно говоря, что уж такого особенного я сделал? Слегка ткнул пацана в нос. Нельзя же плакать об этом до бесконечности.
Я осведомился у Карагеза: нет, Ютанк не выходит из своей комнаты уже два дня — с тех самых пор, как уехал Сильва. Я прислушивался у ее садовой стены: в саду ни разу не прозвучал смех. Ну что же. Ее просто необходимо будет развеселить.
Я написал коротенькую записку следующего содержания: «Ютанк, восхитительное, прекрасное существо. Приглашаю тебя на долгую приятную охотничью прогулку. Я настреляю певчих птиц, и ты сможешь приготовить их на лоне природы». Я знал, что атавистическая часть ее натуры откликнется на этот призыв. Я подсунул записку ей под дверь. Ага! Оставшийся уголок ее моментально исчез!
Я слушал, затаив дыхание. Прошло несколько минут, и послышался звук поднимаемого засова. Победа! Я знал — атавизм проснется и увлечет Ютанк назад, к пещерным временам. Действует безошибочно!
Дверь распахнулась!
И вдруг в меня полетели все вещи, которые только могут оказаться в комнате женщины: туфли, чашки, горшок с цветком! Зеркало, пролетев надо мной по воздуху, вдребезги разбилось о дальнюю стену дворика! Ютанк стояла на пороге с гневно раздувшимися ноздрями, пальцы ее то сжимались, то разжимались — словно им не терпелось вцепиться кому-то в волосы. Слова ее хлестали, как ядовитые плети:
— Ты, грязный козел! Мало тебе погубить прекрасного мальчика! Теперь, (…) (…), ты захотел убивать певчих птиц.
Маленькая ручка выхватила что-то из-за спины и подняла над головой. Это был стул! Он пролетел мимо меня, как из пушки, и, ударившись о стену, раскололся в щепки. Меня только слегка задело. Я скрылся в своей комнате.
Да, атавизм-то я возбудил, это точно. Только не тот, что надо! Я тщательно заперся, сел и стал обдумывать случившееся. Как ни поразительно, но она все еще расстраивалась из-за
этого чертова мальчишки. Уму непостижимо! Да, женщины — странные создания. Никогда не поймешь, что у них на уме. Я-то думал, что она сможет это перебороть. И вот, пожалуйста — не переборола. Я не ошибся в первом своем заключении: она никогда не простит меня — и все из-за этого никчемного маленького чертенка.
Меня охватило мрачное отчаяние. Какая там, к черту, охотничья прогулка — ведь, в сущности, без Ютанк она мне была и не нужна.
Кафедральный собор! Да какой громадный! Что-то там происходило.
Похороны!
Собралось много народу. Священники, облаченные в церковные одеяния, совершали ритуалы. Прекрасно пел хор. Это как раз подходило к моему настроению. Какая эмоциональная музыка! В ней было столько печали, столько прекрасной печали!
Хеллер сидел на скамье и держал кого-то за руку. Кого-то в черной вуали. Малышка Корлеоне! Она рыдала. Хеллер ласково похлопывал ее по руке. Гроб был выставлен для прощания. Очевидно, оно уже состоялось. И тут я понял, кого хоронят: Подонка Джимми Тейвилнасти. Хоронят в крупнейшем соборе Америки. Святого Иоанна Богослова? Святого Патрика? Собор был огромен — весь в золоте, мерцающих свечах и с высокими величественными арками.
Торжественно звучала музыка.
И тут кто-то подошел к нижнему алтарю, или кафедре проповедника. Это был мальчик из хора. Наступила тишина. Он заговорил, и его чистый, дрожащий от избытка чувств тенор заполнил огромный сводчатый зал.
— Если бы не наш дорогой покойный Джимми, я бы ни когда не научился позволять другим мальчикам любить себя! — И он запел высоким голосом невероятно печальную песню, которую торжественно и красиво подхватил за ним хор.
Когда латинское песнопение смолкло, к кафедре подошел другой человек — согбенный старик. Он сказал следующее:
— Как глава исправительной школы, я считал Джимми своим другом. Лучшие мои воспоминания о нем — те, когда он, совершенно самостоятельно, из благотворительных побуждений, организовал величайшие беспорядки в тюрьме для несовершеннолетних. И сегодня без его наставничества вряд ли к нам поступали бы новые заключенные. Великий человек, кумир тысячи уличных банд — нам его будет не хватать.
Хор возвысил свои голоса, и святой распев, растаяв под сводами купола, уплыл в небеса.
И еще один человек приблизился к кафедре. Почтительно поклонившись, он заговорил, глотая слезы:
— Много раз мне приходилось быть его тюремным психотерапевтом. Джимми Тейвилнасти был образцовым пациентом. Никогда я не встречал человека, так прекрасно поддающегося терапевтическому курсу по исправлению поведения. Он менялся в худшую сторону, пока, наконец, под моей заботливой опекой не стал самим воплощением американского преступного мира. — Голос его дрогнул от избытка чувств. — Он был Всеамериканским Парнем, ставшим наемным убийцей, которого мы ни когда не забудем.
Снова прокатилась волна хорового пения.
О, это было бесподобно!
Похороны продолжались. Восемь человек в черном понесли гроб. Это были сицилийцы. У всех восьмерых плащи оттопыривались в том месте, где обычно носят оружие. А затем я понял, почему мой экран казался мне темным. Все, включая Хеллера, носили массивные темные очки. Я еще раз прибавил четкости. До чего же угрюмый день! Угрюмый и дождливый!
Гроб пронесли сквозь арку пружинных выкидных ножей, устроенную двадцатью уличными бандитами. На кладбище всюду были венки, венки и букеты цветов. На огромном венке из лилий в форме подковы красовалось полотно с надписью: «Джимми — нашему корешу». Еще одно сооружение из цветов имело форму стилета. На его ленте было начертано: «Джимми от банды Фаустино Наркотичи».
Это сооружение рухнуло на землю и было затоптано торжественно ступающими ногами.
Пятеро хористок в траурных вдовьих платьях плакали у могилы, прижимая черные платки к губам.
Стала понятна причина ношения темных очков. Церемонию похорон снимали группы телевизионщиков, которые любезно согласились носить черные нарукавные повязки — их раздавал Член банды с пистолетом в руке. Большая извивающаяся процессия спускалась в склеп с надписью: «Семейный склеп Корлеоне».
Под его своды внесли гроб с телом Джимми. Рыдания усилились. Малышка провела пальцами по камню с надписью: «Святой Джо Корлеоне». У нее стали сдавать нервы. Хеллер отвел Малышку к лимузину, мягко оберегая от людей, пытающихся сочувственно прикоснуться к ее руке или поцеловать в щеку. Она горько плакала. Хеллер посадил Малышку сзади, сел сам и захлопнул дверцу. Она прильнула к нему.
— Я теряю моих мальчиков, — произнесла Малышка, всхлипывая.
Хеллер мягко похлопал ее по спине и дал ей новый платок. Малышка откинулась на спинку сиденья, слегка успокоенная. Телохранители вежливо оттесняли толпу от машины своими обрезами. Наконец лимузин тронулся с места.
Малышка все сжимала и разжимала пальцы. Автомобиль переезжал через мост, когда она произнесла, с трудом выдавливая слова:
— Джером, я слышала, что ты учишься ездить на гоночных машинах. Джером, обещай мне, умоляю тебя, обещай мне не подвергать себя никакой опасности.
