На следующий день, хотя мне и следовало бы быть более осмотрительным, я покинул свой тайный кабинет и по туннелю направился в ангар. Я хотел на самом деле убедиться, что секретная система сигнального предупреждения нас не подведет.
Кроме того, я собирался провести строевые учения. Теперь, когда Хеллер заподозрил нас в намерении расправиться с ним, нам следовало быть подготовленными на случай нападения с его стороны.
В ангаре я сообщил Фахт-бею о своем плане. Он заспорил со мной — это, мол, оторвет всех от работы. Я пытался объяснить ему, что теперь Хеллер представляет для нас реальную угрозу, но тут, видя, как мы трясем кулаками друг у друга перед носом, подошел капитан Стэбб.
Я рассчитывал, что антиманко примет мою сторону, но капитан был в очень удрученном состоянии и не внимал предмету нашего спора.
— Мне грозит мятеж! — сердито рявкнул он.
Фахт-бей и слышать не хотел ни о каких мятежах, поэтому пустился наутек со всей быстротой, на которую мог рассчитывать при своей комплекции, оставив меня выяснять отношения со Стэббом.
— Вы хороший офицер, Грис, если вообще на свете существует такая вещь, как хороший офицер. Но нельзя поманить команду лакомым куском, а затем сказать, что есть его нельзя. Это неправильно. Вы же обещали им, что они смогут убить этого королевского офицера — и никаких вопросов, а потом идете на попятную — так ведь получается. Резкое падение морального духа — вот к чему это привело. И к тому же это несправедливо.
— Что я могу сделать? — спросил я.
— Они настаивают на своих правах. Если они их не получат, я за последствия не ответчик. Так что вам лучше согласиться с их требованиями.
— А что это за права?
— Заниматься пиратством, разумеется.
— Послушайте, — принялся убеждать его я. — Будьте разумны. Эти пилоты-убийцы нервничают, когда вы уводите свой корабль.
— А, эта штука, — отмахнулся Стэбб. — Она не вооружена, да и добычу на ней не увезешь. Разве кто говорит об этом буксире? — И он поманил меня за собой.
Я последовал за ним, и мы оказались в углублении, сделанном в главном ангаре. В сущности это был склад, где десятилетиями скапливались утилизационные отходы, металлолом и тара. Стэбб подвел меня к большой куче хлама и показал на очень крупные, выцветшие от времени ящики их оказалось огромное множество.
— Знаете, что это такое?
Я не имел ни малейшего представления.
— Это «фронтовой прыгун». Пока кое-кто прохлаждался, я работал и позаботился о том, чтобы все это оказалось здесь. Его полностью демонтировали, упаковали в контейнеры и отправили сюда грузовым рейсом с Волтара. И, — добавил он многозначительно, — его до сих пор так никто и не собирал.
— Что за «фронтовой прыгун»? — удивился я.
— Настоящее чудо — вот что! Их разработали на Волтаре армейские инженеры. Ими там пользуются. Они могут поднять стотонную пушку, перепрыгнуть с нею линию фронта, опуститься в тылу противника и обстреливать его сзади.
Я совсем сбился с толку — у нас тут не было никаких фронтовых линий, никакой артиллерии для услуг этого «прыгуна».
— Мне думается, — продолжал Стэбб, — что кому-то в кабинетах вашего Аппарата — а может, даже и вашему шефу — пришла в голову одна из тех блестящих идей, которые иной раз приходят и офицерам; и вот он сообразил, что на Земле на этой самой штуке можно переправлять через границы огромные количества наркотиков. Ну и забрали они одну такую у армии, и в разобранном виде перебросили сюда.
— А что, звучит очень убедительно, — согласился я и взглянул на полинявшие ящики новыми глазами.
— Так-то оно так, — сказал Стэбб, — но подобно многим офицерским идеям, от которых гибнут люди и срываются планы операций, эта идея неосуществима. «Прыгун» поднимает свой груз на прицепных балочных фермах и тащит его на весу. Груз целиком открыт, и его может обнаружить самый примитивный радар. Работает он только в атмосфере — в командном отсеке защита от давления минимальная, — и очень высоко ему не подняться. Поэтому они его так и не смонтировали.
— Значит, он ничего не стоит, — сказал я.
— Ну это вы зря, — запротестовал капитан. — Это неслыханно могучий пиратский инструмент, способный поднять на своих прицепных фермах целую деревню и улететь с нею. А можно поднять и целый банк, выпотрошить его на высоте десять тысяч футов, а оставшуюся пустышку просто взять и сбросить вниз. Без груза засечь его невозможно. Поэтому нельзя сказать, что он ничего не стоит. Ему просто нет цены! — Он ласково похлопал по ящику. — Я бы даже смог придумать экранирующее покрытие для груза, тогда на нем можно будет возить оружие революционерам. В этой штуковине целое состояние! Но не нашлось ни одного офицера или какого-нибудь смышленого и преданного своему делу младшего чина, который поинтересовался бы: а что же все-таки с этой хреновиной можно сделать? Армия покрывала артиллерию светопоглоща-ющим покрытием. Не думаю, чтобы Аппарату это было известно. В инструкциях этого не было. В конечном счете важен опыт, а не книжная зубрежка. Я зажегся восхитительной идеей, как покончить с мятежом.
— Долго ли монтировать эту вещь?
— Ну, разобрана она до последней плиты и муфты. Если приналечь в свободное от игры и питья время — скажем, по паре часов в день, то нам потребуется всего лишь несколько месяцев.
— Давайте, — сказал я, — обязательно сделайте это!
— Вы гениальный человек, Грис, хоть и офицер. Мы вам покажем, что мы люди серьезные и искренние. Если эта штука когда-то будет собрана и заработает, вам будет постоянно причитаться солидная доля нашей добычи. — Он по-приятельски хлопнул меня по спине и, с треском наступая на разный хлам, пошел сообщить добрую весть своему экипажу.
Я почувствовал большое облегчение. А ведь точно — я мастерски справился с этим бунтом. Но при всем при этом судьба не жаловала меня. Только я ступил в туннель, возвращаясь в свой офис, как тут же столкнулся с Фахт-беем.
— Должен вам кое-что сообщить, — сказал он.
О боги, я ведь думал, да что там — знал, что не следует мне появляться в этом месте!
— Нам нужно будет ускорить производство героина, — сказал Фахт-бей.
— Зачем? Мы уже и так гоним на полной скорости!
— Знаю. Очень неприятно вам это говорить, но мы недосчитались одного мешка в двадцать пять фунтов.
— Так что же? — Черт побери эти бухгалтерские мелочи!
— Вахтер говорит, что его украли.
— Брось, кто-то ошибся в счете — вот и все!
— Нет, раньше этого никогда не случалось, а за последние пять дней уже третий раз. Кто-то ворует запасы героина — и по-крупному! И происходит это прямо здесь, на базе.
— Что же, ускорьте производство, — сказал я нетерпеливо. Боги, не хватало мне еще проблем!
— Ну вот, теперь вы знаете, — сказал он, вперив в меня странный взгляд. — Мы ускорим производство.
Значит, и с этой проблемой покончено.
Будешь знать, как шляться по ангару! — ругал я себя. Тут нужно нечто большее, чем бластер! Жаль, что нельзя взять и швырнуть гранату во все эти проблемы, что лезут под ноги! От всего того, что свалилось на меня помимо моих личных горестей, затрещала голова. Теперь, когда Хеллеру стало известно, что существует заговор против него, мне следовало держать его под особо пристальным вниманием. Не исключалось, что он может явиться на базу и попытаться убить меня.
Как обычно, все, что он делал, мало что мне говорило. После возвращения из Коннектикута Хеллер первые дни усиленно занимался учебой: читал оттиснутые на ротаторе лекции, ликвидируя отставание; занимался он в офисе в Эмпайр Стейт Билдинг, но бывало даже и в своем номере в «Ласковых пальмах», а то и в фойе — что беспокоило меня больше всего.
По вечерам он сидел, наполовину скрытый со стороны фойе листьями пальм, однако же хорошо видимый с парадного входа. Почему он выбрал место, где ему постоянно мешали, известно было только ему самому.
Он выглядел нарядно в черном смокинге с шелковым воротником, в сорочке с кружевным жабо на груди и шелковыми манжетами, скрепленными бриллиантовыми запонками. И вместе с черным смокингом — не знаю, где он достал их, возможно, сделал на заказ, — он продолжал носить на ногах черные бейсбольные шиповки из кожи!
Он брался за лекцию по дифференциальным уравнениям или еще какую-нибудь подобную чушь, едва успевал осилить полстраницы, как появлялся тот или иной дипломат, и Хеллер вставал, пожимал ему руки — и так проходил его день. В ООН, очевидно, как раз открывалась сессия и клиентов было много — разного цвета и оттенка кожи.
Ничего серьезного они не говорили — я даже подумал, нет ли в их разговоре какого-то кода. Дипломаты спрашивали: «Как поживаешь, старина?», а Хеллер отвечал: «На полную катушку». Непонятно. А некоторые дипломаты, вскинув брови, интересовались: «Самому-то что-нибудь достается?», на что Хеллер отвечал: «У важных господ имеются привилегии». И они хохотали — этак с пониманием. Дичь какая-то.
Но одно было совершенно ясно: Хеллер был чертовски популярен!
В дальнем углу фойе постоянно работал художник, и вокруг него всегда собиралась толпа: девица позировала стоя, полуодетой — вызывающий вид! Мне даже самому захотелось получше разглядеть эту сцену, Хеллер же и не взглянул в ту сторону ни разу. А через периферийное зрение не много чего увидишь в деталях.
Наверное, единственный раз, когда мне удавалось хорошенько разглядеть красавицу, — а это были изумительные экземпляры всех оттенков, которые только можно вообразить, — это когда она удалялась из фойе. Тогда она бывала уже в халатике, поскольку с нею художник уже закончил — всего за один вечер. Прежде чем сесть в лифт, девушки обычно останавливались рядом с Хеллером и говорили: «Дело на мази, красавчик. Я убедила Южную Африку согласиться». Или что-нибудь в равной мере бессмысленное. Я совсем запутался. Ведь сначала программа рассчитывалась на «Путану недели», но, очевидно, ее сжали до «Путаны одного вечера»! Этого было почти достаточно, чтобы нарушился суточный обмен организма — словно ты перелетел через несколько часовых поясов. Но у Хеллера явно было что-то на уме, хотя понять его было нельзя.
