До сих пор гуманитарные науки терпели поражение в состязании со стерильным порядком и бешеным грохотом, присущими веку машин.
Человек как создание был подавлен тем, что он сам же создал: сверлильным станком, пишущей машинкой, танком и сверхмощной бомбой. Совершенно сбитый с толку, он знает октановое число горючего для своего автомобиля, количество калорий в своем желудке и длину волны римского радио, но не знает своих собственных мыслей, своих намерений, источника своих страхов или причин, по которым люди не соблюдают дисциплину. Он может взорвать бомбу на другом конце света, но, несмотря на это, границы его империи сжимаются, как сжимается рука человека в предсмертной агонии. Из своего автомобиля с хромированным бампером он таращится на толпы своих собратьев, которые идут куда-то, не зная куда и не зная зачем.
Народы Англии и Америки дали миру технологию, совершенство которой должно было одержать верх над всеми другими культурами и проникнуть в каждую из них, но они не дали вместе с ней технологии работы с разумом и кодекса поведения, подходящих для того, чтобы обеспечить это завоевание.
Заимствуя у русских (уже ставших рабами англо-американского века машин) все то, что они знают о безумии и что ими используется в этой области, создатели нашей индустриальной эры обнаружили, что пределы и границы их завоеваний обусловлены «человеческой ограниченностью». Человеческая неспособность установила предел высоты, на которую человек может подняться в космос, предел количества технологии, которое может быть усвоено примитивными народностями, и, что менее романтично, но гораздо более практично, предел эффективности коммерческой фирмы.
Человек попал в беду. Своими изобретениями он сам завел себя в тупик. Чем эффективнее его машины, тем менее гибким становится его ум и более грубым — поведение.
Это наша ответственность — обеспечить развитие гуманитарных наук, сопоставимое с развитием технических наук, чтобы они соответствовали друг другу. Мы сделали это в Саентологии.
С помощью Саентологии мы можем восстановить свободу человека, дисциплину группы, гордость достижениями и понимание, необходимые для того, чтобы использовать век машин прежде, чем тот сможет «использовать» человека, выжав его полностью.
Мы возродим наш моральный дух и способность творить и жить или же погибнем под вой накатывающей волны дикарей или грохот падающих бомб.
Мы не сделали туземца цивилизованным. Мы подавили его и снабдили средствами для бунта. Мы не занимались развитием наших служащих ируководителей, в то время как мы совершенствовали их оборудование и усложняли их обязанности.
У нас, впервые со времен падения Рима, есть новые, единственно работоспособные цивилизация и технология. Мы пока еще не предоставили им тех философии и «ноу-хау», которые позволят им победить.
В окружении всего материального, что нам необходимо, мы живем, не имея ни гордости, ни мужества, и поэтому мы можем потерпеть неудачу.
Саентология добавляет к потенциалу англо-американской цивилизации философию человечности, необходимую для нашей победы. Без нее наши народы будут продолжать раскалываться и разделяться в столкновении с безжалостностью машин и жестокостью потери наших надежд, нашего мужества и нашего желания действовать. Мы все еще можем победить, обладая соответствующей философией, позволяющей знать и делать.
В Саентологии она у нас есть. Клир находится выше всего этого.
Л. РОН ХАББАРД