Сначала казалось, что Хеллер не склонен отвечать, но затем он все же заговорил:
— Жизнь — вещь непредсказуемая, миссис Корлеоне. Я не могу этого обещать.
Она быстро на него взглянула и сказала:
— Хорошо. Тогда, если ты когда-нибудь встретишь этого мерзавца Сильву, обещай мне, что ты от него мокрого места не оставишь.
Хеллер отвечал, что так и будет. Но музыка все звучала у меня в голове, я все еще видел хористов, чувствовал торжественность латинского языка и трагичность обряда прощания. Я выключил экран. Музыка неотступно преследовала меня. Как она была прекрасна! Какие роскошные похороны!
В своем воображении я увидел Ютанк, коленопреклоненную у моей могилы, без цветов в руке. Она плакала, потому что была так жестока со мной. Чудесная картина! Я сам был готов расплакаться. С влажными глазами я устало ввалился к себе в спальню и рухнул на постель. И что-то ощутил под головой. Шов еще побаливал, но я не обращал на него внимания. Я еще не расстался с дивным зрелищем Ютанк, стоящей на коленях возле моей могилы.
Боль усиливалась, и я потер больное место — оно портило мне настроение. При этом что-то вылетело из-под моей руки, и на соседней подушке я увидел записку:
Это просто напоминание, что под лежачий камень вода не течет. Ломбар был уверен, что ты начнешь сачковать. Так что учти: не справишься с Хеллером, я по долгу службы расправлюсь с тобой.
Подписью служило изображение окровавленного кинжала. Ах вот что это: обещало сбыться то, что привиделось мне в воображении!
Немного погодя я сел на постели, все еще слыша прекрасную церковную музыку. Поднял записку: обратная сторона осталась чистой. Я нашел ручку и написал «Давай, действуй». Подписавшись, я оставил записку на подушке.
Мне показалось, что я все сделал правильно. Ютанк преклонит колена под дождем, ей будет горько. По крайней мере, мою могилу омоют ее драгоценные слезы.
Убедившись, что в карманах у меня нет оружия, я пошел по внутреннему дворику, где царил разгром. Ах, как это было похоже на мою разбитую жизнь! В ушах у меня продолжала звучать церковная музыка. Я надеялся, что в сумерках раздастся выстрел и окончит мою жизнь, продолжать которую больше не имело смысла.
Может, плача, Ютанк запоет печальные песни и поймет, что должна была обходиться со мной поласковее. Как прекрасно!
Оставленная мной записка исчезла. Ловок тот, кому Ломбар поручил убить меня, но что мне было до того! Вконец измочаленный, я кое-как выкарабкался из своей одежды и залез в постель. Может, стоило еще надеяться? Может, я умру хотя бы во сне?
Уже далеко за поддень я проснулся и, к своему разочарованию, убедился, что еще живу. Немного раздраженный, я повернулся, собираясь выбраться из постели, и на другой подушке, в каких-то пяти дюймах от своего лица, увидел новую записку! «Уж не извинение ли это за то, что не прикончили меня прошлой ночью?» — подумал я.
Я сел и равнодушно повернул бумажку так, чтобы удобно было читать. В ней говорилось следующее:
Хотя прикончить тебя было бы большим удовольствием, это нарушило бы порядок вещей. Если не остановишь Хеллера, первой умрет Ютанк.
Страх пронзил все мое существо! Я пытался крикнуть, протестовать, но у меня перехватило дыхание. Не захватив даже полотенца, я выскочил во дворик и припал ухом к двери комнаты, где жила Ютанк. Тишина!
А вдруг ее уже убили?!
Я кинулся во двор. Мелахат срезала цветы. Она отвела глаза в сторону.
— Ее убили? — задал я вопрос.
Она уставилась на меня, затем снова отвела взгляд.
— Несколько минут назад, когда я принесла ей полотенца, с ней все было в порядке.
Я вздохнул с облегчением. Затем подумал: лучше принять меры предосторожности. Подняв голову, я громко крикнул: «Я работаю!» Может, это удержит их? Мелахат, похоже, смутилась, но у меня не было времени для салонных манер. Я бросился в спальню, кое-как оделся и попытался пошевелить мозгами. Это было трудно. В чем крылась причина этого внезапного выпада? Должно быть, они знают то, чего не знаю я!
Да это же все Хеллер! Его козни!
Я кинулся в секретную комнату, включил видеоустройство, взял себя в руки и стал смотреть стоя, но под таким углом зрения было трудно что-либо увидеть, и я присел.
Всего лишь какие-то старые детали на столе. В этот момент Хеллер поднял глаза. Он находился в своем офисе в Эмпайр Стейт Билдинг. Там были еще люди. Обстановка в комнате переменилась! Стены теперь были украшены большими росписями с изображением нефтеперерабатывающих заводов, в цвете. Они изрыгали дым. Горизонт заслоняли высокие трубы, покрывающие небо черной копотью. Нет, не на всех стенах дымили трубы. На одной был монтаж: птицы, плавающие в лужах нефти, увядающие цветы, умирающие деревья. И это было еще не все. Когда Хеллер повернул голову, я увидел еще одну настенную роспись, изображавшую, как мне показалось, планету, окруженную гирляндами взрывов водородных бомб.
Он снова повернул голову, и я увидел еще одну картинку! Рисунок в фантастическом стиле: смутно различимые космические корабли вели заградительный огонь по планете, похожей на Землю. Возможно, это был оригинал обложки журнала?
В офисе было довольно много людей. Я воспользовался стоп-кадром, чтобы поподробнее увидеть, сколько там народу и кто именно. Люди могут быть опасны.
За стойкой бара, устроенной там же, в офисе, стоял бармен в белом, читая «Дейли Рейсинг Форм». На табурете бара сидела девушка в платье с блестками и большим вырезом сзади. У нее были очень темные обольстительные глаза. Она ела мороженое, запивая его содовой водой. Его секретарша?
Справа от Хеллера стояли три девушки. Юбки едва ли прикрывали их бедра. На головах у них были фуражки, кокетливо сдвинутые набок, на ногах — короткие сапожки. Их одежда — то, что там еще было, — ослепляла белизной, хорошо сочетаясь с ворсистым ковром. Похоже, все они держали ручки. Его секретарши?
Еще раньше я отключил звук — нервы не выдерживали. Но теперь я усилил громкость — где-то в глубине очень темпераментно играл джаз. Я стал успокаиваться. Страхи мои не имели под собой должного основания — никто бы не смог работать в таком бедламе. Хеллер, как обычно, просто валял дурака.
Мне показалось, что он возится с двумя металлическими предметами, под которыми был расстелен толстый холст. Хеллер еще больше повернул голову — слева от него сидел Эпштейн. Мошенник Изя. В костюме Армии Спасения, с обшарпанным чемоданом на коленях. По обеим сторонам клювоподобного носа поблескивали стекла роговых очков.
— Тут я вам не советчик, мистер Джет, — говорил Изя. — В технике я не силен. Вчера вы это объясняли, я знаю, но на меня свалилось столько дел, что все вылетело из головы. Да и голова трещала всю ночь. Здоровье у меня сейчас не в порядке, вы понимаете.