Но, вероятно, это было и к лучшему, что не так уж часто попадались мне на глаза эти девицы. Моя собственная постель пустовала, и хотя Ютанк каждый день выезжала на своей машине, я ее совсем не видел. Она, очевидно, вычеркнула меня из своей жизни — со всеми моими страданиями. Я слышал, что мальчишке стало лучше, но ни один из них не выходил из ее комнаты.
Сколько бы Хеллер ни водил дружбу с дипломатами и ни ковырялся в лекциях и учебниках, он, будь он неладен, все же выкраивал время, чтобы мотаться по разным местам. Три дня на протяжении всего утра он в заведенном порядке проделывал нечто такое — глупее не придумаешь! Он брал обычное такси и куда-нибудь ехал. А немного погодя к тому месту, где он высаживался, подъезжал Бац-Бац, подходил к нему и говорил: «Ничего». Только и всего.
Хеллер входил в метро, ехал до какой-нибудь станции и выходил. А спустя какое-то время к нему снова подъезжал Бац-Бац и опять говорил: «Ничего». Потом Хеллер шел пешком мимо того или иного здания, останавливаясь, чтобы взглянуть на витрины магазинов, и снова к нему приближался Бац-Бац и говорил: «Ничего».
Я наконец раскинул умом и пришел к выводу, что они на практике отрабатывают какие-нибудь дурацкие идейки по курсу «Оперативно-разведывательная служба» в плане выслеживания. Правда, Хеллер всегда носил свою красную бейсбольную кепку и обнаружить его было проще простого. Потом, он не предпринимал никаких попыток ускользнуть. Если не занятия по курсу, то, значит, это был просто какой-то нелепый способ проводить утреннюю разминку.
Прошли три дня — и Хеллер перестал этим заниматься. Может, надоело ездить и ходить пешком? А может, он просто хотел полюбоваться Нью-Йорком. Кому было понять его бессмысленные действия?
Эти регулярные занятия учебой и сидение в фойе продолжались почти две недели, после чего наступила внезапная перемена. Однажды утром, поднявшись рано, он поездом приехал в Ньюарк и вошел в гараж «Шик-блеск». Майк Мутационе вытащил голову из мотора, и они шумно поздоровались, потом поболтали о том о сем, причем Майк красноречиво убеждал Хеллера стать католиком, а Хеллер сказал в свою защиту: «Откуда вы знаете, что моя душа уже не спасена?» У Майка, похоже, не оказалось заготовленного на этот случай книжного ответа, поэтому они перешли к делу.
Хеллер хотел снять гараж, и Майк сказал ему, что, конечно, у них тут поблизости есть несколько гаражей, в которых они хранят «паленые», то есть краденые, машины, пока им не «поменяют лицо», то есть не переделают. Майк сам сел за руль и повез Хеллера осматривать гаражи. Хеллер выбрал один из них, с очень надежным запором. И арендовал.
Затем они прошли в глубь гаража, где стоял «кадиллак» Хеллера. Уже кое-что было сделано, но над новым двигателем еще работали, переделывая его «на 190 миль в час». Однако Хеллера новый двигатель не интересовал. Ему нужен был старый, снятый с машины и теперь стоящий на опорах. Хеллер в отвратительной, свойственной ему быстрой и точной манере сделал Майку набросок. Ему нужны были старый мотор, радиатор и бензобак, установленные на прицепе. И еще ему требовалось, чтобы вокруг патрубка коленчатого вала старого мотора располагался тормозной барабан.
Это меня озадачило. Зачем устанавливать на прицепе мотор, который не будет приводить его в движение?
— Пустяки, — сказал Майк. — Прицеп у нас есть — его спер один идиот. Багажный прицеп — разве его можно переделать и продать? Его можно только оставить себе. У меня есть пара свободных механиков. Сегодня же и смонтируем твою установку.
Хеллер дал ему денег и попросил завезти установку в арендованный им гараж, как только работа будет закончена. Чокнутый. Делает установку, которая сама по себе не поедет, да еще ставит ее в частный гараж! Не удивительно, что этот Майк хотел обратить его в какую-то веру. В таком состоянии безумия оставлять его было нельзя.
Получив пару адресов магазинов, Хеллер отправился за покупками, купил большие баллоны с кислородом и водородом и договорился о доставке их в гараж.
Вернувшись в Нью-Йорк, он провел день за обычными занятиями, но следующим, ранним и солнечным, утром устремился в Ньюарк с большой сумкой инструментов и всякой всячины.
В гараже, где уже стояли прицеп и баллоны с кислородом и водородом, он надел комбинезон механика и приступил к работе. Двери гаража Хеллер оставил открытыми. Установив на тормозе пружинные весы, он завел мотор и стал замерять давление, все больше и больше увеличивая скорость. Рев, вибрация, дым — это был кошмар! А для него — игрушки. Эти флотские всегда были не прочь поиграть с механизмами.
Надев перчатки, чтобы не обжечь пальцы, он снял с мотора карбюратор, соединил регуляторы и шланги с кислородным и водородным баллонами, затем вделал латунный фитинг на место карбюратора, ввел в него два ниппеля и присоединил к нему шланги.
Выглядело это сооружение довольно нелепо.
Хеллер надел даже противогаз, чтобы дальше работать с установкой. Завел мотор,
К моему удивлению, он заработал! Затем Хеллер стал что-то химичить с количеством подаваемого к тормозам газа от баллонов, меняя тем самым давление и списывая данные с манометров и пружинных весов.
Пользуясь каким-то прибором, он начал проводить опробование того, что выходило из выхлопной трубы двигателя. Регулируя клапаны баллонов при максимальном давлении на тормоза, он свел показания прибора для взятия проб к нулю.
К этому моменту время было уже позднее. Хеллер разобрал всю установку, снял комбинезон и оставил гараж.
Меня же он оставил еще с одной загадкой: что бы это все значило? Можно было сказать только одно: Хеллер был счастлив и даже что-то насвистывал, идя по улице, чтобы сесть на поезд в Нью-Йорк. Ведь у него был праздник на душе — научился какой-то новой хитрости, хотя дела и без того шли у него слишком хорошо и слишком быстро!
Я знал, что он делает все это, чтобы позлить меня, посмеяться надо мной за то, что мне пришлось воздержаться от попытки убить его, и чувствовал себя паршиво.
Это мог быть только «Бликсо». Внезапная мысль: «Мое золото!» — улучшила мое настроение. Но тут я вспомнил и заволновался: я же обещал капитану Больцу по прибытии на Землю бутылку шотландского виски. Он был из тех офицеров, которые такие вещи помнят отчетливо. Была у меня припасена одна, но ее украли. А что, если он попытается удержать мое золото при себе?
Я срочно позвонил таксисту, прося его ради всех богов поскорее привезти мне бутылку виски.
— Похоже, дело срочное! — сказал он.
— Срочное! — рявкнул я и повесил трубку.
Я рвал и метал, разыскивая свой мундир. В момент появления оповещения я был не одет. Не явишься же в таком виде на борт. Больц еще подумает, что власти у меня так мало, что мое золотишко можно и попридержать. А его хватило бы на целое море виски — шесть миллионов долларов! Мне ли было не знать капитана Больца?
Я нашел мундир, но никак не мог найти брюки. Когда я наконец нашел брюки, куда-то запропастился мундир. Фуражку я обнаружил под матрацем, а вот медальон с обозначением моего чина как в воду канул. Помещение выглядело так, словно над ним прошел ураган, но все-таки мне удалось собрать воедино и надеть брюки, мундир, ботинки и фуражку. Отсутствовал только медальон, но я надеялся, что Больц этого не заметит.
Я услышал, как подъехало такси. Вошел в спальню. Влетел водитель и сунул мне в руки бутылку «Хейдж энд Хейдж» — подделка под «скотч». Арабского производства. Грамотность у них хромает.
— Это плохое виски, — сказал я.
— Ситуация плохая, — сказал он.
Придется довольствоваться этим. Я выпроводил его, наградив пригоршней лир, а после рванул по туннелю в ангар.
«Бликсо» еще не вкатили на отведенное ему место. Я ждал. Наконец механики сдвинули потрепанный корпус корабля высотой двести пятьдесят футов на край пусковой площадки, а затем примерили шаткую, чересчур высокую лестницу к ее шлюзовому отсеку. Принесли другую, но она также не подходила. Тогда экипаж «Бликсо» выбросил свой собственный трап, и я поднялся на борт.
Капитан Больц в своей каюте переодевался в неряшливый на вид гражданский костюм, готовясь провести вечер в городе. Он застегивал поношенную рубашку на волосатой груди, когда я протянул ему виски. Он оставил в покое рубашку и зубами открыл бутылку. Его первый глоток растянулся на целую вечность. Он затрясся всем телом, и глаза его полезли на лоб.
— Боги! — пробормотал он. — Это же здорово. — Он глотнул еще и сказал: — Ну что, Грис, все нормально?
Я сунул руку в карман и достал ключ от хранилища, где я запер свое золото.
— Твои пассажиры прибыли в отличной форме. Некто поимени Гансальмо Сильва пребывал в глубоком сне, поэтому от него не исходило ни звука. Прахд Бителсфендер не вылезал из своей каюты, работал как зверь. Этого маленького (…) — как его, Тик-Так? — пришлось заковать в кандалы. Он тут ни при чем, это из-за экипажа: все лезли к нему, чтобы переспать. Так - что все в порядке. Проштампуй мне несколько бумаг, и они
твои. Груз тоже.
Я живо извлек свое удостоверение и приступил к делу. Вскоре у меня устала рука в запястье — я сделал перерыв и посмотрел, что штампую. Оставшуюся половину пачки составляли пустые пропуска для прохождения его контрабанды на Волтаре. Я поставил на них штамп. Больц ухмыльнулся и сказал:
— Мы понимаем друг друга. Пусть мои помощники разгружают судно, а я двину в город, хорошо? Прими-ка чуток. Не будешь? Ну тогда полный вперед — и да помогут Турции боги. — И он ушел.
Покидая судно, он, должно быть, отдал распоряжения своему экипажу; тут же появился его помощник, мы открыли шкафчик для одежды, и вот оно предстало перед моими глазами: в девяти прекрасных ящиках восемнадцать слитков золота монетным весом пятьдесят фунтов! Учитывая разницу в гравитации — масса Земли равнялась только пяти шестым массы Волтара, — это составляло только семьсот пятьдесят фунтов золота. При двенадцати монетных унциях на фунт это составляло девять тысяч унций. Текущая стоимость золота была 700 долларов за унцию. Таким образом, я смотрел на шесть миллионов триста тысяч долларов в золоте! Да, в конце концов, преступление — выгодная штука.
С парой помощников я переправил золото из ангара по туннелю в свою секретную комнату, где, накинув на глазок просмотрового устройства одеяло, велел помощникам сложить золото в углу. Оно не заняло так много места, как вам могло бы показаться. Они, конечно, не знали, что находится в ящиках, на которых стояла медицинская маркировка с предупреждением о радиоактивности. Я уже собирался выпроводить помощников и тайком полюбоваться своим богатством, как вдруг явился посыльный со словами:
— Они хотят выгрузить остальное. Куда складывать?
Я закрыл комнату и пошел назад по туннелю. Ящики, ящики, ящики — они выгружали материалы фирмы «Занко». А, черт! Госпиталь! Совсем забыл проверить, закончен ли он!
Я поискал телефонный номер и связался с подрядчиком.
— Конечно, строительство госпиталя закончено! — отвечал он. — Несколько дней звонил вам, но не мог вас застать.
— Ага! — ликовал я. — И тут мне светит богатство!
Я переключился на другое:
— Где ключи?
— У Фахт-бея.
Все лучше и лучше. Я послал за комендантом.
— Грузовики, — сказал я. — Мне нужны грузовики! Все это для нового госпиталя!
— Все это?
Я снова взглянул на судно — они еще разгружались! Выгрузили уже целую гору — и все разгружались! Что-то тут было не так.
Я выхватил накладные из рук помощника капитана: их оказалось целых три. Одна на товары, имеющие ход у вдовы Тейл, одна на мою первоначальную покупку и еще третья!
Боги! Мошенничеству начальников не было предела. Ломбар в четыре раза увеличил заказ фирме «Занко», чтобы заработать еще полтора миллиона кредитов в качестве незаконных доходов! Одних целлологических материалов хватило бы на целую армию. На две армии! Они также вчетверо увеличили всякую всячину, которую я дополнительно заказывал вслепую. Что тут есть, в этой растущей на глазах куче, сказать было невозможно. Наверное, для грузоподъемности «Бликсо» это явилось большим испытанием. Тут меня как обухом по голове хватило. Грязные мошенники! Ведь они не позаботились о моей доле сверхприбыли — тридцать тысяч кредитов! Я хотел броситься к себе и написать им гневное письмо, но тут Фахт-бей поинтересовался, все ли это пойдет в госпиталь.
— Да, да, — отвечал я. — Наклейте ярлыки. Пусть этим займутся ваши из ангара.
— Но мы спутаем всю маркировку, — сказал он.
О, муки ада! Мелочи, мелочи. Я обратился к помощнику капитана:
— Где этот Прахд Бителсфендер?
Имя ему ни о чем не говорило, но я описал внешность доктора, и тогда он поднялся на борт и выпустил Бителсфендера из каюты. Высокий и тощий, он неуклюже спустился по трапу, нагруженный рекордерами и багажом.
— Вы отвечаете за госпиталь! Нельзя, чтобы эти ярлыки видели люди. Замените их и загрузите все это в грузовики.
— Здравия желаю, офицер Грис, — сказал он. — Теперь я умею разговаривать по-турецки. Послушайте, как получается. Ну как — мне сразу начнут платить?
Я снова заспешил прочь, чтобы написать свое гневное письмо, но помощник капитана остановил меня:
— Куда нам это поставить?
Они несли носилки. Я увидел злобное лицо Гансальмо Сильвы: в покое глубокого сна оно нисколько не стало лучше.
— В камеру. В любую камеру. Не будите его. Позже я с ним разберусь.
Снова я попытался улизнуть, но вижу: выводят кого-то, в цепях, завернутого в материю, поверх которой — ранговый медальон. Он едва мог передвигаться — с мешком на голове. Помощник капитана спросил:
— Что с ним делать? — Он стянул мешок с головы пленника. Это был Туола — Тик-Так, из моего ведомства. Едва он увидел меня, как тут же заплакал.
— В камеру его, — сказал я. — Вам покажут, где находятся арестантские камеры. В полную изоляцию.
Я снова попытался скрыться, но один из конвоировавших Туолу космоплавателей обратился ко мне:
— У него в каюте около двухсот фунтов бумаг. Что с ними делать?
— Тащите ко мне в кабинет. И больше из этого корабля ничего не извлекайте. Я занят!
Наконец я выбрался из ангара. Я написал письмо, излив на бумаге всю ярость, на которую был способен. Письмо, адресованное фирме «Занко». Они задолжали мне тридцать тысяч кредитов и вот пытаются теперь мошенническим путем лишить меня комиссионных! И не только это — я написал, что они лишают меня возможности покупать золото! Негодяи!
И только тогда я почувствовал себя лучше. «Бликсо» здесь. Я сдуру считал, что мои несчастья позади. А они только начинались.
— Султан-бей! — говорил он. — Идемте скорей. Могут взбунтоваться!
Я вылез из постели, надел брюки, ботинки, свитер и выскочил за Карагезом. Фахт-бей сидел в машине у ворот. Дверь он держал открытой, и несмотря на тусклый свет раннего утра я заметил бледность его лица.
— В госпиталь, — сказал он, и водитель погнал туда машину.
— Они стали собираться еще перед рассветом, — начал рассказывать Фахт-бей. — Где-то прослышали, что госпиталь откроют сегодня.
— Кто?
— Мамаши.
— Почему?
— Из-за названия.
— Мне это не кажется большой бедой, — сказал я.
— Вот как? — возмутился он. — Если мы потеряем поддержку матерей этого района, наш запас свидетельств о рождении будет исчерпан! Поэтому смотрите — к ним нужен осторожный подход.
— Мне-то чего смотреть? — разозлился я. — А остальные, кто здесь работает от Аппарата? Разве это не ваше дело?
— Это ваш госпиталь. Совет офицеров не снимал с вас ответственности.
— Мне приходится делать все! — взвыл я.
— И смотрите — поосторожней с пикетом, — посоветовал он.
— Какой еще пикет?
— Из местных врачей и их ассистенток.
Когда мы подъехали к госпиталю, там собралась большая толпа. В основном она состояла из мамаш и детей. Стояли они смирно — туркам это свойственно. Они очень послушный народ, особенно перед тем как взорваться. Они покорны воле Аллаха. Но, кажется, Аллаху при первой же возможности желательны священные войны. Я пробрался сквозь толпу. Многие в ней кашляли. В Турции эпидемия туберкулеза. Люди обращали ко мне глаза — больные глаза. В Турции также эпидемия трахомы. Встречались искривленные конечности и неизбежные здесь язвы.
Горы земли вокруг больницы не были еще превращены в ландшафт. Но само здание, низкое и обширное, производило сильное впечатление. К нему подходили широкие ступени, ведущие к большой парадной двери. Поблизости, на большом белом щите был изображен красный полумесяц. Обычно на Земле на машинах «скорой помощи» и тому подобном изображается красный крест, но в Турции — полумесяц, являющийся символом нового рождения. Еще одна большая надпись гласила:
«Международный благотворительный госпиталь сострадания и милосердия. Строительная компания "Мадлик"».
Ничего предосудительного в ней я не нашел. Какой еще бунт? Фахт-бей вечно преувеличивает. Я поднялся по широкой лестнице, проталкиваясь через стоящую на ней толпу, и столкнулся с пикетом.
— Стойте! — сказал человек с властным видом, держащий в руках Плакат. — Всякий, кто переступит линию пикета, оскорбит турецкую национальную гордость. — Он указал на плакаты. На них неровными буквами было написано: «Несправедливо по отношению к организованной медицине!» «Штрейкбрехеры — вон!» «Долой благотворительность!»
Доктора и их помощники с плакатами выглядели весьма решительно. На верхней площадке, где кончались ступени, поднималось возвышение. Вероятно, пьедестал для еще не прибывшей статуи. Фахт-бей подталкивал меня сзади. Выбора не было. Я взобрался на пьедестал.
Какое море лиц!
Какое множество больных глаз, сколько кашляющих! Сколько изувеченных болезнью рук тянется вверх! Я знал, что министерство здравоохранения и социального обеспечения Турции очень активно борется против болезней. А также и министерство труда. А кроме того, и множество филантропических организаций. Но заболеваемость в Турции оставалась большой проблемой. Я и не представлял себе, что вокруг так много больных. Отбросы общества.
Я открыл рот, желая сказать им всем, чтобы они расходились по домам, но мне не дали такой возможности. Дюжий врач из пикета стал кричать:
— Я учился в Соединенных Штатах! Я знаю, как должна быть организована врачебная практика! Бесплатных клиник быть не должно!
Моментально пикет окружил пьедестал, и на меня посыпались удары плакатов и палок.
Я уворачивался как мог и пытался защищаться. Пикетчики принялись кричать нараспев, в такт своим воинственным выпадам:
— Бесплатным клиникам — нет! Бесплатным клиникам — нет!
— Конечно, бесплатных клиник не будет! — заорал я высоким голосом.