Хеллер передал отвертку одной из трех девушек, которая ловко повертела ею, как дирижерской палочкой, и уложила в футляр. Хеллер подал какой-то таинственный сигнал, что-то вроде кода, и бармен, отложив газету, взял в руки высокий бокал (хрусталь?) и ловко пустил шипящую струю в другой такой же бокал — туда и сюда, пенящейся дугой. Он поставил бокал на серебряный поднос и отнес его Изе. Уж не держал ли его Хеллер на наркотиках?
Эпштейн выпил, оставив на верхней губе белые усы пузырей. Бармен учтиво забрал бокал, спросив его: «Ну как содовая — крепость достаточная, сэр?» Изя довольно кивнул и поблагодарил его.
Тем временем тоненькая девушка допила свою содовую и ушла. Ее место на табурете заняла девушка в ярко-красном одеянии, а в общем-то почти совершенно раздетая. Бармен вернулся и подал ей мороженое. Еще одна секретарша? О, это место было не для работы! Чего тут можно опасаться? Техническая работа очень кропотливая и напряженная. Дух технической лаборатории холоден и суров. Инженер так не работает. Понапрасну я встревожился.
— Как голова — получше? — обратился Хеллер к Изе.
— Боюсь, я совсем ее не чувствую.
— Ну ладно, — сказал Хеллер. — Потом снова объясню. Все сводится к одному: способно или не способно общество держать под контролем силу. Это общество, кажется, не способно. А теперь будьте внимательны. Вы должны суметь превратить материю в энергию. Потом вы можете использовать энергию для движения материи. С политической, финансовой и всякой другой точки зрения вы должны знать, как держать под контролем силу. В противном случае вы можете взорвать все общество. По причине какого-то сумасбродства это общество ставит жизнь ниже силы. Это бредовая философия, имя которой материализм, или механицизм. Она ошибочна. Пока это общество не порвет с ней и не избавится от влияния этой примитивной чепухи, ему ни за что не выжить. Ведь именно жизнь управляет силой. Именно жизнь задает направление вещам. Материя не может управлять материей — у нее нет никаких целей. Жизнь не является продуктом материи, она ее хозяин! Ты хочешь, чтобы это общество проникло в космос? Тогда начинай считать, что жизнь может управлять силой. Ты хочешь, чтобы эта культура выжила, тогда пойми, что именно жизнь управляет силой. Всякий, кто утверждает обратное, не только делает для тебя из этой планеты ловушку, он также пытается уничтожить ее.
— О Боже, — проговорил Изя. — По-вашему, нам лучше перестрелять всех психологов и прочих материалистов?
— Я не говорю о том, что кого-то надо застрелить, хотя идея, может быть, и неплохая. Они поймали вас на этой планете в капкан!
— Мне претит насилие, — ответил Изя. — Простите, мистер Джет, но вы говорили, что хотели видеть меня по поводу преобразования материи.
Хеллер оглянулся на свой огромный стол и сделал широкий жест рукой:
— Что ж, вот вам пара преобразователей материи.
Там лежали два металлических предмета, совершенно одинаковых. Они состояли из множества деталей и запутанных проводов. А, это были как раз те самые демонстрационные машины для средних школ, которые он достал из ящика в Коннектикуте, — модели для обучения. К ним прилагались стержни для электроразрядов и мешочки для улавливания газа. Хеллер поднял одну из них. Трое девушек живо продирижировали тремя отвертками и предложили их Хеллеру. Он взял инструмент у одной, а две другие покрутили своими и положили их обратно.
Он приступил к разборке предмета. Протянул руку — снова дирижерские жесты — и еще несколько инструментов оказалось у него на столе. Хеллер стал загромождать деталями стол перед Изей. При этом он говорил:
— У меня их два. Так что ничего, если один я разберу.
Эпштейн уставился на лежащие перед ним детали — их было около сорока. Хеллер взял в руки неразобранное устройство.
— Теперь смотрите сюда. — Он показал на верхушку. — Наверху вы устанавливаете стержень из чистого углерода. Машина путем атомной конверсии разлагает его. Кислород выходит с этой стороны, а водород — с другой. Эти два провода — для выхода электрозарядов.
— Ух ты! — только и мог сказать Изя.
Хеллер вытянул руку, и в нее, описав в воздухе замысловатую траекторию, опустилась ручка.
— Это простая химия, — сказал он и принялся писать. — Углерод имеет шесть электронов, кислород — восемь, водород — один электрон. Машина просто смещает электроны в атомах. Углерод перестает быть углеродом. В периодической таблице его электроны смещаются вверх и вниз, и мы получаем кислород и водород. Это описывается формулой: С2 - Н4 + О. — Он перекинул листок бумаги Изе. — Кислород и водород, соединяясь, горят. Ясно?
— Но ведь… но ведь… — засомневался Изя.
— На самом-то деле, — продолжал Хеллер, — количество имеющейся энергии, исходя из электрического потенциала, выше, и планете нужны электродвигатели. Но сейчас почти все работает на двигателях внутреннего сгорания — автомобили и тому подобное. Это дурацкий вид двигателя. В него заливается горючее, чтобы получить тепло, а затем требуется система охлаждения, чтоб это тепло ликвидировать, тратя его впустую. Но люди, похоже, привыкли к нему. Мы же будем пользоваться этим. Данная машина производит кислород и водород из углерода, а на этой планете запасы его почти неисчерпаемы — что и требовалось доказать.
— Любой углерод? — Изя раскрыл рот от удивления.
— Конечно. Нефть, асфальт, старые травы, тряпки. Объем газа — именно газа, а не газолина, — получаемого из единицы твердого вещества, составляет миллиард единиц. Газ занимает ужасно много пространства. Итак, помещаете углерод здесь, сверху, устанавливаете по обе стороны машины баки с искусственным давлением для улавливания газа, здесь — рычаг для регулирования подачи углерода наверху, тут — клапан, служащий акселератором, регулирующим поток газа в сам двигатель, — и дело в шляпе.
— Только не в моей, — печально сказал Изя. — Мне понадобятся подробные чертежи, где была бы видна каждая деталь.
Хеллер вздохнул, протянул руку, сделав какой-то знак пальцами, и одна из девушек церемонно установила чертежную доску, вторая помахала, как флагом, листом чертежной бумаги и приколола его на доску, третья продирижировала двумя ручками, прежде чем Подать. Работа у Хеллера пошла быстро и гладко. Он начал от руки рисовать совершенно точные чертежи с земной символикой, да так стремительно, что рука становилась неясным пятном. В воздухе взвился и лег на доску еще не один лист бумаги, и не одна еще ручка, проделав витиеватый путь дирижерской палочки, была подана Хеллеру. Вскоре у него насчитывалось пятнадцать законченных чертежей, включая общий и отдельных частей аппарата.
Внезапно Изей будто бы овладела деловая лихорадка. Он стал свертывать чертежи, попросил оставить ему одну из моделей, закипела работа, и устройство было собрано заново. Изя взял его и бережно убрал в ящик.
— Я это все запатентую, — сказал он. — Припишу анонимной группе инженеров. Нельзя, чтобы ваше имя упоминалось здесь — из-за этого мистера Гробса, понятно. — Он подумал. — Мне кажется, патенты следует регистрировать от имени корпорации «Транснациональная». Она у меня в руках.
— Патентуйте, — разрешил Хеллер. Неужели он, дурак, не понимал, что Изя крадет его патент? — Я должен работать над другим. Мне нужно сделать баки, и как только испытаю автомобиль на новом горючем, поставлю и на нем бак.