Толпа неожиданно активизировалась. В воздух полетели комья грязи, да так густо, что вокруг потемнело. Они швырялись грязью в меня Доктора утихомирились первыми. Дюжий повернулся к толпе:
— Вы слышите? Бесплатных клиник не будет!
В тот же момент комья полетели и в меня, и во врачей! Злые крики, презрительные насмешки слились в угрожающий рев.
— Где силы правопорядка? — крикнул я Фахт-бею, который сжался от страха в дальнем конце лестницы.
— Это ваш госпиталь! — крикнул он, перекрывая гул толпы.
Ком грязи ударил мне в лицо и сшиб меня с пьедестала. Из носа у меня потекла кровь.
Внезапно худой высокий человек в белом халате вспрыгнул на пьедестал и поднял руки над головой. Это был Прахд Бителсфендер!
Люди перестали швырять грязь, ожидая, что он скажет.
На рафинированном, ученом турецком языке Прахд заорал что есть мочи:
— Сограждане! Братья турки! Сегодня я выступаю перед вами с громким призывом к свободе! Пора, давно пора, чтобы мы, дети Аллаха, встали все как один и сбросили со своих шей железную пяту иностранного угнетателя!
Нос у меня так кровоточил, что, казалось, я весь изойду кровью. Я вспомнил, что в госпитале должна быть холодная вода, попятился к двери и вошел в вестибюль, все еще слыша голос Прахда: «Объединенная Турция, обратившись против своих жадных врагов за рубежом…» Остальное я уже не слышал.
Войдя в ванную и закрыв за собой дверь, я нашел кран с холодной водой, сел на унитаз и приложил к шее смоченную туалетную бумагу. Я знал, что в любой момент толпа может сорвать дверь и растерзать меня на части, но мой нос и моя драгоценная кровь были на первом месте. Наконец наступила долгожданная минута, когда кровотечение прекратилось. Снаружи было очень тихо. Неужели прибыли войска и перестреляли их всех?
Я рискнул выглянуть и увидел в большом зале ожидания очередь из матерей — там была полная тишина и порядок. Установили столы, за которыми работали местные врачи. Они казались очень веселыми, обслуживая людей одного за другим. Не было видно, чтобы матери расплачивались за услуги. Этого я понять не мог.
Боясь, что меня заметят и снова забросают чем-нибудь, я стал красться по коридору, как вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Я так и подскочил.
— Я как раз ищу вас. — Это был доктор Прахд Бителсфендер. Он провел меня в небольшую операционную и стал осматривать мой нос.
— Что вы сделали? — спросил я. — Что это была за речь?
— Это речь Кемаля Ататюрка, произнесенная им в начале революции, — объяснил он.
Кемаль Ататюрк — вон оно что! Турки боготворили его. Они узнали речь и утихомирились, чтобы послушать.
— Уй, — простонал я — он зондировал мне нос.
— Не двигайтесь, пожалуйста.
— А как насчет бесплатной медицины? — спросил я, содрогаясь при мысли о затратах.
— О, — отвечал Прахд, глубже проталкивая зонд, — я им сказал, что все бесплатно. Ведь, в конце концов, это их госпиталь, поэтому им следовало бы работать здесь добровольцами: ухаживать за территорией, служить медсестрами и прочее. Им эта идея показалась замечательной.
— Уй, — простонал я. — А доктора?
— Я назначил их в штат на неполное рабочее время — на пару часов в день при высокой оплате.
— Уй, — простонал я, и не потому, что он кольнул меня. Ведь этот госпиталь внезапно становился источником долгов, а не доходов! — И кто вам дал на это разрешение?
— Прошлым вечером разве не вы сказали мне, что я отвечаю за госпиталь? — сказал Прахд. — Я знал, что вы одобрите мои действия, офицер Грис, поэтому так и поступил. Лечу больных, помогаю бедным и нуждающимся, налаживаю отношения с племенами этого примитивного уголка Вселенной. Меня восхищает, как широко вы понимаете межзвездные отношения. Зарплату мне начнут платить сейчас?
— О боги! — простонал я.
— Я могу и по-итальянски говорить, — убеждал он меня.
— Откуда мне знать, что вы сможете кого-либо вылечить? — прорычал я. — Ваше испытание только что началось! Вот когда госпиталь начнет делать деньги, настоящие деньги, тогда еще возможно, что вам будут платить. — Он сильнее ткнул мне в нос зондом. — У-у-уй!
— Я хочу показать вам госпиталь, — сказал он. — Есть проблемы.
Я встрепенулся: какие еще проблемы? Я сам проектировал этот госпиталь, угрохал на него столько времени! Я вышел за ним из операционной. В зале ожидания очередь продвигалась и царила мирная атмосфера. Мы прошли по коридору. Операционная — еще не до конца установлено оборудование. Приемные кабинеты — еще не все завершено. Затем множество дверей — палаты, много палат. Я захотел войти в одну из них, но Прахд остановил меня:
— Нет, она полна.
— Что, уже так много больных?
— Нет-нет. Все эти больничные палаты и личные кабинеты врачей забиты оборудованием и медикаментами. Я с персоналом базы работал всю ночь. Мы только успели сменить ярлыки и забросить все сюда. Здесь товару на несколько клиник и на много лет работы. Вот это я и хотел вам показать. Для пациентов у нас нет ни одной комнаты. Все занято под склады. Мне потребуется еще одно здание — только для хранения вещей! И большая комната с холодильником — когда я начну выращивать культуры и создавать банки клеток.
Он не знал о моем секрете. Я нажал на панель, и перед нами появилась лестница. Мы спустились в подвальное помещение. Это был целый больничный комплекс. В нем находилось огромное количество жилых комнат. Прахд был поражен.
— Что это? Потайная больница под стенами другой?
— Угадали. — Я рассказал ему о главном плане изменения личностных характеристик людей, разыскиваемых полицией, и гангстеров.
— Похоже на тюремные камеры, — заметил он.
— Это чтобы они чувствовали себя как дома, — пояснил я. — Вы можете это сделать?
— О, никаких проблем. Только верхняя больница тоже должна работать.
— Она служит для прикрытия, — признался я.
— Этим все же не решается проблема площади для хранения, офицер Грис. Проблема холодильника тоже. Тем более что возрастет число культур, которые придется выращивать при замене отпечатков пальцев, голосовых связок и так далее.
Я заметил, что доктор ведет себя как упрямый осел. Мы вернулись наверх, в его кабинет, где он уже обосновался. И очень недурственно. Телефон уже стоял на столе и был подключен. Я позвонил в строительную компанию «Мадлик» и вскоре уже разговаривал с подрядчиком.
— Кажется, наша смета еще не исчерпана, — сказал я.
— Было превышение стоимости, — ответил он.
— Мне потребуется большая складская пристройка и холодильное помещение.
— Если еще полмиллиона американских баксов, то нет превышения стоимости.
Боги, ну и дорогим же оказался этот госпиталь!
— Условия те же, — сказал я подрядчику.
— Условия те же, — ответил он.
— Составляйте планы с главным инженером, — велел я, — и приступайте к работе.
— Вы богаты, — сказал он с завистью.
— А вам лучше не становиться слишком богатым. Здесь вокруг грязи по уши. — Я повесил трубку. Да, что ни говори, а у этих благотворительных клиник есть свои плюсы: теперь мой куш составит полмиллиона баксов.
Я собрался уходить. Нос у меня еще побаливал. На прощание я сказал Прахду:
— Когда придут строители от «Мадлика», просто скажите им, что вам от них нужно, и пусть начинают. А у меня другие дела.
Прахд поднялся.
— Разве вы не хотите узнать новости с Волтара? Я знаю, что вам в глубине души небезразлично благополучие вашей страны.
Людям свойственно быть общительными и болтливыми. Я снова сел.
— На Волтаре все прекрасно, — начал Прахд. — Погода была хорошей. Все цветущие кусты покрылись красивыми цветами. — Я понял, что он рассказывает о жилище вдовы Тейл, и насторожился. — Вам, наверное, известно, что у меня была кое-какая работа, связанная с вдовой Тейл, — продолжал он. — Уверен, вы будете счастливы узнать, что все закончилось благополучно до отлета «Бликсо».
— А что это была за работа? — спросил я, подстегнутый скорее подозрением, чем интересом.
— Я знаю: вы интересуетесь ею и, очевидно, беспокоитесь о ней. Поэтому я сделал как раз то, что вам было бы желательно, офицер Грис. Проблема заключалась в нимфомании — одержимости сексом.
О боги, он вечно прав.
— Итак, я расширил трубы ее яичников — это в первую очередь. Теперь она может иметь в три раза больше оргазмов, нежели раньше, и гораздо более интенсивных.
Дьяволы! Мужикам на Холмах Роскоши не поздоровится! Благодарение небесам, что я не там, а на Земле. Но, кажется, он сказал «в первую очередь».
— Вы и еще что-то делали?
— Ну разумеется. Вы же член славной семьи Джайрента Слахба — не хотелось мне, будучи у вас на службе, быть нерадивым в своих профессиональных делах.
Я ждал, что он скажет дальше, подозрительно прищурившись: подозрительность у нас, работников Аппарата, в крови.
— Нимфомания, — стал он объяснять тоном ученого, — зачастую вызывается у женщины бесплодием. Поэтому я провел обследование и точно: блокада овуляции — яйцеклетка не могла пройти по трубам и оплодотвориться. Я удалил блокаду.
Ага, возможно, он выправил ситуацию. Если вдова Тейл начнет рожать детей, может, это умерит ее пыл. Прахд довольно улыбался — настоящий профессионал.
— Ну-ка, — продолжал он, — вспомните первый день, когда я имел честь познакомиться с вами. У вас с нею в доме было половое сношение. Так вот, я взял часть вашей спермы…
— Постойте! — прервал я его, внезапно встревожившись. — Вы же трахались с ней целых полтора дня! Откуда вы знаете, что это не ваша сперма?
— Полноте, — отмахнулся он, — профессиональная этика не позволяет мне пользоваться моей собственной. — Он улыбнулся мне сочувственной улыбкой профессионала. — Какой целлолог не знает конфигурацию своей собственной спермы? Легко различить. В общем, она была готова к овуляции даже при блокаде, поэтому я поместил одну из ее яйцеклеток в пробирку вместе с вашим семенем. И могу вас обрадовать: они благополучно соединились. А прежде чем покинуть планету, я внедрил завязавшийся эмбрион ей в матку, убедившись, что там ничего нет.
Меня охватил ужас. Вдова Тейл! С меркнущей надеждой я спросил:
— А знает ли она, чей это эмбрион?
— Да, конечно! Она сказала: если уж нельзя от Хеллера, то пусть будет от вас. Она была очень рада, в самом деле. Сейчас она уже на седьмой неделе. Будет мальчик.
Мой ужас сменился бешенством, а Прахд распространялся дальше:
— Я был так благодарен за все, что вы для меня сделали, что мне не составило труда сделать все это для вас. И представьте себе! Это пойдет по линии родословной вашего великого дяди Джайрента Слахба! Ребенок унаследует кровь самого знаменитого целлолога на Волтаре! Вам есть чем гордиться, не так ли?
У меня сжались кулаки.
— Вы мне этого не пришьете! Нет никаких свидетельств, что я отец!
— Почему нет? — удивился Прахд. — Я подал властям официальное родительское свидетельство. Оно не затеряется, не бойтесь. Я все предусмотрел — вы сможете смело претендовать на родительские права.
О боги и дьяволы! Это не человек — это нечистая сила!
— Зачем вы это сделали? — вскипел я.
Наконец-то в нем заговорил страх. Появилось заикание.
— В-в-видите ли, б-б-была еще причина, В-в-вы сказали, что сожжете это п-п-прекрасное имение! М-м-мысль об этом была для меня невыносима. Поэтому я ре-ре-решил, что если вы уз-узнаете о сыне, который там живет, то не сожжете этот дом!
О боги, дьяволы и силы ада! Привязать меня к самой отчаянной нимфоманке на Волтаре! А вдруг она будет настаивать — и придется даже жениться на ней?! Прахд немного пришел в себя.
— В этом есть и положительная сторона. Ведь имение-то действительно прекрасное. Вот, она прислала вам открытку.
Он полез в карман и достал ее. На одной стороне на меня завлекающе смотрела статуя обнаженной нимфы, прячущей свою наготу так, что еще больше подчеркивала ее. На другой стороне было небрежно нацарапано следующее послание:
Солтену.
Юуу-хуу, где бы ты ни был. Я поживаю отлично. Дела идут отлично! Скоро ли приедешь? Надеюсь на это. Твоя обнимучка Тейлсюша-Плакуша. О-о-о-о-о-о-о-оох.
Я поехал домой, лег в постель и разрыдался. Скверно было то, что Прахд официально мертв. Иначе я мог бы убить его на месте.
В полдень ко мне в спальню вошел Карагез. Похоже, когда бывают плохие вести, приносит их именно он. С хорошими же вестями он не только не приходит — даже не присылает никого.
— Там на газоне человек — у него ужасно неприятный вид, — сообщил он.
Я встал. В свитере оружия не спрячешь, к тому же он был в грязи. Я переоделся в штормовку, сунул в карман кольт «кобра» и, осторожно озираясь, вышел во двор. Это был Джимми Тейвилнасти Подонок. Он выделывал какие-то трюки со своим стилетом. При моем появлении он обратил ко мне рябое лицо с черными бусинками глаз и сказал:
— Мой человек у тебя? — Он посмотрел вокруг, не подслушивает ли кто. Говорил он в основном одной стороной рта. — У меня есть парни, которые тебе нужны. Они вот тут. — Он похлопал по карману. — Ты их получишь, когда выдашь мне моего человека.
Кандидаты на изменение опознавательных черт личности! При необходимости платить местным докторам за работу и сообщать всему миру, что она совершенно бесплатная, этот новый доход был не только хорошим, а жизненно необходимым.
— Зайди-ка немного погодя, — сказал я ему.
— Я не сойду с места, пока не получу Гансальмо Сильву. У нас по этому делу есть новейшие сведения. Это он пришил Святошу Джо после того, как стал его телохранителем. Он падла. Нам он нужен позарез. Так что имена в моем кармане стоят этого. Но, если обмен не состоится, скажи только слово, и я вместо него попрактикуюсь на тебе. Без практики мне нельзя.
— Нет, постой! Ты неправильно меня понял! Я просто имел в виду, что мне нужно позвонить отсюда, чтобы устроить это. Посиди-ка здесь немного. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли чего-нибудь выпить и…
— Я никогда на работе не пью. Фараонам это запрещено, значит, мне тоже. Все честь по чести. Ну звони же!
— Ты в каком отеле остановился?
— Ни в каком. Я только что из Стамбула — взял там напрокат машину.
— Это все, что мне нужно знать, — сказал я и помчался к себе в спальню.
Заперевшись, я вызвал Фахт-бея по внутренней системе связи базы.
— Я насчет спящего пассажира с «Бликсо». Посади его в машину — она прибудет, кажется, из Стамбула. Доставь его в номера «Сагланмак» и помести в номере над лестницей. Зарегистрируй его под именем Джона Смита и скажи клерку, что он перепил, пока был в пути. Аппаратуру глубокого сна отключи в машине, чтобы он не знал, где находился до этого. Позаботься, чтобы никаких меток или чего-то еще, подходящего для опознания личности, на нем не было.
Фахт-бей обещал, что все сделает, и добавил:
— Никаких волнений, офицер Грис. На один день хватит с вас и бунта.
Я взял прибор ночного видения, вышел и убедил Джимми Подонка сойти с газона и сесть на лужайке за столик. Когда ему принесли безалкогольный напиток, он проверил его сначала на кошке, что бродила по двору. Не очень-то он был компанейским.
— Как поживает Малышка? — спросил я после затянувшегося молчания.
— А почему ты спрашиваешь?
— Как же, бывшая страсть, что ни говори.
— Она сказала, что впервые слышит о тебе.
— Я не всегда пользуюсь одним и тем же именем.
— Вон оно что!
— А как поживает Джованни?
— А почему ты спрашиваешь?
Да, это не было похоже на то, что называют дружеской встречей. Я решил, что дал Фахт-бею достаточно времени, чтобы все устроить. Мы пошли к арендованной Джимми машине, и я сообщил ему адрес. Через несколько минут мы подъехали к дому с плоской крышей, стоящему через дорогу напротив номеров «Сагланмак». Знакомому нам старому турку я представился инспектором по проверке кровель, дал ему банкнот в пятьсот лир и сказал, что жильцы не должны ничего знать — мы не хотим тревожить их своей инспекцией. Он впустил нас через боковую дверь. Крыша была окружена парапетом. На четвереньках мы подобрались к краю, где, скрытые от номеров парапетом, стали вглядываться в указанную комнату. Я показал Джимми лестницу, ведущую к наружному крыльцу, но он уже, к своему огорчению, знал ее.
Несмотря на осень, на крыше было довольно жарко. Но Джимми это было нипочем: видимо, хорошая закалка позволяла ему без труда переносить сидение в засадах. Натренирован, как и подобает головорезу.
Солнце зашло. Мы ни о чем не говорили. Показались звезды. Это не вызвало никаких замечаний. Перед отелем остановился автомобиль. Из него вышли трое мужчин. Тот, что находился посредине, казался пьяным. Они вошли в отель.
Вскоре в комнате зажегся сват.
— О, вот и он! — произнес Джимми Подонок.
Гансальмо Сильву, которого очень хорошо можно было узнать через окно, почти внесли в комнату. Похоже, он спал. Двое мужчин сняли с него одежду, уложили его в постель и накинули сверху покрывало. Нам был виден край постели. Джимми Подонок занялся проверкой своего ножа и пистолета. Он так увлекся, что мне пришлось напомнить ему о списке. Он полез в куртку, а я, опасаясь, как бы он не вытащил что-нибудь другое, держал руку с наведенной на него «коброй» в кармане.
Он вытащил список.
— Двести имен, — сказал он. — Все парни что надо, уже наготове и ждут, когда можно явиться. Последний в списке — мой брат, живет в Хобокене. Комиссионные пошлешь ему. Он добропорядочный семьянин, мусорщик. Ну а забудешь заплатить — в следующий раз приеду по твою душу.
— Честность — лучшая политика, — отвечал я. — Приятно иметь с тобой дело.
Он хмыкнул. Мы спустились вниз.
Джимми Подонок направился к наружной лестнице, ведущей в ту комнату. Хотя я и известный поклонник захватывающих спортивных зрелищ, а все же подумал, что будет разумнее позаботиться об алиби. Пройдя по улице, я зашел в бар и заказал кока-колу, намереваясь проторчать здесь полчаса, болтая с барменом о погоде. Не вышло.
На улице прогремел выстрел, затем еще два! О боги! Что за оружие у Джимми? Пушка, что ли? Я оставался на месте. Раздался вой полицейской машины. Топот бегущих по улице ног, голоса, крики.
— На улице нынче вечером ужасно шумно, — заметил я.
— Что-то не пойму, — сказал бармен. — Вы ведь стояли вот здесь, Султан-бей.
— Точно так, — подтвердил я. Я специально недоплатил и пересел на новое место, чтобы он меня лучше запомнил.
После того как наш спор улегся, я вышел на улицу. У «Сагланмака» скопилась большая толпа, у двери стоял полицейский. Я пошел в другую сторону и поймал такси. Водитель высадил меня у госпиталя.
Когда я вошел, меня ждал сюрприз: медсестра в белой форме за регистрационным столом. Миловидная брюнетка, турчанка. Несмотря на то что она казалась ужасно юной, вид у нее был вполне компетентный.
— К кому бы вы желали попасть на прием? — спросила она с профессиональной деловитостью.
Я чуть не сказал «К Прахду». Но вспомнил, что у него документы умершего ребенка и он «за рубежом, получает образование». Что же у него за имя? Я никак не мог вспомнить.
— К новому заведующему, — нашелся я.