— Давайте, мистер Джет, действуйте. Но чтобы не прослеживалось никакой связи между вашей работой и этими компаниями или «Транснациональной».
— Это я обещаю, — сказал Хеллер.
Три девушки исполнили что-то вроде танца, и одна из них сказала:
— А можно нам теперь съесть мороженого с содовой? Нам пора возвращаться в школу владения дирижерской палочкой.
— Дайте им содовой, — сказал Хеллер, и бармен приступил к работе.
— Эй, а правда, он симпатяга? — сказала одна, садясь на табурет.
Ба, да они вовсе и не его секретарши — а студентки школы на том же этаже. А изящные девушки, которые раньше были в баре, наверное, из школы моделей. Они выпрашивали мороженое с содовой! Типично для Нью-Йорка с его упадком нравов. Бармен принес Хеллеру безалкогольное швейцарское пиво. Только тот собрался пригубить его, как в дверь ворвался мужчина, сопровождаемый свитой с чемоданчиками. Портной!
— Очень прощу прощения, сэр, — сказал портной. — Я бы подождал вашего возвращения, но вся производственная линия застопорилась.
Хеллер выпил немного пива. К нему приблизился ассистент портного с голубым костюмом типа комбинезона с отворотом, смело застегивающимся на груди. Подошел еще один, держа незаконченный костюм — точно такой же.
— Дело в цвете, — сказал портной. — Мы разошлись во мнениях насчет цвета. Голубой цвет более воздушный, но тут нам пришла в голову мысль о крови.
— О крови? — удивился Хеллер.
— Ну да. Видите ли, автогонки — спорт опасный, и вам нужно одеваться, подходящим образом. Телевизионные камеры всегда показывают аварии, а если на вас будет красный комбинезон, крови видно не будет. Так что мы нуждаемся в вашем мнении: не лучше ли красный?
Хеллер как-то хрюкнул в свое пиво — может, оно оказалось слишком крепким для него — и сказал:
— А почему бы вам не сделать подбивку на грудном отвороте? Для лучшего поглощения крови.
— А, — обрадовался портной. — Запомни это, Шьюсам. Побольше подбивки на грудной отворот. Значит, красный подойдет?
— Машина красная, — сказал Хеллер.
— Ну, камень с души свалился. Извините нас за беспокойство. — Портные выскочили из комнаты.
Изя нервно заломил руки:
— Мистер Джет. Он говорил о крови. Может, установить круглосуточную охрану?
— Чепуха, — сказал Хеллер. — У меня впереди еще несколько недель работы. Об этом никто не пронюхает.
— Попомните мои слова, мистер Джет. Я отвечаю за вас, даже если у вас нет никаких связей с компаниями. Роксентер просто вылетит из бизнеса, когда о вашем карбюраторе узнают массы. Это может стать концом нефтяной промышленности.
— Нет-нет, — запротестовал Хеллер. — Он может жечь бензин — просто не так много. И процесс будет абсолютно чистым.
— Все равно ему тогда крышка, — сказал Изя.
Я похолодел. Вдруг до меня дошло, что уже готов был сделать Хеллер. Эти демонстрационные модели для детей — он приделает их к карбюратору! Любого автомобиля, любого двигателя! Боги мои! Случится самое худшее! Если Делберт Джон Роксентер потеряет свое состояние, он может потерять и контроль над фармацевтической компанией ИГ Барбен! Ломбар был прав! Наши соглашения с ИГ Барбен полетят ко всем чертям! И самые оптимистические мечты Ломбара на Волтаре рассыплются в прах!
Ситуация действительно была чрезвычайной! И я не просек это дело раньше!
Теперь дожидаться графини Крэк не хватало времени. У меня оставалось всего несколько недель! Нужно было срочно действовать!
Не давая ему опомниться, я потащил его в кабинет.
— В Нью-Йорке тревога! — кричал я ему. — Я должен не медленно послать на это дело Рата и Терба!
Он вытирал рот салфеткой и, судя по всему, не очень-то был склонен к сотрудничеству.
— Я принимаю меры! — крикнул я в пустоту.
— Рат и Терб еще в больнице, — сообщил Фахт-бей, — и все благодаря вашим стараниям. Им там придется пробыть еще две недели, и вы это знаете. О боги! Это была сущая правда.
— Нью-йоркская контора! — вскричал я. — Вы должны послать что-нибудь в нью-йоркскую контору. Они могут приступить к этому немедленно! — Я тряхнул головой и прокричал: — Я тружусь не покладая рук!
Фахт-бей, слыша, как в соседней комнате плачет его жена, стараясь соскрести еду с пола, нахмурился.
— В конторе в Нью-Йорке никого не осталось, — сообщил он. — Все разлетелись по всему свету — разыскивают людей потому списку преступников, который вы им прислали. Вы просто оторвали их от дел!
Я поднял голову и крикнул во весь голос:
— Придумаю что-нибудь!
— Что вы так орете в потолок? — спросил Фахт-бей.
— На тот случай, если кто-то слушает, — сказал я. «Придурок, неужели до него не дошло, что это дело срочной государственной важности?»
Я не стал ждать, что он мне ответит. Он все испортил, оставив контору в Нью-Йорке без персонала. Вина — его! Я примчался по туннелю к себе, покружил возбужденно по комнате, а поскольку Карагез находился во дворе, я выскочил и спросил его, жива ли еще Ютанк. Он попытался ответить, но я не мог ждать. Я поднял голову и прокричал: «Все будет схвачено!» Карагез посмотрел на меня очень странно и сказал:
— Официант только что забрал ее посуду после ужина, с ней было все в порядке.
— Она не корчилась на полу от яда?
Он взглянул на меня и отрицательно покачал головой — несколько печально, как мне показалось. От него никакой пользы. Я снова заскочил к себе в комнату и, будучи не в состоянии думать, просто мерил ее шагами. Затем в голове шевельнулась мысль. Я достал из запирающегося шкафчика сумку с ручными гранатами и вышел во дворик. Усевшись там в плетеное кресло, я решил, что просижу в нем всю ночь, и если хоть кто-нибудь захочет проникнуть тайком к Ютанк, ему не поздоровится.
С наступлением ночи стало довольно холодно. В воздухе чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Это охладило меня. Понял я и то, что не смогу просиживать здесь каждую ночь месяцами напролет. Слишком уж было холодно. Стоило мне впасть в дремотное состояние, как меня словно молнией поразило: мне целиком и полностью явился план, как удержать Хеллера! Отсутствовали кое-какие второстепенные детали, но и они по ходу дела встанут на свои места. Я лично отправлюсь в Нью-Йорк. Я найму самых сильных противников Хеллера и житья ему не дам.
Но стоп! Как же я оставлю Ютанк?
Возьму ее с собой! Еще один час дрожания на холоде — и я снова стал погружаться в дрему. Меня озарила блестящая идея, и я проснулся, зная точно, как заставить Ютанк отправиться со мной. В критических ситуациях могут рождаться здравые мысли!
Ютанк! Как я и предполагал, страх ее прошел, и ей захотелось втород. Судя по солнцу, было около десяти. Обычно она уезжала часа на два.
Ну, пришел мой час! Эти двое (…) мальчишек останутся одни, и я разделаюсь с ними раз и навсегда. Я знал, что они опасны, что у одного из них, возможно, есть пистолет. На этот раз я не собирался недооценивать их. Я не должен был потерпеть неудачу.