— А, к доктору Мухаммеду Ататюрку! У вас уже назначен прием? Может, направить вас к ординатору?
— Нет, он мой друг, — быстро проговорил я.
— С вас триста лир. После обследования уточним сумму платежа. Это задаток.
— Я думал, что это бесплатная клиника!
— Только для тех, кто не в состоянии платить. Вы же, очевидно, платежеспособны. Вы приехали на такси! Не заплатите — не получите направления.
— Вызовите его сюда! — сказал я угрожающе.
Видимо, прозвучало это несколько громко, так как Прахд выглянул из своего кабинета.
— Все в порядке, сестра Билдирджина, — сказал он. — Это по делу.
Она неохотно разрешила мне пройти. Оказавшись в кабинете, я сердито спросил:
— Что это такое, черт возьми?
— Ее имя означает «перепелка». Мне показалось красивым,
— Еще одна платежная ведомость?
— В общем да. Она дочка ведущего врача медицинской практики в городе. Утром из Стамбула приезжает его сын, чтобы закончить у нас ординатуру. Но из стамбульского училища мы ждем всего лишь пять медицинских сестер.
— А кто такой этот «ординатор»? — сурово спросил я.
— О, это я — когда у пациентов не бывает денег.
Я заметил на боковом столе большой поднос, свидетельствовавший о законченном обеде, который, видимо, отличался непомерным обилием блюд.
— И в ресторанах вы тоже накапливаете счета?
— Что вы, нет, — замахал он руками. — Вы ведь велели мне быть экономным, так что я только нанял двух поваров, трех мойщиков посуды, прачку и шеф-повара. Им много денег не нужно. Побольше еды на вынос — вот и все.
— Послушайте, ведь эта девушка в регистратуре будет уводить ваших пациентов к своему отцу. А его сынок, когда сюда приедет…
— О, я хочу обучать его целлологии! — Глаза Правда вдруг засияли. — Офицер Грис, мне кажется, я смогу избавить весь этот район от туберкулеза и трахомы! А там возьмусь и за всю Турцию! А там и за весь Средний…
— Доктор Бителсфендер! — выпалил я. — Очевидно, вы не прошли курс по финансовому образованию. Доктор Джайрент Слахб часто говаривал: «Где бы, черт побери, оказалась целлология без денег?» Вот так-то!
— Но ведь она же все-таки пыталась взять с вас плату за прием, — слабо защищался Прахд.
Я сел.
— Прахд, мне кажется, что вы плохо разбираетесь в явлениях жизни и нуждаетесь в существенной ориентации. Вас должны интересовать не те деньги, что можно взять у меня, а те, что для меня, юный доктор Прахд. — Он выглядел ошарашенным. В таких вещах я человек сообразительный. — Чтобы я мог финансировать избавление от болезней, — добавил я.
И тут глаза его восторженно засияли.
— Тогда хорошо, что я заказал две новые машины «скорой помощи» и нанял водителей.
Боги! О некоторых вещах говорить с ним было бесполезно — он слишком туп. Я выхватил из кармана список, переданный мне Джимми.
— Вот вам две сотни имен. В этом списке вы найдете номера их телефонов. Они в Париже, Нью-Йорке, Лас-Вегасе, Рио и Бог знает где еще. Договоритесь с ними о графике посещения нашей больницы — по паре дюжин за один раз — и беритесь за дела!
Он взял у меня список. Вид у него был сконфуженный.
— Ну, что еще — что вам непонятно?
— Я не знаю, как звонить по одному из этих телефонов!
Я выхватил у него список и снова положил в карман. Сразу было видно, что с ним каши не сваришь.
— Сделаю это сам!
Я открыл дверь, собираясь выйти.
— Вам на виллу не обязательно идти пешком! — крикнул он мне вдогонку. — Вас отвезут на моей машине!
И, чтоб ему провалиться, на подъездной дороге я увидел новенький автобус и шофера в форме, который услужливо открыл для меня дверцу, спрашивая:
— Куда желаете, Султан-бей?
Я сказал ему, чтобы он проваливал ко всем мусульманским чертям, и зашагал на виллу пешком. Это им будет наукой!
Ходьба остудила мой пыл. Я размышлял: у Прахда деньги утекают рекой, а поступает — ни (…)! Что делать со списком? Международные телефонные разговоры прослушиваются Агентством национальной безопасности. Отсюда звонить, наверное, безрассудно: это может навести на след наемных убийц или даже специалистов «мокрых дел» из ЦРУ, что еще хуже, а я за этот вечер наемными убийцами сыт по горло. И тут я придумал, что делать. Я написал четкие указания: использовать посыльных и ни в коем случае не пользоваться телефонами. Я написал именно то, что следует делать. Закодировав все это, и списки тоже, я побежал по длинному туннелю в офис Фахта.
— Отправить это в нашу организацию в Нью-Йорке, — приказал я, — и немедленно!
— Надеюсь, Султан-бей, вы знаете, что делаете, — сказал он, взяв бумаги. — У нас уже и так столько переполоха, что ни в какие ворота не лезет. Совсем недавно в городе стреляли. Мне только что позвонили. А где были вы?
— В баре, пил коку и могу это доказать.
— Не сомневаюсь, что можете.
Но все же он отнес список к своему аппарату и послал его куда требовалось.
— У вас в арестантских камерах есть еще один заключенный. Сегодня днем из публичного дома в Стамбуле звонил капитан Больц. Он сказал мне, что имеет приказ увезти его с собой назад, и велел на всякий случай заковать его еще в одни цепи.
Тик-Так! О боги, неужели долг никогда не перестанет изводить нас?
— Хорошо, — сказал я раздраженно. — Пойду сейчас поговорю с ним.
Я вышел. Машины у меня не было, поэтому я пошел пешком к баракам археологов, хотя вечер был очень холодным. Я разыскал дежурного офицера, и мы вошли в ангар. У камеры он спросил:
— Мне остаться? Его привели сюда в цепях — должно быть, он довольно буйный.
Вот и появилась возможность показать, насколько я мужественный.
— Я с ним справлюсь. Я вооружен до зубов.
Офицер открыл дверь камеры и ушел. Я включил освещение. Тик-Так проснулся, увидел меня и заплакал. У него был прилично помятый вид.
— Шесть кошмарных недель в этом кошмарном звездолете, с этим кошмарным экипажем мерзавцев, которые все лезут и лезут к тебе, — проныл он. — А теперь и вы! — Слезы так и струились по его красивой мордашке.
Я влепил ему пощечину. Терпеть не могу гомиков. Меня от них тошнить начинает. Сама мысль о двух мужчинах, занимающихся любовью, может заставить меня позеленеть!
— У меня две открытки, — сказал я. — Одна для тебя, а другая — для Милашки. Если вы по возвращении не пошлете их по почте, ваших матерей убьют.
Ручьи слез превратились в реки.
— Поэтому, если хочешь, чтобы эти открытки продолжали поддерживать «волшебную» почту, — продолжал я, — ты перестанешь хлюпать и расскажешь мне все — четко и ясно.
Он попросил разрешения сходить в туалет. В арестантской камере не слишком-то много возможностей для личного уединения, поэтому мне пришлось повернуться к нему спиной.
Наконец он взял себя в руки — то есть, сидя на каменном выступе, всхлипывал, отчего вздрагивало все тело. Наконец он успокоился.
— Мне нужно знать все, что говорил и делал лорд Эндоу с той поры, как я покинул планету, — сказал я. — Давай рассказывай!
— После вашего отлета я там оставался всего лишь десять дней! — заныл он.
— Никаких уверток! Начинай!
— Как только он меня увидел, то сразу и говорит: «Ах, какой милый!» А потом говорит: «Что-то брючки на тебе тесноваты. Пойдем-ка ко мне в спальню, и я…»
— Нет, нет, нет! — закричал я. Терпеть не могу гомиков! Мужчины, предающиеся любви друг с другом… Кровь от этого сворачивается! — Мне нужно знать самое существенное! Важные сведения!
— Ах, важные! Он сказал, что я намного красивей его ординарца, поэтому он сразу же отправил этого парня снова на Флот. А я и правда красив! Как-то ночью Эндоу сказал…
— Тик-Так, — оборвал я его самым ужасным голосом, какой только смог изобразить. — Политические. Мне нужны политические, а не гомосексуальные сведения!
Он снова заплакал, и мне пришлось ударить его по щеке. Наконец, встав ему, лежащему на спине, на грудь коленом и приставив к его горлу пистолет парализующего действия, я начал получать от него сведения.
Кажется, Ломбар при посредничестве Эндоу начал вырабатывать у нескольких членов Великого Совета привычку к стимуляторам и депрессантам — метедрину и морфину, якобы «помогающим при ревматизме». Все терапевты в Дворцовом городе занимались торговлей наркотиками и жаждали успеха в этом деле.
Наградив мальчишку еще парой тычков и пощечин, я выудил еще кое-что. Ломбар прослышал о законе Гаррисона, принятом Конгрессом США в 1914 году (земная дата), регулирующем изготовление и продажу наркотических средств, и стал настаивать на принятии его Великим Советом, чтобы немедленно засадить за решетку любого, кто будет подрывать его монополию на торговлю наркотиками. Выращивание мака на любой планете Конфедерации Волтар должно наказываться полной конфискацией земельного участка, мака, суровыми штрафами и пожизненным заключением. Синтезирование «скорости» или другого подобного наркотика из группы стимуляторов должно повлечь за собой высшую меру наказания. Должна быть одна лицензия на все виды наркотиков, и принадлежать она должна Ломбару. Очень умно. Точно так поступили корпорация ИГ Барбен и Роксентер. Ломбар явился хорошим учеником примитивных цивилизаций.
Помимо еще нескольких незначительных мелочей, это, пожалуй, и все, что было известно Тик-Таку о Великом Совете.
Я позволил ему расслабиться и уже потянулся к почтовым открыткам, как вдруг во мне проснулось подозрение. Он выглядел самодовольным — в духе гомиков. А гомиков я терпеть не могу. Доверять им нельзя!
Да, я вынул открытки, но затем сделал вид, что хочу их разорвать.
— Не надо! — завизжал он, глядя на меня с ужасом.
— Ты знаешь больше, — сказал я.
Он лихорадочно соображал, затем начал говорить:
— Все это не относится к Великому Совету или Эндоу. Только к Ботчу.
Ага! Он о чем-то умолчал. Я сжал кулаки.
— Нет-нет, — взмолился он. — Я расскажу! В тот же день когда вы отбыли, я видел Ботча — он сидел в своем кабинете и посмеивался про себя. И он кое-что сказал.
Силы небесные! Смеющийся Ботч! Да этот начальник конторских служащих, этот старый дурак в жизни никогда не смеялся. Вот уж, наверное, ужасное зрелище!
— И что же он сказал?
— Мне это было непонятно. Но это касалось вас. Ботч разговаривал сам с собою, он говорил: «Подделка! Вот это да! Вот это да! Замечательно! Подделка! Гриса за это казнят!»
Я похолодел. У Ботча есть против меня улики? Но какие? Единственная подделка, за которую немедленно могли бы казнить, — это сфабрикованная подпись императора на документе! И тут до меня дошло. Эти двое (…) мастеров по подделке в отделе 451 раскололись! Они рассказали Ботчу о тех двух документах, которые я показывал графине Крэк, добиваясь, чтобы она повлияла на Хеллера и убедила его покинуть планету.
Это точно! Меня могут казнить!
Ботч мстит из ревности!
Что делать?
Эти два документа — единственные экземпляры, спрятаны на теле графини Крэк, смертельно опасной графини Крэк, которая никому не позволит прикоснуться к себе! Которая убьет любого, кто осмелится протянуть к ней руки, за исключением Хеллера.
Голова у меня шла кругом. Нужно было время, чтобы подумать! Я снова положил открытки в карман. Тик-Так взвыл, словно от мучительной боли. Я вышел из камеры. Ждущий снаружи офицер стражи признался:
— Во (…)! Слышал я в свое время разных скандалистов, но этот… Теперь понятно, почему его привели в цепях!
— Запри его снова, но держи наготове, — приказал я и пошел по туннелю к себе.
Дело было крайней важности. Судьба просто играла со мной, она уже занесла над головой топор! Что делать, что делать? — неотступно сверлила мысль.
Вечер продолжался. Я сидел у себя в кабинете и пытался думать. Мое внимание привлек видеоэкран. Звука не было — на время отсутствия я его обычно отключал. Я включил звук.
Помех у Хеллера в номера не было. Там собралась компания: Вантаджио, Изя, Бац-Бац и, конечно же, сам хозяин. Время, похоже, было как раз предобеденное. У Вантаджио на коленях лежал большой атлас, открытый на карте мира. Сначала я подумал, что он оседлал свою любимую лошадку — политическую-науку.
— …Вот что такое «демократический процесс»: политики дают народу то, чем сами не владеют, для того, чтобы их избрали. Сечешь, малыш?
Хеллер кивнул. Бац-Бац сказал, что без виски не понять.
— А коммунизм, — продолжал Вантаджио, — это когда народу запрещается что-либо иметь, чтобы комиссары могли заграбастать все, что им хочется. Вот основные различия между демократией и коммунизмом. Сечешь, малыш?
— Да, — отвечал Хеллер. — Политическая наука — замечательный предмет.
— Верно, — согласился Вантаджио. — Политика — это главным образом хапанье, и политическая наука дает вам хороший шанс хапнуть первым.
Изя оглядел собеседников с извиняющимся видом и попросил:
— Прошу вас, нельзя ли нам вернуться снова к Генеральному плану?
Я насторожился. Я знал, что «Генеральный план» есть нечто такое, о чем мне следует знать больше. Раньше я не уловил его сути.
— Многие ли из этих стран, — продолжал Изя, — зависят от голосов избирателей?
Вантаджио взял атлас и, повернув его так, чтобы присутствующие могли лучше видеть, показал пальцем:
— Давайте для начала возьмем Англию…
Начались помехи. Какой-то (…) дипломат возвращал себе юность под жарким искусственным солнцем на синтетической траве! Я пожелал, чтоб песок застрял у него в волосах! Я отключил звук и хотел уже набросить на экран одеяло, когда вдруг понял суть услышанного. Я, как вы понимаете, находился в очень взвинченном состоянии. Я был у Ботча в руках — вещь достаточно скверная, но мне также грозила императорская казнь. Можно было бы подумать, что угроз на одну ночь вполне достаточно, но я вдруг осознал, что есть еще одна!
Хеллер мог добраться до меня!
Там, в номере, они явно разрабатывали тайный заговор. Хеллер изучал политическую науку, и причина тут могла быть только одна. Если они намерены установить господство над всеми странами мира — а Вантаджио ясно дал понять, что они готовы овладеть Англией, — то Хеллер станет во главе объединенных военных сил планеты и, зная, что я пытался его убить, использует их только для одной цели — схватить меня! Это полностью перевешивало чашу весов в его пользу и заставляло меня принять немедленное твердое решение.
И я его принял.
Я разбудил Карагеза. Он сказал мне, что фордовский микроавтобус исправен и на нем можно ездить. В моем потрясенном состоянии я не мог вести машину, поэтому, невзирая на уверения Карагеза, что на нем нет штанов и ботинок, я заставил его сесть за руль и отвезти меня в госпиталь.
В тех описях я видел гипношлем. Когда я просил фирму «Занко» прислать все новинки, которые у них есть, эта, кажется, явилась одной из них. В госпитале я пробрался мимо старушки, спящей в регистратуре. Шумно топая, я приблизился к спальне Прахда.
Видимо, мало я шумел, — доктор лежал в постели с медсестрой Билдирджиной. Они испуганно приподняли головы.
— Мой отец! — проговорила медсестра.
— Это не твой отец, — успокоил ее Прахд. — Султан-бей, надеюсь, вы уже знакомы с сестрой Билдирджиной? Прошу, не взрывайте госпиталь!
Сестра Билдирджина стала профессионально одеваться в свою форму.
— Вам надо зарегистрироваться при входе. Первый осмотр врачом — триста лир.
Я выставил ее из спальни.
— Где описи?
Прахд натянул штаны на тощие ноги, накинул докторский халат и босой повел меня к себе в кабинет. Описи хранились у него в сейфе. Я взглянул на них — они относились к двум партиям товаров. Пришлось повозиться, разыскивая, что мне нужно. Но уж тут я просто похолодел: в этих партиях оказалось целых шестнадцать гипношлемов! Опыт моего собственного знакомства с ними заставил меня содрогнуться. Шестнадцать таких штуковин — в свободном пользовании! Мне нужен был только один. Но остальные пятнадцать — они сразу же выйдут из обращения!
В общем, проблема заключалась в том, что Прахд не успел распределить ящики по кабинетам. Ему с помощниками из ангара удалось лишь сменить ярлыки.
Я заставил Прахда проделать большую часть работы. Трудно было лезть через что-то, протискиваться между тем и этим, приподнимать какую-то вещь, чтобы посмотреть под ней. И так палата за палатой, забитые ящиками. Однако благодаря моей настойчивости мы раскопали гипношлемы один за другим. Последний гипношлем находился в более крупном ящике вместе с электромашинами для производства срезов. Несмотря на холодный вечер, Прахд обливался потом, когда все шестнадцать гипношлемов наконец лежали штабелем возле микроавтобуса.
— Да что же это все-таки? — умолял просветить его Прахд, пока Карагез запихивал ящики в автобус.
— Самое зловещее изобретение, когда-либо известное разумным существам, — сказал я ему. — Термоядерная бомба — ничто по сравнению с ними. А они у вас тут были у всех на виду!
Похоже, он не очень-то сокрушался на этот счет.
— Из-за возникшей опасности я не буду вам пока платить.
Это действительно заставило его сокрушаться, кажется, даже заскрипеть зубами. Приходилось смириться. Я снова вернулся на свою виллу.
У меня есть погреб, открывающийся из моей спальни. О нем никто не знал. Я отправил Карагеза спать, а сам внес туда ящики, кроме одного. Я вынул шлем из картонной упаковки — и ощутил запах новенькой, недавно сделанной вещи. Я проверил его систему питания, при этом из осторожности держался на расстоянии и делал это палочкой. Система работала. Порывшись во вспомогательных аксессуарах, я нашел бланки лентозаписи. С большой осторожностью я ввел ленту в машину и дал команду «Внушение», тем самым подготовив ленту для введения в прорезь шлема. Потом я сел и написал письмо Ломбару. Там не было сказано слишком много — только бодрые общие места. А затем одна просьба. Другое письмо я адресовал Снелцу.
Я очень аккуратно упаковал их вместе с последним отчетом Хеллера для отправки на «Бликсо». Теперь я приготовился к следующему этапу. Если все это сработает, моя жизнь будет спасена.
Я чувствовал уверенность. Я намеревался соединить хитрое мастерство земной психологии с полицейскими методами ФБР. Разве можно было промахнуться?
— Ты знаешь ту толстую грязную старую шлюху, которая живет к северу от города, — Фатиму-ханим? Поезжай за ней и привези ее сюда немедленно.
— Эй, что случилось сами знаете с кем? — очень встревожился он.
— Она чудесная. А Фатима — это кое-кому еще. — Пусть не думает, что я потерял свою сексуальную доблесть или способность влиять на женщин.
— Ну, сразу отлегло от сердца. Ведь знаете, нет никаких гарантий возврата денег. А Фатиму я мигом привезу.
Я открыл запасную спальню, бросил на пол несколько подушек, включил соответствующее моменту освещение. Затем пошел к моим запирающимся шкафчикам и достал узкопленочную видеокамеру. Установив ее в углу комнаты, я подсоединил ее к дистанционному управлению и положил переключатель в карман. Взяв гипношлем, я отправился через туннель в ангар.
Охранник впустил меня в камеру к Тик-Таку. Тот проснулся и, завидев меня, завизжал: «О нет!»
— Успокойся, — сказал я. — Будет еще хуже. Надень-ка это.