Еще ранее побывав на Земле, я купил кольт 0,44 «магнум», прозванный «писмейкер» — «творящий мир», — тяжелый пистолет, который с трудом удержишь в руке. Я зарядил его. Кроме этого, я приобрел винтовку Манлихера «сафари», двуствольное оружие 0,458-го калибра, для охоты на слонов. Стволы винтовки были так велики, что, заглянув в их отверстия, вы чувствовали, что в них можно провалиться, не коснувшись стенок. Я зарядил и ее.
Мелахат срезала цветы во дворе. Я подошел к ней сзади и сунул ствол винтовки ей под подбородок. Когда она пришла в себя, я прошипел:
— Ты пойдешь к той двери, откроешь ее и впустишь меня в комнату Ютанк.
Она побелела как бумага, неподвижно уставившись на ствол винтовки и скосив глаза к переносице.
— Если ты этого не сделаешь, — процедил я сквозь зубы, — я перестреляю всех слуг!
Она осознала серьезность положения, несмотря на легкое потрясение. После пары попыток она обрела способность говорить и крикнула:
— Ребятки! Ютанк велела порадовать вас подарками, пока ее не будет дома.
Молчание. Затем тоненький голосок:
— А что это?
Я ткнул ее винтовкой.
— Откройте дверь и увидите.
Любопытство победило. Послышался звук отодвигаемой щеколды, ключ в скважине повернулся, заскрипели петли чуть приоткрывшейся двери. БАМ! Я ворвался в комнату подобно отряду полиции особого назначения. Стоявший у двери мальчишка мячом отлетел от нее и растянулся на полу. Другой, лежащий в постели, сел и закричал. Лицо его покрывали бинты. Держа под прицелом винтовки упавшего, я навел кольт на сидящего в постели.
— Встать к стене! — приказал я. — Ладонями упереться в стену, ноги отвести от нее подальше!
Они с мольбой посмотрели на Мелахат, но служанка свалилась на пороге в глубоком обмороке. Они сделали то, что им было велено, дрожа при этом и плача, а у одного началась икота. Я обыскал их, держась настороже и приготовившись сбить их с ног, если они попробуют выкинуть какой-нибудь номер. У них ничего не оказалось — и неудивительно: ведь они стояли в одних штанишках. Я облегченно вздохнул. Пока все шло нормально.
Я оглядел комнату. Ютанк красиво сложила ковры друг на друга, инструменты лежали на полках, на стенах висели картины. Не спуская глаз с мальчишек, я подошел к картинам. Это были вырезки из журналов, обрамленные Ютанк в золотые рамы. Звезды экрана! Одни мужчины! Актеры за все годы существования кино. А вот и книги. Я видел, как она носила их к себе. Следя, чтобы мальчишки чего-нибудь не выкинули, я перебрал пальцами тома. То да се. Целая серия книг в твердых обложках называлась «Иллюстрированное жизнеописание знаменитых кинозвезд».
Внезапно я понял, как еще лучше осуществить мои планы. Я угрожающе повернулся к мальчишкам. Они тряслись и дрожали. Теперь уже оба вздрагивали от икоты. Отлично. Они будут покладисты. Я помахал кольтом и взвел курок.
— А ну-ка, отвечайте: кто из этих кинозвезд нравится ей больше всего?
Тот, кого в данный момент не терзали рвотные судороги, на какое-то время перестал икать и тоненько прокричал: «Те двое, в конце!» — и показал рукой, потеряв при этом равновесие и ударившись головой о стену. Я подошел и взглянул: верно, на них пятна от губной помады — зацелованы! Рудольф Валентине и Джеймс Кэгни! Я выхватил эти довольно зачитанные экземпляры «Иллюстрированных жизнеописаний».
Затем достал из кармана рулон двухдюймовой липкой ленты, стянул ею обоим мальчишкам руки и ноги и залепил рты. Пинками я заставил Мелахат подняться и принести два одеяла, что она и сделала. Я расстелил их на полу, на каждое из одеял швырнул по мальчишке, взялся за углы и вскинул на плечо два узла, даже не прогнувшись.
— Мелахат, дерьмо верблюжье, — сказал я голосом, спокой ным как смерть. — Ты уберешь в этой комнате. Когда вернется Ютанк, ты скажешь ей, что у мальчишек заболели бабушки, что они позвали внуков к себе и что тех не будет много дней. — Она
то открывала, то закрывала рот, очевидно, пытаясь говорить. Я продолжал: — Если ты этого не сделаешь и Ютанк что-то заподозрит или услышит хоть одно слово о том, что я забрал их с собой, я перебью всех слуг.
Мелахат грохнулась и забилась головой об пол. Ага, я мог обойтись и без гипношлемов. Все, что мне было нужно, это винтовка для охоты на слонов! Я сунул кольт в кобуру на поясе, вышел со своей поклажей и свалил ее в микроавтобус. Я должен был работать!
Я свалил узлы на стол и сказал:
— Я принес первых двух преступников.
— Э, подождите-ка, — запротестовал Прахд. — У меня еще не все готово! И не здесь, внизу. Я работаю над микроорганизмом, который размножается с помощью возбудителя трахомы. После этого он съедает возбудителя и становится милостивым — снабжает свою жертву витаминами. Он к тому же заразный. Вот закончу эту работу и приступлю к другой — над туберкулезом.
— Это важнее! — сурово настаивал я.
— О, знаете, у меня целый проект по борьбе с детской смертностью. Думаю, мне удастся свести ее к нулю!
Боги, этот Прахд спятил! Фахт-бею придет конец, если исчерпается его источник свидетельств о рождении умерших детей.
— Придите-ка в себя, — посоветовал я ему.
— О, знаете, у меня есть в общих чертах еще один проект. Мне кажется, я смогу сделать так, чтобы все женщины рожали тройни. Разве это не важно?
Боги, правительство сойдет с ума! У них и без того избыток людей, которым приходится эмигрировать, чтобы получить работу!
— Вы рискуете вызвать продовольственный кризис, — резко предостерег я.
— Нет-нет, я об этом подумал! У меня есть план разработки нового кишечного микроорганизма, который позволяет телу усваивать девяносто четыре процента поступающей в желудок пищи. Благодаря ему запасы продовольствия можно будет растянуть на долгое время. А кроме того, есть способ улучшения плодородия зерна настолько, что урожаи возрастут в пять раз!
— Прахд! — гаркнул я, желая осадить его. — Перестаньте быть ребенком! Это же Земля! Поставщики продовольствия убьют нас, если мы это сделаем! И США не смогут экспортировать избыток зерна! Их воротилы зарабатывают на этом бешеные деньги! Будьте благоразумны! Вам лучше всего заниматься преступниками!
Это, кажется, его не убедило. Вдруг одно одеяло зашевелилось, и он посмотрел на него с испугом. Развернул его, затем другое. На него, выпучив от страха глаза, глядели двое мальчишек с залепленными лентой ртами.
— Осторожней с ними, — предупредил я. — Они как бешеные собаки. Надо поместить их в разные камеры, держать под замком и не спускать с них глаз. Их пребывание здесь — полная тайна!
— Но у меня нет надсмотрщиков!
— Вы умеете нанимать. Наймите с полдюжины глухонемых для обслуживания этого помещения. Оборудуйте его! Вот здесь, где мы стоим, пусть будет операционная с полным целлологическим оборудованием.
— И тогда мне начнут платить, — вкрадчиво проговорил он.
— Прахд, если вы блестяще сделаете эту работу, тогда мы очень серьезно рассмотрим этот вопрос. — Я передал ему две книги «Иллюстрированных жизнеописаний». — Я хочу, чтобы вы сделали одного из этих мальчиков похожим на Рудольфа Валентине, а другого — на Джеймса Кэгни.
— Подождите, — запротестовал он. — Они слишком молоды — лица взрослых мужчин будут смотреться на них нелепо!
— Ладно, — пошел я на компромисс, — сделайте так, чтобы казалось, что когда они подрастут, то будут похожи на этих двух мужчин.
Он стал просматривать книги и вдруг оживился.
— А, тут есть их фотографии в детские годы.
— Ну вот, вам и карты в руки, — подбодрил его я.
Он стал снимать повязки с пострадавшего, говоря при этом:
— Вам бы привести его сюда пораньше. Его кто-то здорово избил.
— Налетел на дерево, — нашелся я.
— Неважно, — успокоил меня Прахд. — Все равно структуру кости придется переделывать.
— Справитесь?
— Несомненно. Возможно, потребуется генная перестройка изменение пигментации. Немного трудоемко, но ничего сложного.
— Сколько вам потребуется времени?
— Пока мне не начнут платить.
— Пока работа с ними не будет полностью завершена и они не выздоровеют, — поправил я его.
Доктор очень тщательно продумал мои слова и сказал:
— Работа не будет завершена, пока мне не начнут платить.
— Сколько времени, — рявкнул я, — с профессиональной точки-зрения?
Он потер подбородок — казалось, что-то подсчитывал, — и ответил:
— Одна неделя — пока мне не начнут платить.
— Одна неделя! — Я так и взвыл.
— Скорее не выйдет.
Я был сражен. Как мне удерживать свою крепость целую неделю? Придется что-то придумать.
— Ладно, одна неделя, — согласился я.
— И мне начнут платить?
— За одну неделю сделайте свою работу в совершенстве, и вам начнут платить!
Он пошел к мальчишкам и развел их по разным камерам. Когда я уходил, меня оглушил визг — доктор снимал с одного из мальчишек ленту. Чем-то нужно было заполнить этот пробел — осуществление моих планов задерживалось на целую неделю! Чем-то. Но чем?
Как она будет обожать меня! И уж теперь-то не посмеет отказать мне ни в чем!
Конечно, затяжка была сопряжена с небольшим риском, но он казался детской игрой по сравнению с теми новыми высотами, на которые взлетит мое самолюбие, гонимое подсознанием.
Я все тщательно продумал. Невидимый убийца имел своих наблюдателей в персонале базы, это не вызывало сомнений. Значит, я должен широко распространяться о своих действиях: пусть он, кто бы это ни был, знает, что я занят делом. И где бы я ни находился, я буду повсюду кричать об этом. Правда, долго это продолжаться не могло: я уже начинал хрипнуть.
Когда я проснулся на следующий день, у меня возник блестящий план. Я оделся, взял список работающих на базе и пошел разыскивать каждого в отдельности. Мой замысел заключался в том, чтобы опросить их и сделать это так, чтобы им стало понятно, как я активен и предан своей работе. Я знал: люди болтливы и слух об этом разнесется всюду. На это я могу потратить по меньшей мере дня три. Расспрашивать людей я намеревался о яде. Нет, я не собирался отравить Хеллера — ведь у меня все еще не было трафарета, но я хотел продемонстрировать, что веду работу в нужном направлении и настроен решительно.
От каждого я хотел узнать все, что им известно о ядах, особенно о редких, быстродействующих и неопределимых. Говорить о том, кого я хочу отравить, было необязательно, так как имеющий задание убить меня, а теперь уже и Ютанк, и так поймет, что к работе я отношусь серьезно.
Как ни странно, я получил не слищком-то много ответов на свои вопросы. Многие отводили глаза и переминались с ноги на ногу, а к третьему дню опроса я поймал уже довольно много странных взглядов, брошенных в мою сторону. На четвертый день я был уже не в состоянии продолжать это дело. Все, кто попадался мне на глаза, поспешно уносили ноги при моем приближении. Кроме того, я с подозрением стал относиться ко всему, что ем и пью. Но все же мой план служил своей цели: Ютанк все еще оставалась живой.
С наступлением пятого дня я стал опасаться, что если лишусь своего делового вида, то это приведет к скверным последствиям. И тут меня посетило новое вдохновение. Я зашел к себе в секретный кабинет в начале обеденного перерыва — с тем чтобы Фахт-бей не мог обвинить меня, будто я прервал важную работу, — поставил ногу на секретную плитку пола у двери в туннель и, надавив на нее, крутанул ступней. Тут же, разумеется, по всей базе разнеслись не слышные мне в офисе, но ужасно громкие во всех других местах сигналы тревоги, сопровождаемые вспышками света.
Я выждал и, когда уже был твердо уверен, что все отреагировали, неспешным шагом двинулся по туннелю. Все собрались в центре, прячась за мешками с песком и нервно поводя дулами автоматов. Меня чуть не пристрелили. Я объяснил, что это просто боевая проверка, что кое-где происходит нечто очень серьезное и что мне придется позаботиться о «некоей персоне» и поэтому я буду отсутствовать несколько недель. Это сообщение вызвало взрыв ликования, вплоть до истерики. Люди размахивали фуражками и до бесконечности кричали «ура!». Я и не представлял себе, что пользуюсь такой популярностью. Это было очень трогательно, очень. Слезы наворачивались на глаза.
Важнее всего было то, что я выигрывал время. Теперь уж я мог подготовиться как следует и навсегда разделаться с Хеллером, не ожидая получить нож в спину.
Я перебрал паспорта, выбрал паспорт Объединенной Арабской лиги — он даст мне дипломатический статус, позволит пронести без досмотра весь мой багаж, указать любых сопровождающих лиц по моему усмотрению. Поскольку нужно было съездить в Стамбул, и очень быстро, требовалось потратить два дня, и, чтобы уложиться в сроки, я должен был спешить.
В голову пришла мысль, что мне могут понадобиться «жучки». Их было много в грузовом багаже фирмы Спурка «Глаза и Уши Волтара», поэтому я рванул в госпиталь. Прахд находился в подвале, и мне не хотелось выслушивать мучительную для меня чушь об излечении всех болезней на свете и о крушении капиталистической системы, поэтому я решил провести поиски самостоятельно. Товарные склады были еще не готовы, материалы переполняли палаты, я взял ключи и приступил к поискам, разбирая нагромождения ящиков.
Хотя продукция Спурка, несомненно, находилась здесь, мне посчастливилось обнаружить только один ящичек, к которому можно было подобраться, не поднимая других. В нем я увидел компактный телескоп, похоже, способный проникать сквозь стены. Отдаленная стена служила ему продолжением передней линзы: используя пространство между молекулами, телескоп мог уловить изображение и звуковые волны сквозь твердое тело. Человек должен был находиться по крайней мере в ста футах от этого тела. Ага! То, что надо! Пригодится, чтобы заглядывать в номер Хеллера! И помехи — не беда! Я знал, что там рядом есть крыши. У меня появилась возможность видеть, что он делает в своих комнатах и куда прячет вещи! Я взял его.