— Нет! — взвизгнул он.
Мы с охранником надели на него шлем и приковали мальчишку к полу. Я вывел охранника наружу.
— А что это мы на него надели? — спросил он.
— Эта штука приглушает вопли.
— А, давно пора!
— Теперь послушай, — сказал я. — Кто из персонала подвергся дисциплинарному взысканию за приставание к турецким мальчикам?
— Да с полдюжины, — отвечал он.
— А кто особо отличился?
— Он как раз отсиживает свои девяносто дней. Камера номер тринадцать.
Мы пошли туда. Когда охранник включил в камере свет, парень сел, сонно покачиваясь. Это было громадное, неуклюжее чудовище с накачанными, как шары, мускулами.
— Сделаешь точно, как я скажу, — сказал я ему, —и твой срок закончен.
— А что за дело?
— Секс.
— С бабами связываться не буду.
— Не с бабами, — успокоил я его. — Договорились?
— Ладно. Вы хотите, чтобы я это делал здесь, прямо сейчас?
Я чуть не врезал ему. Терпеть не могу гомиков. Но у меня были дела поважней.
— Пусть он остается здесь, — сказал я охраннику.
Я вернулся к Тик-Таку, сунул ленту с командой-внушением в прорезь шлема и, держась на расстоянии, принесенной с собой палочкой включил шлем.
Тик-Так перестал метаться.
Я снова отключил шлем, снял его и освободил Тик-Така от цепей. Вытащив «кобру», я вывел его в коридор, извлек из кармана две повязки и велел охраннику завязать глаза Тик-Таку и тому громиле. Под дулом пистолета я заставил их пройти через туннель, мой секретный кабинет, спальню, внутренний дворик и войти в приготовленную запасную комнату.
— Садитесь на подушки, — велел я им. — Повязки не снимать. Я тут же вернусь.
Я вышел наружу. Таксист с Фатимой-ханим уже дожидались. Я велел водителю подождать в машине.
Фатима-ханим состояла в основном из трясущейся плоти и вони.
— Сделаешь точно, как я скажу, и получишь пятьсот лир.
— Прямо здесь, на траве? — спросила она.
Я велел ей заткнуться и сказал, что от нее требуется. Это ее слегка озадачило, но она согласилась. Я отвел ее в запасную комнату. У меня возникла проблема: здоровый амбал стянул с глаз повязку и навалился на Тик-Така, пытаясь сорвать с него одежду. Под дулом пистолета я заставил эту взбесившуюся гориллу отойти от мальчишки — пришлось много раз вертеть у него пушкой под носом!
— Ну вот, Тик-Так, — проговорил я, нагнувшись и шепча ему на ухо, поскольку он говорил только по-волтариански, — ты сейчас получишь вознаграждение за то, что ты такой хороший посыльный.
Я отошел и сделал знак Фатиме. Потом вышел наружу и нажал на кнопку дистанционного управления, включив камеру. За закрытой дверью я услышал голос Фатимы, напевающей ласковую колыбельную песню:
Бедный миленький малыш,
Ты голодненький лежишь,
Подвигайся, мама здесь,
Будет что тебе поесть.
В мягкий шелк своих кудрей
Сунь ты пальчики скорей.
Гули-гули, все-о'кей! Молочко у мамы пей!
Тик-Так внезапно издал крик!
Амбал чертыхнулся и приказал лежать спокойно. Меня скривило от отвращения, когда Тик-Так застонал. Снова послышалась колыбельная — она звучала и звучала. Вдруг амбал разразился громкими проклятиями. Тик-Так закричал в экстазе. Затем я услышал звуки возни и громкого поцелуя.
— О! Ты в тысячу раз лучше, чем Эндоу! — сказал Тик-Так по-волтариански.
Я тут же отключил рекордер и открыл дверь. Тик-Так стоял, обняв амбала. С ошарашенным видом он проговорил:
— Почему я так сказал? Это неправда. Ты не лучше, чем Эндоу!
Я скупо улыбнулся. Он сказал так потому, что это было внушено ему гипнолентой.
— Пора, — сказал я.
— На каком языке он говорит? — спросила Фатима,
— На языке младенцев, — ответил я.
— О! А меня-то кто-нибудь возьмет?
Я вывел ее из комнаты, дал таксисту тысячу лир — для него самого и для нее — и вернулся назад. Амбал снова тискал Тик-Така, и тот не жаловался. Пинками я заставил их разойтись. Терпеть не могу гомиков. Подталкивая их кольтом, я заставил их одеться и завязать глаза. А затем сопроводил их в ангар к арестантским камерам в коридоре направо.
— Все хорошо? — спросил охранник.
— Полный ажур, — ответил я.
Мы препроводили Тик-Така в его камеру. Я сказал амбалу:
— Можешь теперь идти, ты свободен.
— А нельзя мне отсидеть мои девяносто вместе с ним? Я заставил караульного капитана увести его в барак. Затем я помог Тик-Таку устроиться на каменных нарах. Он все еще распускал слюни.
— Ты получил удовольствие? — спросил я.
— О, еще бы! — протянул он, закатывая глаза.
— Ну а теперь — вот какая ему цена…
— Вы сказали, что это вознаграждение, — насторожился он.
— Женщина была вознаграждением. Ты не заплатил за мужчину. Так что слушай внимательно.
Я вынул из кармана три предмета, взятые мной из полагающегося сотрудникам Аппарата набора.
— Ты часто носишь офицерскому составу джолт и сладкие булочки по утрам. У меня на ладони ты видишь сейчас три капсулы. Каждая из них содержит концентрированный молекулярный порошок. В середке — молекула смертельного яда.
Он затрясся и выпучил от ужаса глаза. Психология права: то, что говоришь им после полового акта, само по себе действует как гипноз.
— Эта молекула яда, — продолжал я, — заключена внутри молекулы меди, которая защищает ее от разрушения. Молекула же меди заключена в молекуле сахара. В желудке человека желудочный сок за два часа разъедает медь. А потом он умирает. Ты понимаешь?
Он понял. Но просто чтобы досадить мне, упал в обморок. В камере была банка с водой. Я плеснул ему в лицо и привел в чувство,
— Дайте их мне, — простонал он. — Вы хотите приказать, чтобы я сделал нечто ужасное. Я приму их все за один раз!
— Нет, — сказал я, проявляя терпение. — Смерть от этого яда такая мучительная, что хуже и не придумать. Химики из Аппарата работали годами над этой формулой. Если примешь их — выжить уже не надейся.
Он заревел. Пришлось размахнуться и пощечиной вернуть его к теме нашего разговора.
— Теперь будь внимателен. Ты знаешь двух специалистов по подделке в отделе 451?
Тик-Так застонал.
— Ты обязан носить им закуски. Каждую из этих капсул засунешь им в булочки и присыплешь сахаром.
— О! — простонал он. — Вы предлагаете мне убийство!
— Хватит распускать нюни, — оборвал я его. — Когда обслужишь их, очередь за Ботчем. Третью капсулу подложишь ему…
— Ботч?! — вскрикнул он и потерял сознание.
Я еще раз плеснул ему в лицо водой. В конце концов мне удалось привести его в чувство.
— Послушай, — сказал я, — если ты этого не сделаешь, я не отдам Милашке твоей «волшебной» почтовой открытки, когда он будет здесь через три месяца. Начальник «службы ножа» на Мистине получит приказ — и матери твоей придет конец.
Он снова обмяк. Вода кончилась, поэтому пришлось вернуть его к жизни пинками.
— Вот еще что, — сказал я. — Я написал Ломбару, но должен быть уверен. Ты должен оказать на Ломбара все свое влияние, чтобы следующим рейсом с Милашкой обязательно
прибыли два человека — прибыли прямо сюда, в целости и сохранности. Это графиня Крэк и доктор Кроуб.
Он плакал и причитал, метался и бил кулаками по нарам. Я знал, что он будет отказываться, и все предусмотрел. Вынув из кармана небольшое просмотровое устройство, я установил его и, держа Тик-Така за голову, заставил смотреть в него.
Перед ним прошла вся сексуальная сцена, окончившаяся поцелуем и классическим замечанием, сделанным по гипнотическому внушению: «О, ты в тысячу раз лучше, чем Эндоу!» Мы, психологи, знаем свое дело.
— Эндоу убьет меня! Он на всю жизнь засадит меня в тюрьму! Вместе с маньяками!
— Именно так и будет, — подтвердил я. А ведь и впрямь мы, психологи, дело свое знаем. — И если те трое на Волтаре не умрут, а другие двое, что я назвал, не прибудут сюда с Милашкой, эта лента отправится прямиком к Эндоу! Понятно?
Когда я снова привел его в сознание, он понял. После этого не без некоторых усилий с моей стороны я заставлял его репетировать снова и снова, вызвав у него еще один обморок. Его сердцебиение ухудшилось. Но я уже не думал о том, чем его еще помучить, поэтому встал и ушел.
Это был мастерский прием! Хеллер просил прислать целлолога. Кроуб жаждал расправиться с любым красавцем типа Хеллера. Вот я и дам ему Кроуба. Графиня Крэк носит на теле две подделки. Как только она будет здесь, я под каким-нибудь благовидным предлогом просто возьму и выужу их у нее. Она будет рвать и метать, узнав, что Хеллер живет в, публичном доме, и задаст ему такую трепку, что у него все планы провалятся. Она затормозит его дела, а возможно, как я уже говорил Ломбару, и убьет его. Ломбар поймет, что мне нужен наемный убийца женского пола!
И когда я так или иначе разделаюсь с Хеллером, не станет никакой графини Крэк, жаждущей мести. Стоит ей оказаться здесь, уж я позабочусь о том, чтобы с Земли она ни за что не выбралась!
Все свидетели — покойники. Поддельные подписи императора — у меня в руках. Нет, в самом деле — мастерский прием! Я знал, что земная психология не подвела меня и мне удалось безошибочно использовать методы ФБР по сбору улик и фабрикации «ноу-хау».
Впервые за много-много дней я с легким сердцем отправился спать.