В ящичке лежал и обычный «жучок»-звукоулавливатель размером с пылинку. «А не установить ли его в комнате Ютанк?» — подумал я и взял его тоже. Я почувствовал усталость уже при одной мысли, что придется еще что-то поднимать, поэтому плюнул на все и выбрался оттуда.
Ну а теперь деньги. Я еще раньше понял, что деньги для путешественника — большая необходимость. А если мои планы осуществятся, деньги будут очень нужны. Я пошел к ящикам с пометкой о радиоактивности, стоящим в углу моей секретной комнаты. Ведь я еще и не взглянул как следует на свое золото. Пришлось еще немного поподнимать тяжести. И вот слиток за слитком я разложил золото в ряд, поскреб ногтем, попробовал на зуб. Отличное, мягкое, прекрасное золото. Восемнадцать очаровательных пятидесятифунтовых слитков! Они лежали, сияя теплой желтизной.
Внезапно мысль о расставании с ним стала мне невыносима! Найду другие средства для финансирования своей поездки, решил я и с благоговением снова все убрал в ящик.
Я пошел по туннелю к Фахт-бею. Я разъяснил ему, что поездка срочная и, может быть, окажется дорогостоящей. Он сидел за своим столом, обхватив голову руками. Несмотря на все мои старания, мне не удалось вытрясти из него денег. Он только пробормотал, что ливанец в больнице.
Что ж, придется выяснить отношения с этим ливанцем! Он способствовал развалу банковского дела в Бейруте, а теперь разрушал мое! Ливанец оказался в подвале моего госпиталя! Рядом с секретным входом размещалась маленькая комнатушка — с тяжелыми решетками и проволочными сетками. Нечто новенькое! С бластером в нее нельзя было проникнуть. Чтобы передать туда какую-то вещь, требовалось просунуть ее через лабиринт из пуленепробиваемого стекла, а для передачи тяжелых предметов имелась корзина. Чтобы переговорить с кассиром, требовалось пригнуться и орать в стеклянный лабиринт. Восстание в Ливане, смекнул я, кое-чему его научило!
— Мне нужны деньги! — прокричал я в лабиринт.
Он сидел там, за стеклом, и выглядел до ужаса спокойным — ярко-желтый, без единого волоса, без зубов, если не считать пары оставшихся клыков.
— Денег нет! — рявкнул он, хотя на его столе я видел стопки банкнотов, которые он пересчитывал. Я никогда не видел такой огромной кучи денег! Там были американские доллары, английские фунты — даже бриллианты!
— Я вижу, уже прибыли несколько гангстеров, — крикнул я ему. — Свидетельство налицо!
— Пока только десять! — прокричал он в ответ, бросив на кучу денег пустые отчетные ведомости.
— В том списке их было двести человек! — крикнул я в лабиринт.
— На них составлен график — будут поступать партиями, когда придет их время. Кое-кому из них пришлось пограбить байки до того, как они прибыли сюда.
— Но десять человек! — крикнул я. — Это значит, что у вас уже есть миллион! Ведь цена — по сотне тысяч долларов за душу.
— Это место стоит миллион! — прорычал он в переговорное окно. — Мы еще не оплачиваем текущих расходов!
Слева и справа от меня послышались какие-то звуки. Я поднял голову и увидел дула двух автоматов, торчащих из пулеметных башен с дистанционным управлением. Они были нацелены прямо на меня. Рука ливанца лежала на кнопке, которая, очевидно, сообщалась с ними.
Я вышел и сел в далеко не новый фордовский микроавтобус. Вот она, явная несправедливость: благодаря мне на базу деньги текут рекой, у них еще сто девяносто гангстеров в очереди на замену удостоверений личности, за грядущие недели и месяцы к ним в карманы притекут девятнадцать миллионов долларов, и у них уже есть целый миллион!
Ага! Компания «Мадлик»!
На бешеной скорости я приехал к ним в контору и велел управляющему раскошеливаться.
— У них есть деньги? — спросил он.
— Они сию же минуту могут заплатить вам наличными за первую работу!
Управляющий на бешеной скорости помчался в госпиталь, вернулся и передал мне четверть миллиона! Я остервенело запихал их в большой бумажный мешок. Это была половина того, что мне причиталось, но ведь и ему заплатили только половину.
Мы, довольные, пожали друг другу руки, и я уехал домой.
Мелахат торчала поблизости, намереваясь запереть комнату, и я не имел возможности установить «жучок» так, как мне хотелось бы. Сделав вид, что проверяю чистоту помещения, я ногой подсунул его под ковер.
Придя к себе в комнату, я установил приемник, настроенный на частоту подслушивающего устройства. С телескопом пришлось немного повозиться, но я убедился, что руководство не врет: я мог видеть сквозь стену на расстоянии сотни футов от нее, но не ближе. Что ж, прекрасно, для Нью-Йорка сойдет!
Я позвонил Прахду. Завтра утром, сказал он, непременно. Ему немного пришлось затянуть — мешали другие дела. Но если я приду около восьми, он передаст мне «два узла». Он добавил, что повязки можно уже снять, но я попросил пока их оставить. Я отмахнулся от его вопроса насчет оплаты, сказав: «Потом, потом — если все будет в полном порядке».
Той ночью мне снился Хеллер — как его сбрасывают вниз с большой высоты, как его сплющивает меж двух столкнувшихся поездов, как дьяволы Манко бросают его в кипящее масло. Восхитительные сновидения! А перед самым рассветом мне приснился прекраснейший из всех снов: очаровательная Ютанк тайком ложится ко мне в постель. Как мне хотелось, чтобы этот, сон стал явью!
Ровно в восемь я стоял у бокового входа в больницу. Двое глухонемых, нанятых Прахдом, вывели мальчишек, и, к полному моему удивлению, те просто-напросто сели туда, куда им указали пальцем, — на переднее сиденье машины. Они выглядели спокойными, как никогда. Их целиком покрывали бинты. По пути к себе, в тихом местечке, я остановил машину и спросил:
— Кто из вас Руди?
Они не отвечали, поэтому я решил действовать наугад. Я взял возвращенные мне Прахдом фотографии и, прочитав детскую считалочку «ини-мини-майни-мо», укрепил их на каждом из мальчишек.
У меня были с собой цветные ленты и ярлыки, и на каждом ярлыке я написал: «Моей драгоценной Ютанк. Разверни осторожно. От Султан-бея».
Я въехал во двор. Ютанк была дома — ее БМВ стоял на своем месте. Я потихоньку провел двух мальчишек во внутренний дворик и поставил их у источника. Затем, поправив на них яркие ленты, дал им пинка.
Они завизжали. Я удалился.
Зазвенели засовы, и дверь ее открылась. Мальчишки пустились к ней со всех ног!
В радостном возбуждении я пошел к своему звукоулавливающему устройству, включил его — молчание! Нет, не совсем — легкое звучание на заднем фоне. Я подумал: не работает, поспешно достал руководство — ведь я не удосужился прочесть его раньше. «Жучок» необходимо было устанавливать на картинных рамах и ни в коем случае — под поглощающими звук предметами. Боги, я-то положил его под ковер! Чтоб мне провалиться!
Я включил усилитель на полную мощность — кое-что слышно при резком повышении голоса. Вот незадача! Я не мог получить никакой информации и не знал, как Ютанк реагирует на мой подарок! Она не спешила лететь ко мне со словами благодарности, а через «жучок» просачивалось что-то, но этого было недостаточно, чтобы составить определенное впечатление.
Прошел почти час, час напряженного ожидания! И вдруг — какой-то звук. Что это — льющаяся вода? Конечно, вода! И вдруг за этим — пение. Ютанк пела песню! Вот какую:
Потри-ка мне спинку — эй, Руди,
Дай мыло мне,
Джеймс, не зевай,
Целуй — веселее мне будет,
И «киской» своей называй.
А после я в спаленке тесной
Игре научу вас прелестной.
Я чуть не зарыдал от облегчения. Значит, их юношеское сходство с кинозвездами было очевидным. Отлично! Всю неделю я так нервничал, что почти ничего не ел. Я распорядился принести мне роскошный завтрак: хункар бе-генди («Любимое Его Величества») на деревянных тарелках, тушеную молодую баранину с баклажанами, кадин гобеги («женский пупок») на десерт. Я запил все это кувшином сиры, а потом откинулся на спинку стула с чашкой кофе в руке. Прелестно.
Около двух часов пополудни снова ожил «жучок». Я склонился над приемником. Звон цимбал? Ну конечно! Вот еще аккорд, и еще, и еще. Какой-то танец! А потом, очень громко, зазвучал голос Ютанк. Уж точно — она была довольна. Она пела:
Пошел на рынок Поцелуй,
А Вздох сидел на стуле,
Объятья плакали: хлюп-хлюп
Все в пене утонули.
Я толком не знал, что это значит. Может, барахлил «жучок». Этого детского стишка я раньше не слыхал. Берясь за множество подготовительных дел — выбирая костюмы, считая деньги, я коротал время, ожидая, что Ютанк вот-вот влетит ко мне в комнату, чтобы отблагодарить.
Наступил вечер. Что ж, при ее застенчивости она будет дожидаться ночи. Я принял ванну. Велел принести обед на двоих. Подождал и в конце концов съел все сам. Еда показалась мне не очень вкусной. Время от времени я обращался к «жучку» — и вдруг услышал звон металла. Сабли? Танец с саблями? Должно быть, шлепанье босых ног и лязг. А затем до меня донесся высокий поющий голос:
Ну-ка, ножки, ну-ка, душки — топ, топ, топ.
На моем станцуйте брюшке — шлеп, шлеп, шлеп.
Вверх и вниз, вверх и вниз — прыг-скок, ну!
Погрузи-ка эту штуку — в глу-би-ну.
Вверх уходишь, вверх уходишь — вах, вах, вах.
И приходишь, и приходишь — бах, бах, БААХ!
Да что же там происходило? Может, умерли мальчишки и она танцевала погребальный танец? Нет, я мог различить визг. Что он выражал: смех, восторг? Ясно, что вызвала его не боль! Слишком веселый. Скорее похож на экстаз. Восторг? Конечно же, это был восторг Я бросил все это дело. Было уже девять. У меня выдался тяжелый денек. Я выключил свет и, без особой надежды оставив дверь открытой, лег спать. Спустя, наверное, полчаса я, вздрогнув, проснулся от какого-то шелестящего звука. Постель слегка колебалась. Руки. Это была Ютанк! В полном одеянии. Но губы ее касались моей щеки, и я ощутил сначала их тепло, затем обжигающий жар, когда она жадно прильнула к моим губам! Ее руки овладели всем моим телом. Она откинула мои покрывала, чтобы быть ближе ко мне.
— Ютанк, — прошептал я.
— Ш-ш-ш! Это все для тебя. Главное — это рот!
Ее руки! Во мне начинал разгораться пожар, и это все продолжалось! Прошло много времени — и вот я лежал, тяжело дыша, истощив все свои силы, чувствуя ее руку на своей обнаженной груди.
В сердце мне хлынула радость. Я победил!
— Я так счастлив, что ты пришла, — прошептал я.
— Я так возбуждена, — прошептала она в ответ и чуть погодя продолжала: — Их хватает ненадолго, и ты тут единственный мужчина, кто может помочь, — каким бы ты ни был.
— Ну как, похожи они на Рудольфа Валентино и Джеймса Кэгни?
— О да, — произнесла она, судорожно вздохнув. — Сперва я подумала, что это просто грим, но он не смывался. Они похожи на артистов, когда те были детьми. — Она снова вздохнула и продолжала: — С годами ребятки станут в точности как они! Я сравнивала снимки.
Она снова вздохнула, и дрожь прошла по ее телу. И снова она целиком завладела мною, огнем своих губ опаляя мою плоть в прекрасном экстазе. Это длилось и длилось, пока я не почувствовал, будто взорвался весь мир!
Она тяжело дышала в темноте, потом постепенно успокоилась. Чуть погодя я совсем осмелел. Я пришел к важному решению, и хотя бы на этот раз мне захотелось быть с ней честным.
— Ютанк, — начал я. — Мне нужно исчезнуть. Никакой реакции.
— Тебе здесь грозит опасность, Ютанк. Кажется, слегка напряглись руки.
— Я достал дипломатический паспорт. Хочу, чтобы ты поехала со мной под видом моей жены. Фото уже готово — просто женщина под чадрой. Ты можешь так и ехать — под покрывалом.
—У тебя есть деньги?
— Есть.
— А ты позволишь, чтобы в пути деньги были у меня и я сама заботилась о счетах?
— Ну… — Боясь, что она сейчас встанет и уйдет, я поспешно добавил: — Да.
— А куда поедешь?
— В Нью-Йорк.
— Мне не во что одеться, — пожаловалась она и тут же живо поинтересовалась: — А по пути ты можешь заехать в Рим, Париж, Лондон?
Я призадумался. Но, снова испугавшись, что она сейчас встанет и уйдет, тут же поспешил согласиться.
— И я смогу взять с собой двадцать чемоданов с дипломатической печатью?
Ну, хватила! Это по стоимости груза, перевозимого самолетом?
— Один чемодан.
— Пять чемоданов.
— Пять?
— Пять чемоданов, — твердо сказала она. Я понимал, что пора уступить.
— Пять чемоданов, — согласился я.
— Хорошо. И у нас, разумеется, будут отдельные комнаты в отелях.
Что ж, естественно, при такой ее застенчивости ей понадобится отдельная комната. Я кивнул, затем сообразил, что в темноте меня не видно, и сказал, что согласен.
— А ты обещаешь, что через несколько недель привезешь меня назад, к моим милым, дорогим мальчикам?
Мальчики? Похоже, эти два сопляка стали ее навязчивой идеей! Я понял, что она не собирается ставить их на полку, как украшения, — как я рассчитывал! Но ничего не оставалось делать, как скрепя сердце сказать «да».
— Хорошо, тогда я согласна поехать с тобой.
На меня нахлынула радость!
— Кстати, надо посмотреть, как им спится в моей постели. — Она поднялась и поспешно вышла из комнаты.
Я снова лег. Внезапно мне в голову пришла мысль, что со временем, как она и сказала, эти двое (…) мальчиков все больше будут становиться похожими на Рудольфа Валентине и Джеймса Кэгни. Я слегка просчитался: у меня теперь два соперника, а дальше будет еще хуже. Но мысль эта, вспыхнув, погасла, и я потянулся в блаженстве. Ведь все же я победил, она пришла ко мне в постель и придет еще не раз! Теперь ничто не мешало мне погубить Хеллера. Жизнь была так прекрасна! Так прекрасна!